Однако я знала, какой материал использовали при его ваянии. Скажу, не тая, он сработан из тёмно-серого гранита ещё до войны 1941 года. Со временем серый превратился почти в чёрный и в тёмном коридоре выглядел мрачновато и даже пугающе. Старожилы рассказывали, как некоторые гости дома культуры, пришедшие на мероприятие раньше срока, указанного в билете, то есть тогда, когда свет в коридоре был выключен, внезапно столкнувшись с Ильичом, с криком шарахались как от неожиданно явившегося привидения.

И вот в один прекрасный день кто-то сердобольный из хозяйственных деятелей решил исправить положение. Ничего лучше не придумав, он покрасил товарища Ульянова масляной краской цвета слоновой кости, и памятник стал заметен даже в темноте.

Сначала всё было неплохо, гости перестали пугаться вождя, но вскоре появилась иная проблема. Краска – это вам не гранит, она имеет тенденцию снашиваться. Под воздействием окружающей среды может и потрескаться, а то и вообще отколупнуться.

К слову, последнее происходило при активном участии молодежи, уж больно некоторые из них любили поковырять Ленина, делая на его теле темные амёбообразные пятна. Не скрою, случалось, что по свежей краске некоторые молодые любители ненормативной лексики писали слова, которые публикуют на заборе. Приходилось вновь красить, что, собственно, и делал столяр дома культуры дядя Саша Иванов. Был он человеком небольшого роста, худым, грудь имел тщедушную. Если смотреть на него со спины и не обращать внимания на темно-синий халат, можно принять за подростка. Поскольку столяр был из той старой гвардии, которая появилась на свет в период первых пятилеток, он относился к Владимиру Ильичу традиционно, то есть уважительно. Вольности, которые допускали некоторые несознательные пэтэушники, активно пресекал. В этой связи красить памятник ему приходилось прочти ежеквартально. Он делал это с охотой и даже удовольствием.

Не стоит думать, что от покраски облик Ленина становился неузнаваемым. Слышала, так случалось в иных местах, но только не у нас. Прежде чем нанести новый слой колера, дядя Саша снимал вонючим растворителем старый, затем тщательно подчищал остатки тончайшей наждачной бумагой, а уж только потом колонковой кистью наносил новый слой.

Накануне описываемых событий дядя Саша аккуратно покрасил Ленина. Краска высохла, но на неё налипли пылинки, и довольно густо, отчего вождь покрылся легкой ворсистостью, особенно это было заметно на лысине. Подобное случалось и ранее, правда, не в таком обилии. Другой бы махнул на это рукой и подождал, пока ворс не отпадёт сам собой, но только не наш столяр. Был он человек обстоятельный, во всём любил порядок, особенно в политико-просветительных вопросах, к которым относил заботу о памятнике. Заметив прилипшие соринки, он обратился за помощью к уборщице Марии Ивановне, которую в ДК звали по-простому тётя Маша.

Мария Ивановна, женщина высокая и полная, работала в доме культуры почти всю свою жизнь. Была она набожна, по воскресеньям и в престольные праздники обязательно посещала храм. В красном углу её комнаты висела бумажная икона с портретом Николая Чудотворца, украшенная яркими пластмассовыми цветами. Религиозные праздники, в частности, Рождество и Пасха, были для Марии Ивановны самыми почитаемыми днями в году. Она любила эти дни больше собственного дня рождения.

Как ни странно, но одновременно с этим ей были по сердцу и советские праздники, к примеру, 7 Ноября, 1 Мая, 8 Марта и 23 Февраля, которые она ежегодно отмечала. Особой любовью и почитанием у неё пользовался День Победы 9 Мая. В самом начале войны она проводила на фронт жениха, а обратно не встретила – он погиб в последние дни сражений за Кёнигсберг. Выйти замуж ей так и не удалось, была она бездетна.

В праздничные дни она пекла пироги с капустой, делала селёдку под шубой, доставала припрятанную для этого случая бутылочку красного полусладкого вина «Лидия» и приглашала к себе соседок по дому. Случалось, к их компании присоединялся дядя Саша и неизменно привозил бутылку недорого портвейна и двести граммов конфет «Стратосфера».

Тётя Маша и дядя Саша из всех сладостей кондитерской фабрики «Красный Октябрь» предпочитали именно «Стратосферу». Лакомились ими только по торжественным дням. Конфета слыла шоколадной, но таковой не являлась. Шоколад у неё был только снаружи, внутри было нежнейшее белое суфле, в котором, как осколки метеоритов в пушистых облаках, утопали кусочки дроблёных миндальных орехов. Аккуратно разломив «Стратосферу», дядя Саша половинку конфеты брал себе, другую складывал рядом с чашкой тёти Маши, говоря при этом:

– Да, некуда деваться, хочешь не хочешь, а в космическом пространстве мы всё равно впереди планеты всей.

– Уж это да-а…

– Этого у нас никогда и никому не отнять.

– Уж это, как водится, никому и никогда, – соглашалась тётя Маша и откусывала от своей половинки.

– Пусть только попробуют, пусть только сунутся…

– Ды где им, куды ж им, они же эти… Ну, ты понял меня.

– Мы им всем, случай чего, покажем кузькину мать. Мы ж такие, нас, если что, не унять! А то ишь ты, какие они, – рассуждал дядя Саша и с лёгкой тоской смотрел на опорожнённую бутылку.

Мария Ивановна понимающе улыбалась и наливала в большой расписной бокал индийского чаю, того, что со слоном на коробке. Его она заваривала только в воскресные и праздничные дни. Дядя Саша ей в ответ блаженно улыбался, шумно отхлебывал чай и, положив на её руку свою, замечал:

– Погодка-то как раз под праздник навострилась.

– Да, погодка неплохая, – отвечала она и приветливо глядела на него.

– Да и мы вроде не хуже, – говорил дядя Саша и гладил своей тощей шершавой рукой её мягкое припухшее запястье.

– Что ж, мы тоже не лыком шиты.

– Уж такими мы уродились, – смущенно двигая свою половинку конфеты поближе к женщине, замечал дядя Саша.

– Да, такими уродились, что ни в сказке сказать и никакими перьями не описать, – соглашалась тётя Маша, двумя пальцами брала половинку конфеты, медленно подносила ко рту и, жуя, умилённо смотрела на дядю Сашу. Потом, шумно вздохнув, начинала напевать вполголоса: «Что стоишь, качаясь, горькая рябина, головой склоняясь до самого тына…»

Как в голове уборщицы совмещались престольные и советские праздники, неизвестно, но вождь пролетарской революции был ею не менее уважаем, чем святые угодники. Поскольку Мария Ивановна была женщина чистоплотная и трудолюбивая, то работала на поприще уборки дома культуры с огоньком. И, конечно, особым её вниманием пользовался памятник Владимиру Ильичу. Не проходило и пары месяцев, чтобы она не помыла его с головы до ног. Для этого у неё были специальные розовые и голубые тряпочки, вырезанные ею из собственных ношеных байковых панталон. Она нисколько не стеснялась этого и на любопытствующие вопросы отвечала, что лучшей ветоши для протирки не найти. И действительно, после её обработки голова и другие части товарища Ульянова блестели, как новые.

А ещё у неё был один секрет: Мария Ивановна не уважала химические моющие средства и для вождя берегла туалетное мыло «Красная Москва». Она растворяла небольшой кусочек в банном тазике, тряпочкой взбивала пену и протирала кумира.

Когда мы с Петюхой проходили мимо памятника, она как раз, стоя на складной лесенке, мыла его душистым раствором. Начинала всегда с тыла. Потерев спину Ленина, специальной щёткой с длинной, как у швабры, ручкой, приступала к тому месту, что пониже спины. Затем спускалась с лесенки и мыла вождю ноги. Потом переходила к мытью фасадной стороны скульптуры. Вначале она осторожно собирала с лысины Ленина приклеившиеся пыльные ворсинки, потом переходила ко лбу.

На этот раз, любовно протирая кумиру лицо, она заметила темное пятнышко в самой глубине носа. Ей показалось, что в ноздре вождя нашла убежище мушка или тополиная моль. Уборщица достала из кармана гвоздик, который давно приспособила специально для таких случаев. С острой стороны он был аккуратно обвернут ваткой. Припевая: «Ленин – всегда живой, ля-ля-ля, всегда со мной», – она поглубже залезла в правую носовую дырочку и с усердием поковырялась. Ничего там не обнаружив, перенесла гвоздь в левую. На всякий случай поскоблила в ушах, у рта, пытаясь навести надлежащий шик и блеск в этих сложных местечках.