– То-то я гляжу, он не звонит, а ты ходишь как в воду опущенная. Варюш, ты правильно поступила, что ушла от него. Что бы там ни было, что случилось – уже случилось, надо жить дальше, – подытожила мама и, сдерживая плаксивую гримасу, вышла из кухни, оставив кашу недоеденной.

Бонифаций осторожно протянул лапку к маслу. Я громко стукнула по столу. От неожиданности кот соскочил со стула и во всю прыть припустил за мамой. Добежав до ванной, сел у закрытой двери и завопил во всю мочь. Услышав его мерзкие вопли, мама приоткрыла дверь и впустила всеобщего любимца. Я догадалась: она поняла, что инициатором расставания была не я. Наверняка сейчас объясняет Бонифацию ситуацию, предварительно включив воду, чтобы я не слышала её страдальческих всхлипываний. Мне ничего не оставалось, как побыстрее отправиться на службу.

Я работала заместителем заведующего методического кабинета в московском доме культуры профессионально-технического образования РСФСР. Главным моим делом была организация методической работы в подведомственных домах культуры, разбросанных по всей Федерации и написание сценариев для мероприятий, проводимых по датам красного календаря.

Мероприятия эти устраивались для будущего рабочего класса, который ежевечерне оккупировал здание, заполняя все комнаты, коридоры и даже пространство под огромными чугунными лестницами кружевного каслинского литья. По вечерам из окон на всю округу раздавалось стройное пение хора, тренькали балалайки оркестра, басили аккордеоны, а на втором этаже, прямо над моим кабинетом, ритмично топали ноги участников танцевального коллектива.

Писать сценарий я могла только до четырёх часов, после этого работать над текстом не представлялось возможным, так как молодёжь, закончив учёбу в технических училищах, именно к этому часу приезжала в дом культуры и вступала в свои права. Поймите меня правильно, написание сценария требует тишины, попробуйте-ка сосредоточиться на чем-нибудь героическом если у вас над головой человек тридцать отрабатывают сложные плясовые коленца. Сочинять в таких условиях совершенно невозможно. Посидишь так минут тридцать, и сама начинаешь подпрыгивать на стуле.

Как всегда, явившись на работу с небольшим опозданием, я разложила на столе страницы очередного сценария, быстро пробежала текст и поняла, что сценария как такового нет. Есть набор штампованных поэтических фраз, куча громоподобной музыки и некоторое количество кинокадров, а между тем сдать сценарий надо было ещё вчера. «Сдам в том виде, в каком есть, потом доработаю, лишь для финала найду эмоциональную точку», – подумала я и, порывшись в памяти, вспомнила несколько стихотворений, но по причине их частого использования в прошлых опусах отмела. Ничего не оставалось, как пойти в библиотеку и порыться на полке советской поэзии. Я положила сценарий в красную папку и отправилась за необходимыми цитатами.

В коридоре меня догнал запыхавшийся Петр Сергеевич Вочкаскин, среди молодых сотрудников звавшийся Петюхой. Хотела было улизнуть, но он схватил за руку и потянул в сторону культурно-массового отдела, где числился режиссером-постановщиком. Комната его отдела находилась недалеко от коридора, в высокой овальной нише которого, стоял памятник Ленину.

Хотя наш Ленин и был похож на всех многочисленных собратьев, разбросанных по Советскому Союзу, всё же у него были кое-какие особенности, и прежде всего – поза. Как правило, скульпторы изображали Ленина с экспрессивно выкинутой вперед рукой и перстом, указывающим направление в светлое будущее. Поза нашего вождя была более безмятежной и даже лиричной: его левая рука покоилась на груди, а правая, опущенная вниз, держала кепку. Левая нога была выдвинута вперёд. Казалось, вот сейчас он шагнет тебе навстречу, подчиняясь призыву Владимира Маяковского: «Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!»

Особенным было и лицо памятника. Оно отличалось умиротворением, как будто дело его жизни уже благополучно завершилось и повсеместно расцвёл коммунизм, сверкая золотыми звездами, шелестя полновесными пшеничными колосьями и трепеща бесчисленными алыми полотнищами. Глаза Ленина задушевно смотрели вперёд, между небольшими усами и бородой был виден чуть приоткрытый рот с красиво очерченными губами.

Его одежда, подробно проработанная, выглядела довольно импозантно. Был он в широких брюках и распахнутом пиджаке, под которым виднелись наполовину расстёгнутый модный жилет, отложной воротничок рубашки и галстук. Одним словом, наш Ильич имел целостный образ. Ходили слухи, что памятник был авторской копией знаменитой скульптуры Народного художника СССР, лауреата двух Сталинских премий первой степени С. Д. Меркурова, стоявшей в зале заседаний Верховного Совета СССР в Большом Кремлёвском дворце.

Правда это или нет, я точно не знаю, но склоняюсь к тому, что слухи не обманывали, так как система профессионально-технического образования без напряжения для бюджета могла приобрести не одно подобное изваяние.

Эта богатая и могучая, отлаженная не одним десятком лет система была основной формой планомерной подготовки квалифицированных рабочих кадров для всей Страны Советов. Она скоростными темпами готовила молодые высококвалифицированные рабочие кадры, так необходимые государству, которое решило возвести светлое будущее в Стране Советов в кратчайшие сроки – за двадцать лет.

В школе, а потом в институте мне не раз объясняли, что коммунизм – это бесклассовый строй с общими средствами производства и полным социальным равенством, где все будут жить прекрасно, каждый получая по потребностям. По планам нашей партии предполагалось, что светлое будущее непременно наступит к 1980 году. Я невольно затвердила это, сдавая бесконечные экзамены: в школе по обществоведению, в институте по истории КПСС и др.

Однако время шло, дата совсем уж приблизилась, а наступления коммунизма я не ощущала ни в быту, ни в общественной жизни, и со временем он стал для меня чем-то историко-теоретическим. Иными словами, коммунизм я воспринимала как некую доктрину, которая существует сама по себе, носит утопический характер и не относится к современной советской жизни.

Когда поступила на работу в систему ПТО, отчётливее стала понимать значение не только этого слова, но и сущности коммунизма. Неожиданно многие мои потребности стали решаться без затруднений. Например, когда я не смогла найти в магазине пригодное осеннее пальто, мне его пошили в одном из швейных училищ – очень дёшево и так качественно, как ни одна московская фабрика не смогла бы. Многие женщины обращали на него внимание, когда я заходила в вагон метро.

Если говорить не о личных привилегиях, а коснуться общественных, тут не хватит слов, чтобы описать возможности нашего дома культуры. Для художественной самодеятельности мы заказывали эскизы у самых выдающихся художников по костюму, а когда дело доходило до реализации эскиза, то приобретались самые дорогие и красивые ткани, кожа и меха. Всё шилось только у лучших мастеров и чаще всего в мастерских Большого театра. Когда девушки и ребята, обутые в легкие сапожки, в головных уборах, отороченных прекрасными русскими мехами, вышитых вручную шелковых рубахах и сарафанах, выходили на сцену, это зрелище завораживало. Как они пели, как танцевали!

К сожалению, остаётся только вспоминать. Им рукоплескали многие города Европы и мира. И это понятно: лучшие московские мастера певческого и танцевального искусства обучали их, а они трудолюбиво и с удовольствием постигали, что им преподавалось.

Так что удивляться тому, что нашего Ленина изваял известный скульптор, не приходится. Лично я воспринимала наш памятник как выдающийся произведение монументального искусства. Многие сотрудники со мной соглашались. Правду сказать, находились и те, кто не разделял нашего суждения. Возможно, потому что у Ленина имелся один недостаток – он был покрашен, поэтому понять, из чего он сделан, было проблематично.