— «Да, это вы можете», — сказала экономка. — «Вы же сам профессор Феникс».
Спустя десять лет после начала вторжения Саранчи, оставшиеся в Эфире рестораны можно было по пальцам пересчитать. Забронировать там столик получилось бы только при наличии хороших связей, недостатка в которых Адам не испытывал, хотя именно в этот момент полагал, что совершенно не заслуживает таких привилегий.
— «Заберите мясо для внука».
— «Профессор, но…»
— «Пожалуйста. С голоду мы тут не помрём», — с этими словами Адам достал холодный тяжёлый свёрток из морозилки. Куски мяса явно были не меньше шести-семи сантиметров в толщину. — «И прихватите с собой ещё пару бутылок старого красного вина из Остри. Для такого случай самое оно».
Миссис Росс некоторое время не могла вымолвить ни слова, но затем выражение её лица вновь приняло знакомую бесстрастность.
— «Спасибо», — кивнула она в благодарность. — «Вы всегда были очень добры ко мне и моей семье, сэр».
— «А вы не бросали нас даже в самые тяжёлые времена», — ответил Адам, подумав, что ведь вполне мог бы и избежать их прихода. — «Это меньшее, что я могу для вас сделать. Я вызову для вас служебный автомобиль. Зачем вам сейчас трястись в общественном транспорте?»
Адаму хотелось, чтобы экономка уже поскорее ушла. Ему всегда нравилось быть в её компании, но сейчас был не тот случай. Профессору надо было подготовиться к самому тяжёлому разговору в его жизни, даже куда более тяжёлому, чем когда ему пришлось объяснять Маркусу, что мамы больше нет. Вызывав служебный автомобиль, он скрылся в своём кабинете.
Несмотря на то, что Адам вырос в этом особняке под названием “Холдейн-Холл”, как и предыдущие поколения семьи Фениксов, он никогда так и не смог привыкнуть к этим стенам. Даже когда Элейн была жива, дом всё равно казался безлюдным. А когда и Маркус покинул его, записавшись в армию, то особняк окончательно превратился в лабиринт пустых коридоров, по которым эхом разносились редкие звуки. Единственным местом, где Адам чувствовал хоть какое-то умиротворение, стал его кабинет. Комната была куда меньше по размерам, чем большинство других помещений в особняке, но лишь здесь профессору не докучали портреты с осуждающе уставившимися на него предками, которые постоянно напоминали Адаму, как же низко он пал. Профессор совершенно не соответствовал тому, что ждали от члена семьи Фениксов, и даже медаль Октуса и щедрые пожертвования в Благотворительный фонд Королевских полков Тиранской пехоты уже не могли загладить его вину. Предки Адама мужского пола все как один были офицерами пехоты. Они вряд ли бы спокойно восприняли его добровольный уход в отставку, и уже точно не согласились бы со всеми его решениями, принятыми в последние годы.
“Теперь я и сам уже не уверен, что понимаю, почему поступил именно так, а не иначе”, — подумал Адам, опершись на деревянные панели, которыми были обшиты все стены. Ведя пальцем по карте Сэры, занимавшей почти всю стену, он ждал шума подъезжавшего автомобиля. Где-то вдалеке глухо зашуршал гравий под колёсами едущего автомобиля, а затем раздался лёгкий стук закрываемых тяжёлых створок входной двери. Адам остался наедине с самим собой, своим чувством вины и своими исследованиями, которые не мог продолжить, даже стоя во главе Управления оборонных исследований. Выпрямившись, он взял карандаш в руки, чтобы отметить последние продвижения войск Саранчи на карте. Враг подобрался уже слишком близко.
“А ведь я в глаза им смотрел. Удастся ли мне точно так же взглянуть в глаза собственному сыну?”
Поверхность карты, выполненной на плотной бумаге, была испещрёна множеством рукописных пометок. Одни были выведены на небольших листочках, прикреплённых кнопками, в то время как другие Адам писал прямо на карте. Многим из этих записок было уже несколько десятилетий, а все вместе они представляли собой неприглядную историю карьеры в армии и войны, унесшей жизни миллиардов людей. Адам обвёл красным карандашом все города, по которому наносился удар из “Молота Зари”. В каждом из них погибли миллионы людей. Профессор хотел помнить об этом до конца своих дней.
“Именно я претворил всё это в жизнь. Это был мой замысел, мой проект, и ответственность тоже лежит на мне”.
Стоя близко к карте, Адам не видел всей её масштабности. Но иногда, покидая кабинет, профессор оборачивался, чтобы взглянуть на карту, и уходил совершенно поражённый тем, насколько же она громадная. На этой карте был изображён целый мир с кучей красных кружочков.
“Если бы я не был столь наивным идиотом, то, возможно, сумел бы остановить всё это. Надо было рассказать всю правду Дальеллу”.
Пятнадцать лет Адам жил с этими знаниями, и вот теперь они начали душить в нём всё желание жить дальше. Даже работая над “Молотом” в последние годы Маятниковых войн, профессор раз за разом прокручивал всё это у себя в голове, а теперь вот размышлял о том, какого чёрта он не рассказал председателю Дальеллу всю правду о том, что у Коалиции теперь появились проблемы похлеще “инди” и СНР.
“Но даже если бы я ему всё и рассказал… он бы просто решил, что я сбрендил. Нет, опять я придумываю себе оправдание. Дальелл мне доверял, каждому моему слову верил. Просто я решил, что разберусь со всем сам… Боже мой, я и подумать не мог, что так ошибусь”.
Карта словно бы осуждающе уставилась на Адама, и тот больше не мог смотреть на всю эту несмываемую историю своих ошибок и массовой резни. Отвернувшись от неё, профессор прошёл по обрамлённой перилами лестничной площадке м направился к ступеням. У него ещё оставалась пара часов до приезда сына.
Лаборатория в подвале всё время была заперта, но работники службы уборки дома всё равно не осмелились бы сунуться туда, особенно, если рядом находилась бы миссис Росс. Сама же она никогда не спрашивала Адама о том, чем же он там занимается. Казалось, экономка, как и все остальные, считала самим собой разумеющимся то, что вся его работа была засекречена. Так оно и было, но то, над чем профессор здесь работал, было тайной даже от председателя Прескотта. Адам с полной уверенностью мог сказать, что ни единая душа не имеет ни малейшего представления о сути его работы в этих стенах. Он включил компьютер, сел и, уставившись на монитор, задумался о том, а не привести ли сюда самого Маркуса и, усадив того за компьютер, просто всё ему показать. Сын, как обычно, начнёт задавать вопросы о том, что это такое, и почему так всё вышло, и это приведёт их к куда более важным вопросам: как и когда именно всё это произошло.
На мониторе появилось изображение трёхмерной модели некого сооружения, будто бы собранного из труб разного диаметра и длины. Это могло быть что угодно. Геолог, скорее всего, разглядел бы в этом карту пустот, оставшихся в почве после извержения лавы. Инженер-горняк же, вероятно, увидел бы в этом сеть коридоров и шахт какой-нибудь скважины. Ну а биолог предположил бы, что это какое-то гнездо, что-то вроде муравейника.
Возможно, тут было всего понемногу. Тем не менее, Адам понимал, что сложнее всего будет разобраться с самым важным аспектом данного объекта, который заключался вовсе не в его природе, а в том, когда же профессор обнаружил его существование, и сколько же нового с его помощью он узнал о своей жене.
“Маркус меня возненавидит. Он просто перестанет меня уважать после того, что я ему расскажу. Узнав всю правду обо мне, он разорвёт со мной все отношения”.
Адам прокручивал в голове все вероятные итоги их беседы, все возможные вопросы и ответы, любую реакцию сына, в итоге придя к мнению, что единственный способ правильно всё преподнести — это посмотреть ему в глаза и выложить всё, как есть. От слишком долгого взгляда на монитор очертания модели начали плясать у профессора перед глазами, а ещё ему почудилось, что где-то далеко в особняке зазвонил телефон. Чёрт, а ведь он и впрямь звонил. Адам вспомнил, что отключил аппарат в лаборатории, и судорожно потянулся к розетке, чтобы успеть до того, как звонящий повесит трубку на том конце провода. Но к тому моменту, как ему всё же удалось вставить вилку на место и поднять трубку аппарата, было уже поздно.
