Я поздоровалась с Марией Ивановной. Она оперлась на плечо Ленина, обернулась и, оглядев нас простодушным взглядом, произнесла:
– Доброго здоровьица и вам, – пробормотав себе под нос ещё что-то, вновь принялась ретиво намывать вождя.
Глава 4. Не всяк весел, кто поёт
Пожелать хочу тебе никогда не унывать.
Красны праздники всегда очень весело встречать.
Эх, топни ногой, да притопни другой,
Песню весело запой, культработник дорогой!
Советская частушка
Мы вошли в большую комнату с высоченным потолком, где стояло несколько старинных книжных шкафов орехового дерева, забитых альбомами живописи, разновеликими календарями, пачками наборов открыток, книжек с достопримечательностями СССР и стран социалистического лагеря и ещё множеством того, что не поддаётся описанию. Перед всем этим огромным печатным хозяйством находилась масса небольших бюстов советских писателей, поэтов, композиторов и выдающихся деятелей партии и народного хозяйства.
Среди штампованных бюстов распласталась в предсмертной позе фарфоровая балерина, застывшая в финальной сцене хореографической миниатюры «Умирающий лебедь». Белый фарфор балерины в некоторых местах изящно был тронут сусальным золотом. В следующем шкафу была полка с глиняными свистульками, расписными бабами, рогатыми олешками с золотыми копытцами, словом, присутствовали игрушки большинства российских народных промыслов. Среди этого богатства были и ракушки, привезённые с моря, и засушенные полевые цветы, и коричневая жестяная банка из-под растворимого индийского кофе, в которой хранились кнопки, скрепки и полустёртые ластики.
Те полки, где находились рукописные материалы, имевшие не совсем опрятный вид, были задекорированы красными вымпелами с надписями: «Ударник коммунистического труда» и «За высокие показатели в социалистическом соревновании».
Предметы, стоявшие на шкафах, были ещё живописнее. Бросалась в глаза изысканная доска красного дерева. На ней было изображено зубчатое колесо, напоминающее шестерёнку. Внутри него красовался серп и молот. Чуть поодаль покоились каски шахтёра, метростроевца и макет скафандра космонавта. Рядом лежали циклопического размера гаечный ключ, чьей-то могучей рукой согнутый почти пополам, алюминиевая наковальня с медным молотом, сноп прошлогодней не то пшеницы, не то ржи, перевязанный выгоревшей лентой, модель трактора с отломанной фарой и т. д.
У громадного окна за большим дубовым столом в широком резном кресле сидела заведующая культурно-массовым отделом Аврора Марковна Рудницкая. За её спиной был плакат, нарисованный с фотографии военных лет. На нем мальчик лет двенадцати, стоя на деревянном ящике, трудился на фрезерном станке, изготовляя какую-то военную деталь. Внизу плаката алела надпись: «Все для фронта! Все для Победы!» Под плакатом, приколотый кнопкой, висел выцветший от солнца лист бумаги. На нём размашистым почерком хозяйки кабинета красным карандашом было написано:
…Если я гореть не буду,
и если ты гореть не будешь,
и если мы гореть не будем,
так кто же здесь развеет тьму?
Назым Хихмет
Увидев меня, Рудницкая поднялась и, широко улыбаясь, шагнула навстречу. Её узкие плечи были покрыты красно-зеленым павлопосадским платком. Тонкую длинную шею плотно держал высокий ворот чёрной шерстяной водолазки. Серебряные волосы с лёгким сиреневатым отливом были подстрижены под горшок и лежали волосок к волоску. На смуглом лице блестели тёмные глаза, взгляд которых был внимателен и приветлив. Худые, слегка кривоватые, чуть пружинящие при каждом шаге, по-видимому, больные ноги обуты в красные байковые тапочки. Подойдя, она обняла меня как самого дорого друга и усадила напротив своего стола за маленький журнальный столик на трёх ножках. На столике стояла витиеватая конфетница, доверху наполненная карамелью. Место это предназначалось для человека, который на эту минуту занимал мысли Рудницкой и, следовательно, в данный момент был самым важным для неё.
Аврора Марковна была женщиной особенной и, я бы сказала, уникальной. Из любого, даже очень незначительного, события она могла сотворить праздник. А ещё она отличалась любвеобильным характером. Её широкая натура щедро расточала любовь и взамен ничего не требовала. Так светит солнце, всем людям без исключения посылая столько лучей, сколько они смогут взять.
Она имела натуру стремительную, как горная лавина, и неукротимую, как торнадо. Не было проблемы, с которой она не справилась бы. К примеру, могла организовать бесплатный самолетный спецрейс для поездки учащихся на Кавказ, а точнее, на Малую Землю, чтобы поклониться подвигу генерального секретаря Коммунистической партии дорого товарища Леонида Ильича Брежнева.
Словом, это была женщина, кипучему напору которой никто не мог противостоять. Если бы кто-нибудь смекалистый додумался подключить её энергию к нужным проводам, она осветила бы всю Москву – если не электричеством, то хотя бы мажорным настроем.
Конечно, были у неё и недостатки. Временами она впадала в экзальтацию, так как была склонна к внешним эффектам. Глядя на меня, она всплеснула руками с тонкими пальцами на узких кистях, отчего малахитовые браслеты тихонько звякнули, и радостно воскликнула:
– Как же я рада тебя видеть! Сижу и думаю, где ж ты, дорогая моя? Мероприятие на носу, а у нас конь не валялся! Пора сценарий читать, а мы не знаем, где ты. Хорошо, что Петр Сергеевич тебя разыскал. Ну, чем порадуешь, что наваяла?
– Значит, так, – звонко сказала я, раскрывая красную папку для сценариев. – Звучат фанфары! Открывается занавес. На сцене в ярких прожекторах стоит группа комсомольцев, белый верх, тёмный низ, а на груди комсомольские значки…
– У меня вопрос, – перебил Вочкаскин, – как расположены комсомольцы?
– Ты режиссёр, как хочешь, так и располагай.
– Я могу группу слева поставить, группу справа. Я задал конкретный вопрос и хочу получить конкретный ответ.
– Варвара Васильевна, дружочек мой, каков же будет ваш ответ Чемберлену?
– Ответ прост. Раскидай-ка ты их в художественном беспорядке, – довольно язвительно предложила я и несколько раз, широко помахала рукой, показывая, как надо разбросать комсомольцев по сцене.
– Это будет красиво, – экспрессивно встряхнув головой, сказала Аврора Марковна, оценив не то мои жесты, не то предполагаемую мизансцену.
– Продолжайте, Варя, я внимательно вам внимаю.
Уже много раз я замечала, что Вочкаскин относится ко мне с некоторым интересом, в столовой старается сесть рядом, на собрании занимает место и оказывает различные знаки внимания. Он даже стихи к 8 Марта сочинил, написал на открытке красными чернилами и подсунул под дверь кабинета. Я запомнила их:
Господи Иисусе,
Чудно под Москвой,
Но ещё чудесней
Быть с тобой одной!
Стихи кажутся мне очень милыми, но о самом сочинителе я такого сказать не могу. Возможно, потому что моё сердце до этой поры было занято. Хотя нет, не потому. Мне никогда не нравились его выпуклые глаза и всегда нечищеные ботинки.
– Читаю дальше, – произнесла я, поглубже вздохнула и сказала: – Первый комсомолец, сделав шаг вперёд, говорит:
Я – юноша рабочий,
Я – пламя и пожар,
Вселенной новый зодчий,
Великий коммунар!
– Отличные слова, – подбодрила Рудницкая, и я продолжала:
– Второй комсомолец, тоже сделав шаг вперёд, говорит:
Со мной идёт свобода,
Свобода и любовь,
Я – друг и сын народа,
Я радостная новь!
