Кивнув, Аня бегом направилась к казармам. Джейс смотрел ей вслед.

— «Ей ведь тоже погано, да?» — спросил он.

— «А как бы ты себя чувствовал на её месте? И хватит уже на жопу её засматриваться. Ведёшь себя отвратительно».

— «Извини», — Джейс тряхнул головой. — «Слушай, надо сделать это любой ценой. Придумаешь, как Маркуса вызволить — только слово скажи, и я в деле. Да и Тай тоже. Наверно, весь Двадцать шестой полк подпишется на это».

— «Пока что я всё ещё обдумываю всё это, но сразу скажу тебе, как появится какая-нибудь мысль», — Дом залез на мотоцикл, закинув винтовку на ремне за спину. Аня вновь подошла к ним, утопая в огнеупорной куртке с эмблемой отряда взрывотехников. Её подбородок и волосы были скрыты под шарфом. — «Если не вернёмся через пару часов, то… А, хер с ним. Меня к тому моменту и так уже в дезертиры запишут. Увидимся».

Аня запрыгнула на заднее сиденье мотоцикла, хотя ведь совершенно не была обязана ехать с ним. Просто она всегда заставляла саму себя заниматься тем, чего боялась, и, по мнению Дома, лучшего примера храбрости было не придумать. Он был абсолютно уверен, что её воинственной матери не раз приходилось собираться с духом перед боем, несмотря на её вечный образ уверенного в себе человека и обилие медалей на груди. Плевать в лицо опасности из-за собственной полнейшей невежественности или заносчивости — это любой мудак так умеет. Может, оно особо-то и не важно, если в итоге победителем выходишь, но Дом мог себе представить, какой ужас Аня каждый день наблюдала по видеосвязи и слышала через рацию в штабе, оттого и чертовски хорошо понимая все эти расклады. Блядь, да она в прямом эфире слушала, как её мать умирала. Что бы там не говорили про служивших в штабе, Аня знала, каково солдатам приходится. С того самого момента, как Маркуса посадили, она стала гораздо чаще проявлять себе способным бойцом. А теперь вот она пошла на нарушение устава, чтобы поехать с Домом в какой-то вшивый лагерь показывать всем подряд фотографию Марии и спрашивать, видел ли её кто-нибудь. Хоффман смотрел на всё это сквозь пальцы. За время таких вылазок собиралось много важной информации, так что, по словам полковника, если Дому хочется рискнуть своей жопой и сжечь немного топлива в процессе поисков, то он не против.

“Хоффман меня в любом деле прикроет. И, как мне раньше казалось, Маркуса тоже”.

В пятидесяти метрах от баррикад, окружавших Джасинто, мостовая уже была покрыта выбоинами и трещинами, так что Дому пришлось лавировать между препятствиями на дороге. Возможно, ему совершенно не стоило брать Аню с собой.

— «Ты там как, нормально?!» — крикнул Дом, но его слова тут же потонули в свистящем вокруг них ветре и рёве мотора. Всё же надо было сбросить скорость, а то, если у мотоцикла погнутся вилки, то у них с Аней возникнут серьёзные проблемы, которые так просто не решишь. Запчасти для мотоциклов уже несколько лет не производят, потому что на это нужны время и ресурсы, которых сейчас уже попросту ни у кого нет.

— «В порядке», — отозвалась Аня, хотя, судя по тону её голоса, это было вовсе не так. — «Типа того».

— «Держись за мой пояс», — ответил Дом. Всё это время Аня держалась за маленькую рукоятку за её сиденьем, что было весьма опасно даже на низкой скорости. Дом чувствовал, как Аня коленями пытается обхватить его голени, по-тихому стараясь удержаться на мотоцикле. — «Или за талию возьмись. Только ради бога, не вздумай свалиться, а то Маркус меня убьёт».

Это была лишь фигура речи. Максимум, о чём они с Маркусом могли повздорить — это верно ли было засчитано положение “вне игры” в матче по трэшболу. Но Маркуса больше не было рядом с ними, и его отсутствие вызывало лишь щемящую тоску и моральное опустошение. Он так прочно вошёл в повседневный быт Дома, что теперь у него почти что ничего не осталось в жизни. Дом больше не мог присматривать за Маркусом во время патрулирования местности, меняться с ним пайком, а также некому теперь было одарить его подбадривающим взглядом, когда очередная зацепка о местонахождении Марии оказывалась пустышкой. Эта пустота в душе Дома с каждым днём заполнялась всё новыми страхами.

“Хорошо ли его там кормят? Не попался ли ему в качестве сокамерника какой-нибудь псих отмороженный, к которому и спиной поворачиваться нельзя? Не наезжает ли там кто на него? Страшно ли ему?”

Да, Маркус тоже испытывал страх, как и все остальные. Люди вокруг него, казалось, считали, что Маркусу вообще неведом страх, но Дом знал, как оно на самом деле.

— «Я подал прошение о посещении», — сказал Дом. — «Говорят, раз в месяц можно его навещать, как только три первых месяца отмотает. Я даже не знал, что ты писала ему».

— «Прости, Дом», — несмотря на то, что Аня крепко держалась за пояс Дома, её правая рука постепенно обхватила его за талию. А затем её левая рука со шлепком резко обхватила правую и уцепилась за неё изо всех сил, будто бы Аня долго решалась на то, чтобы отпустить пояс Дома, которому казалось, что он ехал довольно спокойно. — «Я даже не знаю, получил ли он моё письмо».

— «А разве они не должны сообщать нам о таком?»

— «Надо бы разузнать. Чёрт, а я ведь ещё считаюсь экспертом по всем этой бумажной волоките».

— «Да ладно, ничего страшного. Мы оба по нему скучаем, поэтому пока что и не можем толком с мыслями собраться».

— «Он ведь не всерьёз говорил о том, что не хочет с нами больше видеться, да?»

Дом полагал, что Маркус и в самом деле не хотел, чтобы они его навещали, но принял такое решение из-за столь типичной для него склонности к самопожертвованию.

— «Конечно, не всерьёз», — ответил он с напускной уверенностью.

Дом постарался сфокусировать всё своё внимание на окружающей обстановке. Патрули уже пару раз зачищали дорогу, ведущую к лагерю “бродяг”, но черви могли вылезти на поверхность в любое время и в любом месте, так что надо было постоянно следить за местностью вокруг них, и в случае появления противника сразу давить на газ. “Бродяги” червей чуяли за километры, доказательством чему служило то, что Саранче так и не удалось перебить их всех даже спустя десять лет со “Дня-П”. Выжившим приходилось всегда быть на шаг впереди этих серых уродов. Порой казалось, что червям просто лень и неохота заниматься отстрелом мелких групп людей, если только они сами себя не преподнесут, как на блюдечке.

Дом постоянно смотрел по сторонам, примечая каждую тень, каждую колышущуюся ветку и каждый блик разбитого стекла. Длинное, но совершенно пустое скоростное шоссе пролегало сквозь безжизненную пустошь, заполненную сгоревшими кузовами автомобилей и полуразрушенными зданиями. За последние десять лет этот пейзаж стал типичным для всех уголков Сэры, среди которого Дом пытался отыскать своего рода ускользающий ориентир к западу от съезда на Илиму.

— «Видишь его?» — спросил он.

— «Что именно?»

— «Дым».

— «Да, вижу».

“Бродяги” хорошо умели прятаться на местности. Порой Дом в упор не замечал лагеря, пока не натыкался на него. Когда сидишь верхом на танке “Кентавр”, то с высоты башни в ясный день местность просматривается на несколько километров, но вот “Тяжеловозы” и “Броненосцы” были куда ниже, не говоря уже о мотоцикле. Дым обычно выдавал наличие лагеря, ещё одним признаком которого был стаи собак. “Бродяги”, которым не удалось подключиться к линии электропитания, или же найти топливо для генератора, полагались лишь на печи для сжигания угля и костры. Именно от такого костра они сейчас и видели дым. Дом сбросил скорость, предоставив часовому достаточно времени, чтобы заметить их мотоцикл. Хоть поблизости и не было заметно ни души, часовой обязательно следил за ними из какого-нибудь укрытия. Дом использовал это время, чтобы ещё раз повторить в уме фразы для того, чтобы завязать разговор. Солдат КОГ редко когда встречали с распростертыми объятиями, поэтому надо было вести себя, как дипломат.

“Так и скажу им: «Привет, народ. Меня зовут Дом Сантьяго. Вы видели эту женщину? Это моя жена. Она ушла из дома примерно через год после гибели наших детей, и с тех пор я её не видел»”.