– Мы не собираемся никого очернять, миссис Уитмен. У меня простая задача: разобраться с тем, что произошло. Надеюсь, это принесет вам облегчение.

Миссис Уитмен трясется. Так бывает, когда потеря внезапная и жестокая, и обрушивается на вас внезапно, вырывая половину сердца. Только что – ярость, а в следующую минуту – беспомощность и отчаяние. У Эбигейл Уитмен впереди долгий, трудный путь. Она будет идти по нему всю оставшуюся жизнь.

Однако она идет по нему не одна. Не знаю, где ее муж, но приехавшая с ней подруга мягко ее усаживает.

– Ты же слышала, Эби. Так положено. Надо просто исключить преступление, – подруга поворачивается ко мне. – Вы ведь исключаете преступление, да?

– Не могу ничего сказать на данный момент, мисс…

– Миссис, – поправляет она меня. – Бриджит Перелли-Ли. Моя жена – Черил Ли, директор школы. Как вы понимаете, у нее на руках сейчас масса выбитых из колеи ребят.

– Могу себе представить. Итак, миссис Уитмен, я делаю все возможное, чтобы разобраться с этим, и буду держать вас с мужем в курсе любых подвижек.

– Будете, да? Наверное, поэтому мне звонят и спрашивают насчет какого-то порно-видео с моим сыном, которое показывали на вечеринке.

– Тот звонок… вы сказали, это был репортер?

Если кто-то сейчас задает вопросы, разговаривает со свидетелями, мне необходимо быть в курсе. Это может привести к искажению показаний – особенно в таких вот небольших городках. А еще может возникнуть представление, будто было совершено преступление, тогда как на самом деле это вовсе не так.

Пока я раздумываю насчет любопытного репортера, взгляд Эбигейл Уитмен устремляется мне за спину, к моему компьютеру. К экрану, который не изменился с того мгновения, как я вскочила при ее стремительном появлении.

К экрану с картинкой с телефона.

В ней снова вспыхивает ярость. Наверное, пожар на вечеринке был вот таким, внезапным и обжигающим.

– Это с той ночи, да? Значит, это правда: ты копаешь. Сучка! Оставь его в покое!

Она бросается на меня, собираясь расцарапать лицо. Однако она тут же сдувается: ярость гаснет, едва вспыхнув. Осталось только горе, рассыпающееся, словно хлопья сажи. Она падает мне на грудь.

– Мой мальчик умер, – шепчет она. – Умер.

Сколько раз ей придется говорить это себе, пока она в это не поверит?

– Можно? – спрашивает миссис Перелли-Ли, указывая на экран. – Просто…

Я киваю. Картинку сложно разглядеть, но в ней нет ничего непристойного. Перелли-Ли наклоняется, всматриваясь в нее. Она указывает на скопление точек, которые я приняла за выгоревшие пиксели на старом экране. Но теперь, когда она указала на них, я поняла, что они расположены на обнаженной коже девушки.

– Вон там – вот это? Похожее на бабочку? Такая у Харпер, Иззи от них без ума. Перерисовывает себе в ежедневник и умоляет меня разрешить ей тоже сделать такую. Ну, как же!

Значит, на видео и правда Дэниел и Харпер. Это объясняет ссору на вечеринке. Никакой девушке не захочется, чтобы интимный эпизод с ее участием показали всем ее одноклассникам. И я в который раз удивляюсь двойным стандартам нашего общества, когда для парня съемка того, как он трахает девушку – это знак доблести, а для нее – позорное клеймо.

А потом мне вспоминаются горькие слова Харпер, брошенные при ее уходе из больницы. «Такая мерзкая шлюшка, как я».

А что если парень на видео – это не Дэн?

Табличка у меня в витрине перевернута на «ЗАКРЫТО», но меня ждет работа.

Надеюсь, днем я смогу забрать Харпер из больницы. Ей понадобится то, что я завариваю. И Эбигейл тоже понадобится. Моя дочка и моя бедная подруга потеряли парня, который был для них важнее всего.

Для того и существует мое искусство. Современное общество считает, что нашло такие способы облегчить наш жизненный путь, которые работают лучше колдовских: таблетки от печалей, приборчики для любви. Страховка от болезни и лотереи для обогащения. По всей Америке с главных улиц исчезают лавки ведьм.

Вот только нет более действенного лекарства от душевной боли, лучшего бальзама для разбитого сердца, чем то, что я сейчас варю у себя в мастерской.

Время все лечит. Но когда времени нет, сгодится колдовство.

Я снимаю с полки три банки из цветного стекла, а потом собираю в саду свежие ингредиенты. Закончив с этим, я не спеша выбираю самый подходящий для моих целей рецепт. Тот, на котором я останавливаюсь, очень старый, так что я осторожно вынимаю его из неглубокого ящика комода и переношу на дубовый ритуальный стол, который принадлежал еще моей бабке. Я осторожно разворачиваю фетровую подложку и придавливаю углы бумаги со схемой ритуала бронзовыми гирьками, чтобы она лежала ровно.

Погружаясь в приготовление, я чувствую, как шея и плечи расслабляются и душа успокаивается – впервые с той ночи у Бриджит. Я взвешиваю корень валерианы на аптекарских весах, а потом расплющиваю кусочки плоской стороной серебряного ножа. Эйра трется мне о ноги, мяукает. Она знает, что я работаю.

Эти ритмы пришли из древности. В период Ренессанса это называли Veteris Opus: Древнее Ремесло. И люди всегда были охочи до ведьмовских обрядов. Едва нас прекратили гнать и преследовать, как Освободительная война снова подкинула нам работы. Генералам требовалось, чтобы ядра летели точно, солдаты жаждали получить талисманы на удачу, а девицы умоляли о чарах верности. В Гражданскую войну было то же самое. И во Вьетнамскую, как мне рассказывала бабушка. Ведьмы отлично зарабатывают на войне.

И душевная боль нам на руку.

Пока я нарезаю, толку и произношу заклинания, я добавляю в рецепт любовь к Харпер и Эбигейл.

Я смешиваю порцию спокойствия с настойкой разбитого сердца: стандартное сочетание. А еще я добавлю чайную розу и душистый горошек: первое для памяти, второе – чтобы ушли боль и горе, а человек мог простить. Я хочу, чтобы они обе лелеяли свои воспоминания о Дэниеле, но также оставили позади эту ужасную потерю. Для чего требуется последний ингредиент.

Я достаю ключ, который постоянно висит у меня на шее. Верхняя часть моего шкафчика – это картотека клиентов, которую я веду так же кропотливо, как любой терапевт или психиатр: в эти дни мы связаны одинаковыми законами о неразглашении информации. Нижняя часть отведена под архив. Он тоже собран в алфавитном порядке, а внутри каждой папки с этикеткой – маленький герметично запечатанный пакетик.

Его содержимое неизменно отдается добровольно. Это обязательное условие действенного колдовства. Мы, ведьмы, знали об обязательном согласии задолго до того, как о нем начали рассказывать на уроках сексуального образования. Однако никто никогда не спрашивает, что происходит с… тем, что осталось после ритуала.

Здесь все те, для кого я когда-либо колдовала.

В папке с надписью «УИТМЕН, Дэниел» лежат два пакетика. В обоих волосы: два оттенка белокурых, одна прядь темнее и грубее другой. Более старую и светлую давно надо было выбросить. Я тру между пальцев содержимое герметично запечатанного пакетика: волосы там шелковистые и тонкие. Я сожгу их, когда Дэниела похоронят.

Но не сегодня. Я возвращаю пакетик на место, а второй несу к столу. Я срезала его содержимое в прошлый игровой сезон, когда Дэниел получил травму связок и рвался вернуться на поле. Настолько сильно рвался, чтобы обратился ко мне, а не только к физиотерапевту команды и специалисту по спортивной медицине, работу которых покрывала отцовская страховка.

Я вскрываю пакетик серебряными ножницами и выкладываю на стол семь волосков. В рецепте говорится, что надо еще немного подождать, прежде чем их добавить.

Кончики пальцев покалывает, когда я веду ими по вписанным друг в друга и переплетенным кругам, треугольникам, пентаграммам и гексаграммам. По спиралям, начертанным символам и подразделам с буквами и числами. На них и творится магия. Эти диаграммы – живое воплощение колдовства.