– Ах! Друг и сын народа, очень точные слова! – вдохновенно воскликнула Аврора.

Она хотела сказать ещё что-то восторженное, но её неожиданно перебил старейший работник Наум Львович, распахнувший дубовую дверь кабинета на все её возможности. Был он небольшого роста, вернее, когда-то он был высокий и стройный, но со временем его голова устремилась к земле, за ней потянулись шея и спина. От этого его фигура стала похожа на крючок.

Несмотря на серьёзный возраст, давно перешагнувший пенсионный, и застарелую болезнь позвоночника, он самоотверженно служил на благо родного дома. Наум Львович, или как его звали в нашем учреждении, просто Львович, занимал должность осветителя и совмещал её с работой монтировщика декораций, реквизитора и другими закулисными специальностями, но чаще всего он руководил занавесом. По характеру он был человек исполнительный, но временами суетливый, особенно если предстояло ответственное мероприятие. Он вскричал фальцетом:

– Аврора Марковна, сегодня Ленина вешать будем?

Рудницкая задумалась.

В коридоре Мария Ивановна, не совсем расслышав, что сказал Львович, всё же осознала, что руководящие сотрудники собираются сотворить с Лениным что-то непотребное. Не дай Господь, эти лиходеи лишат Ильича постоянного пристанища. Убрали же Сталина из Мавзолея, вырыли яму под стеной и засунули великого человека, как обычного смертного, в землю. Супостаты! Мысль о возможном выносе Ленина из Мавзолея случайно залетела ей в голову и тут же удалилась. Мария Ивановна даже не успела её обдумать, как уже напрочь забыла. Так бывает, летают идеи в пространстве и вдруг приземляются в чью-то голову. Если идее ещё рано появиться на свет, она улетучиваются, а если время пришло она надолго застревает в чьей-то голове и сидит, как заноза, пока обладатель этой мысли не осуществит её наяву.

Львович, не дождавшись ответа, откашлялся и повторил тенором:

– Аврора, вешать Ленина или нет?

– Нет, Венечка, сегодня повесим комсомольцев, – молодым голосом вскричала Рудницкая.

Это известие немного успокоило уборщицу, но одновременно озадачило. Каких таких комсомольцев собираются повесить? Неужели тех, кто пишет на памятнике разные матерные слова? Нет, не может быть. Наверное, тут что-то тайное. Какой-нибудь секретный культурно-просветительский акт. Рудницкая вечно что-нибудь придумает.

И как бы в подтверждение своей мысли, Мария Ивановна вспомнила, как лет двадцать назад, в конце пятидесятых годов, сразу после фестиваля молодёжи и студентов, Аврора привезла в дом культуры живого Поля Робсона. Она умыкнула его прямо из-под носа товарища Хрущёва. Никита Сергеевич долго не мог уяснить, куда подевался великий негритянский певец. Только что ему докладывали, что он уже близко от Кремля, а тут раз – и его нету. Побежали гонцы в разные стороны, искали-искали, но след его пропал, как и не было.

А он никуда не исчезал, а попал прямо в руки Рудницкой. Только Робсон вышел из гостиницы, тут она к нему подбежала и давай целовать, обнимать, венок ему на грудь повесила, букеты в обе руки вручила, в машину к нему прыгнула и поехала вместе с ним прямо в Кремль. Как стали подъезжать к мосту через Москва-реку, она шофера-то и завернула. Завернула и прямиком в Кожевники, а тут хор молодых трудовых резервов прибежал, окружил прославленного негра и давай заливаться на все голоса. Пели песню, которую Поль только недавно выучил:

Ну, конечно, знаменитый американец не растерялся, улыбнулся на всё лицо белыми зубами, обвёл понимающим взором окрест, да как грянул своим международным бас-баритоном: «Бом, бом, бом!» А потом, словно три человека, вдохнул широкой грудью московского воздуха и затянул: «Эй, ухнем! Эй, ухнем! Ещё разик, ещё раз!» – так стёкла в окнах по всей округе и зазвенели. Говорят, в некоторых домах даже треснули. Уборщица хорошо помнила, как все были довольны. Уж так довольны, что прямо счастливы, что к нам заграничный правозащитник приехал песни петь.

А стекла что? Их вставили. Правда, не сразу…

Тётя Маша умильно вздохнула, хотела ещё что-то вспомнить, но, переступив с ноги на ногу, неловко поставила её на край ступеньки, лестница покачнулась… Женщина не удержала равновесие и, вскрикнув, кубарем свалилась прямо к ногам Владимира Ильича. В полёте услышала, как истошно заголосил Львович, на крик которого выбежали все, кто занимался чтением сценария.

Уборщица лежала, выпучив глаза и раскинув руки в стороны. Голова её утопала в белых азалиях, пышное тело, как на брачном ложе, распласталось на красной ковровой дорожке. В венчике из нежных цветов она была похожа на невесту, ждущую, когда жених начнет снимать с неё фату. Белые азалии, традиционно украшавшие подножие памятника, были так свежи и прекрасны, что все, любуясь необычайным видом, на секунду замерли.

Первой пришла в себя Аврора Марковна. Широко расставив руки, она оттеснила всех от Марии Ивановны и во всю мощь своего голоса закричала:

– Не трогать! У неё может быть перелом шейки бедра! Когда пожилые женщины падают с лестниц, у них всегда переламываются бёдра, уж вы мне поверьте, уж я-то знаю. Медицинская энциклопедия моя настольная книга! – Затем она громко скомандовала сама себе: – Сейчас же, срочно и немедленно! – и кинулась обратно в кабинет. За ней стайкой пустились мы с Петюхой и Львович.

Быстро набрав нужный номер, Рудницкая возбуждённо прокричала в трубку:

– Скорая, быстро присылайте скорую!

– Как фамилия больного?

– Мария Ивановна… Э-э-э… Семёнова.

– Сколько лет больной?

– Не припоминаю, но совсем недавно, а точнее, три или четыре года назад в торжественной обстановке в нашем доме, кстати, он был построен еще до Великой Октябрьской революции по проекту одного из учеников самого Шехтеля, мы вручали ей медаль «Ветеран труда» и почетную грамоту от российского госкомитета профтех…

Диспетчер скорой не дала договорить и, перебив, спросила:

– Значит, она пенсионного возраста?

– Вероятнее всего.

– На что больная жалуется?

– Ни на что! Она безмолвствует, а кровь из головы поступает в пространство. Она о горшок с азалиями ударилась.

– Он что, ей на голову упал?

– Как раз наоборот, это она упала и головой с горшком соприкоснулась.

– Не поняла, откуда ж она могла на подоконник упасть, с антресолей, что ль?

– О чём вы? Какой подоконник? Она на пол упала!

– Женщина, вы меня не путайте, я же записываю. Я не поняла. Что, у вас горшки с цветами на полу, что ли, стоят?

– Именно!

– Диктуйте адрес!

– Вам с индексом диктовать?

– Индекс оставьте себе, назовите улицу, дом и номер квартиры.

– Кожевнический переулок, дом тринадцать.

– Квартира! Какая у вас квартира?

– Какая еще квартира? Вы, гражданочка, куда звоните? – спросила Аврора опешившего диспетчера, сделав такое лицо, словно разговаривала не с неотложкой, а получила звонок из летающей тарелки с вопросом, как проехать на Красную площадь.

– Я не звоню, я слушаю и пытаюсь записать, – раздражаясь, ответила диспетчер.

– Ну так пишите: здесь! Квартир! Нет! У нас только кабинеты.

– Гражданка, если вы не измените тон и не будете точно отвечать на вопросы, я положу трубку.

– Назовите номер кабинета.

– Какой номер кабинета вам назвать? – холодно ответила Рудницкая.

– Из какого кабинета звоните, тот и называйте.

– Зачем же я буду называть свой номер кабинета, если трагедия случилась в коридоре и ветеран самоотверженного труда именно оттуда взывает о помощи! Послушайте меня внимательно и уясните себе, что вы попали в дом культуры, – опять возбуждаясь, заговорила Рудницкая.

– Мне уже давно понятно, что я попала и попала серьезно! Скажу вам откровенно, мне совершенно все равно, дом у вас иди барак, кабинеты у вас там или коридоры… Вы поймите, у меня заявку не примут, если я не укажу точный адрес. Куда вы мне прикажете бригаду посылать? На деревню дедушке, в коридор?