Альба не слишком любила выбирать, ее ответом чаще было – я возьму все. С возрастом она несомненно стала разборчива, предпочитала классику, предпочитала оставаться ослепительной, в молодости же Альба неизменно брала все. И только лучшее.

На фото их трое, она, светловолосая и высокая, и два моих дедушки, я до сих пор сомневаюсь, кто именно был настоящим. Альба предпочла избавить себя от необходимости выбора и жила сразу с двумя, но я всегда точно знаю, что больше любила младшего.

И вообще любила.

Альба не давала развернутых комментариев относительно этой истории, и я так и не решилась спросить, неужели это до сих пор болит?

Но я знаю, что отцов Мораг ей так и не простила. Альба в бешеном круговороте своих мужчин не забывала о главном, Альба всегда говорила, что сначала нужно любить себя и только потом мужчину.

Мои знания отрывочны, я уверена только в том, что сначала их было трое и некоторые фото даже подписаны «три мушкетера», а первое, самое первое фото Мораг будет подписано (почерк Альбы я узнаю без малейшего труда) «наш долгожданный Д’Артаньян». Их было просто невозможно разлучить, это потрясающий симбиоз, Альба шутила: «Я была необходимой дозой эстрогена в этом дуэте». Когда я смотрю на них, яркая, улыбчивая Альба и строгие, утонченные братья, они действительно кажутся мне командой. Решительно неделимой. На фотографиях все чаще улыбается Альба, дедушки остаются невозмутимыми, но я вижу, как оба держат ее за руки, Альба хохочет.

И я все думаю, все спрашиваю себя, как же ей удавалось, что любовь жила в любом месте, в любом доме, в любом человеке, которых она выбирала. Альба не мыслила жизни без любви. И умерла одна. Разве такое возможно?

Возможно все. Мне ли не знать, в самом деле.

Чего Мораг так и не смогла простить своей матери – жизни на широкую ногу. Я признаю это со скрипом, но признаю, Альба не была блестящей матерью, но была потрясающей бабушкой. Мы учимся всему со временем, правда? Мораг не прощает ей легкого налета эгоизма, Мораг не прощает ей пятен на ее идеальной репутации, и многие детали, огромную часть правды о себе, Альба уносит с собой в могилу. Она все смеялась: «Да это же мерзость, сначала плачущие родственники, а потом пара поколений и эти могилы оказываются заброшенными и безымянными, я не хочу этого совершенно. Развейте мой прах над морем. Никаких могил. Это неэкологично, в конце концов!»

Я не знаю, чем именно занималась бабушка и ее «мальчики» в молодости, знаю только, что для одного из них это закончилось тюрьмой, Альба не любила об этом говорить, но любила о нем скучать. Старший брат вышел сухим из воды, получил все и остался с Альбой, этот брак не продержался долго, старший брат – дедушка, которого я не знала, был потрясающей историей о том, как деньги портят людей, и Альба не говорила об этом, господи, как же о многом молчала Альба. Не говорила ни о том, почему тетушка Изабель попала в немилость к отцу и потеряла покровительство своей семьи, не говорила, почему Альба не вмешалась, не говорила о том, почему они расстались и за что именно сидит младший брат дедушки.

Я знаю только голые факты, и когда копаюсь в письмах Альбы, нахожу от младшего дедушки – целую стопку. Ни слова о причинах и следствиях, только просьбы не ждать, ни слова о любви, но она капает, сочится из каждой буквы.

Мораг не прощает ей отца-преступника – она родилась через полгода после его заключения, Мораг не прощает ей массу вещей.

Мораг всегда хотелось потрясающе яркой, красивой, удивительной жизни. Мораг не прощает Альбе, наверное, и того, что несмотря на все ее попытки повторить Альбу ей не удалось.

Ключом к удивительной жизни стал мой отец. Но ведь чужую жизнь не проживешь?

И я уверена, Альба говорила ей об этом тоже.

Мораг говорила мне: «Замужество стало для меня избавлением, долгожданная свобода от дурацкой фамилии и всего багажа, что она приносила, от контроля отца, от железной руки матери тоже. Чистый лист, моя собственная, выстроенная жизнь. Твой отец.. Никогда не мешал. По-настоящему. (Но и не помогал тоже, остается непроизнесенным) Потом появилась ты, и..»

И стала кандалами, цепью на одной ноге, отрезаешь дорогу вверх. Я знаю, все знаю, все, что она хотела бы мне сказать, но по какой-то причине промолчала.

В кошельке Альбы остаются монеты – мелочь, я полагаю, кто-то его уже перебирал, наверное, Мораг. Она не взяла себе ничего из вещей Альбы и меня не было с ней в тот день, я не знаю, плакала ли она. Мне хочется верить, что да. Не потому что я преследую мысль сделать матери больно – мы давно миновали этот этап, и видеть ее, разбитую, больно уязвленную, не приносит мне никакого удовольствия. Но слезы, слезы очищают. И мне хочется верить, что она им это позволила.

В кошельке Альбы фото – мое детское, Мораг и младшего дедушки, история, записанная в моменте, и я чувствую ее внимание, чувствую, что она любила нас. В кошельке Альбы – ни одного старого чека или лишней бумажки, она ненавидела мусор и неразумное расходование пространства, в Доме на краю света до сих пор царит потрясающая чистота. Альбы нет. Никого нет. Я знаю, что здесь убираются раз в неделю, но помещение все равно не выглядит давно опустевшим. Просто Дом будто не подпускает к себе пыль и старость, боясь разозлить хозяйку. А вдруг вернется? И я говорю ему, шепотом: Никто не придет.

Дом вздыхает, молчит грустно. И отвечает также тихо, чтобы только я услышала.

Но ты же здесь.

В кошельке Альбы маленький листок со всеми ее данными, полное имя, адрес и группа крови, а также два номера: Мораг и мой старый, с комментарием «Дочь: Мораг. Внучка: Скарлетт. Звонить в случае экстренных ситуаций.» Я выдыхаю медленно, Альба всю жизнь меня спасала и в случае чего, обратилась бы ко мне сама.

Когда Альба.. умерла. Ушла. Оставила нас. Верить бреду, что ее нет, нигде нет, сколько ни ищи, все еще невозможно. Сознание противится. Но я понимаю, что она доверилась бы мне. Что если что вдруг..

Я не видела своего старого телефона, он остался с матерью, а я осталась в монастыре. Я только и знаю, что не обнаружила бы там сообщений от Илая. Но вдруг.. Вдруг пропущенный звонок от Альбы? Последнее сообщение? Хоть одно?

И вспоминаю тут же, как Мораг рассказывает, что телефон заблокировала, потому что с ним тоже творилась какая-то чертовщина.

И мне грустно, мне кусаче и больно от мысли, что Альба могла мне звонить.

И никто. Никто ей не ответил.

Как вышло, милая, дорогая, моя Альба, как вышло, что ты всю жизнь была здесь для меня, когда была нужна. Но умирать тебе пришлось одной?

Что бы ты мне сказала напоследок? Что бы ты мне сказала?

Я перевожу дыхание медленно, глаза влажные и в носу хлюпает, вдох. Выдох. О, Альба ненавидела пустого размазывания слез и соплей по лицу, я не помню ее плачущей.

Я помню, как мы с Илаем приезжаем сюда впервые, нам по шестнадцать, и он боится, жутко боится встретить ту же реакцию, что обычно встречает. Реакцию, к которой он привык, что-то, вроде того, чем неизменно награждает его моя мать и потому всю дорогу я шепчу ему в ухо, целую и кусаю, ловлю за руку, «Все будет хорошо, все будет иначе, вот увидишь.» Он сжимает мои пальцы в руке до боли, я шиплю тихонько, и он извиняется, Альба встречает нас, великолепная и сияющая. Илай хмыкает, наполовину немой от страха, все равно шепчет мне в ухо: «А ты с возрастом, кажется, станешь только лучше.»

Альба улыбается, рассматривает нас долго, как мы неловко держимся за руки, как смотрим на нее оба будто в ожидании приговора: – Альба, это..

Альба хохочет, смех у нее звонкий, она так и не разучилась смеяться, никогда, никогда не теряй этого, думаю я в эту секунду: – Это, полагаю, знаменитый Илай, который вскружил голову моей внучке и свел с ума мою дочь в совершенно ином смысле. От обеих я слышала достаточно. Чернявый какой, Скарлетт. Я в восторге.

Альба склоняет голову и смотрит на него долго: – А теперь, милая, подожди и дай мальчику сказать за себя хоть слово. Добро пожаловать, Илай. Рада вас видеть.