Прошло более пяти лет, как мы поселились на беломорском побережье, и вдруг нас с женой потянуло на перестройку. Страна показала дурной пример, а они всегда заразительны.

Причин для этого было несколько: неудачное лето, плохой урожай на огороде, очень скромная охота по сравнению с предыдущими годами. Но главное – было в другом. Обе наши матери, словно сговорившись, стали донимать нас разговорами, что надо бы сменить место, что ехать к нам долго и неудобно, что мы слишком далеко забрались на север, а это в отрыве от цивилизации, медицины и мало ли что…

А тут ещё какая-то знакомая похвасталась, что приобрела недорого домик на юге псковской области, где чудесный климат и местность, яблоневые сады и земляника. И тут матери уже запричитали в полный голос.

В итоге, заручившись рекомендательной «грамотой» и адресом, данным мне той самой знакомой, поехал я на Псковщину, где, по слухам, посреди яблочного рая ожидал нового обладателя дом, который никак не могли разделить родственники умерших хозяев.

Для поездки и разведки я специально выбрал весеннее время, когда ещё рано было ехать на Север, но уже пришло тепло, и сходил снег на псковщине. По карте составил маршрут в несколько десятков километров от железной дороги до деревни, стоящей на реке Великой, с посещением самых верхних озёр бассейна этой славной псковской реки, где и намечался мой новый дом. А ещё – весна была выбрана потому, что в этом, самом любимом моём сезоне, я желал ознакомиться с охотничьими возможностями незнакомого пока мне края.

Сойдя рано утром с поезда на станции Локня, я бодро зашагал по весенним раскисшим дорогам, совершенно непроезжим ещё и потому, что осенью минувшего года здесь прошёл ураган, оставив поперёк дороги множество своеобразных «шлагбаумов» в виде толстых деревьев, большую часть которых то ли не успели, то ли поленились убрать.

На северных склонах и в низинах дотаивали остатки снега, весело бежали ручьи, щебетали на все голоса дрозды и прочая певчая мелочь, но тех, самых главных по весне для охотника звуков – ни вечером, ни утром я, к сожалению, не услышал. Местность вокруг лежала в основном холмистая, поля уже успели запустить, а лес, преимущественно смешанный, вздымался вверх огромными осинами, берёзами и редкими елями. Мелколесье было редкостью, и вечером лишь пара вальдшнепов прочертило вдалеке небосклон на большой высоте. Напрасно утром я вслушивался в звуки просыпающегося леса, тетеревов так и не услышал. И только когда вышел к Великой, мой взор порадовали взлетающие из затопленных кустов нарядные кряковые, но в небольшом количестве.

Так я и шагал, приближаясь к деревне Юшково, конечной цели моего похода, не радуясь ни белым «коврам» ветреницы дубравной, распустившейся по солнечным склонам, ни голубым огонькам лесных фиалок, ни весёлому птичьему щебету.

Деревня встретила меня странной тишиной запустения. После грязи пройденных дорог кощунственной насмешкой показался мне заасфальтированный участок дороги длиной, правда, не более ста метров, означающий, по-видимому, центр населённого пункта. В тёплый солнечный день ни души на улице, не видно и не слышно даже ребятишек, не мычит скот, не лают собаки. Прошла мимо, равнодушно скользнув по мне взглядом, пожилая женщина, – и всё!

Искомый дом я определил сразу. С жалкими остатками ограды лишь только со стороны улицы, с заколоченными ставнями и какого-то грязно коричневого цвета. Рядом – большой высокий сарай, покрытый серой от времени дранкой с зияющим пустым проёмом вместо двери. Перед фасадом дома несколько ещё нераспустившихся кустов сирени. Но всё это я пробежал беглым взглядом, потому что внимание приковывало другое! Зацветал сад. Более десятка уже старых, но вполне здоровых яблонь, одна из которых буквально стучалась ветками в окно. Несколько слив, кусты смородины, но смородина была у меня и на Севере. Очаровывали яблони. Даже от только что начавших распускаться цветов в неподвижном воздухе уже висел пленительный аромат, и я был им сражён…

Ну, найду я где-нибудь вальдшнепов, должны быть где-то и тетерева и наверняка глухари, – ведь у меня машина – поезжу, найду! А утки – вон они, как раз стайка чирков летит над речкой, нацеливаясь на плёс большого озера, которое сквозь кусты просматривается за обширным лугом. А раз есть вода, то должна быть и рыба, если верить моему любимому писателю Пришвину.[8]

Воодушевлённый тем, что меня не сдерживают никакие ограды, я, как военный наблюдатель, стал осторожно обходить вокруг дома, вникая в подробности. Но оказалось, что в роли наблюдателя выступаю не я один. Из соседнего дома, не спеша, вышел солидной наружности мужчина в традиционном русском ватнике. Подойдя поближе, заговорил, окая на псковский манер:

«Давно за тобой наблюдаю. Так понимаю, что дом этот откупить хочешь. Правильно думаешь. Дом хоть и невзрачный на вид, но крепко строен и на сухом месте стоит. Хозяева только непутёвые были, а те, кому достался, и того хуже, – жить на деревне не хотят и дом поделить не разумеют, оттого и продают. Дом, конечно, рук требует, а ты как, умеешь что-нибудь?» Пришлось ответить, что я в сельской жизни не новичок, инструментом могу работать любым, и в наличие он у меня есть.

«Ну что же, – сказал он задумчиво – Такой сосед мне, наверное, подойдёт. А может, ты ещё и рыбак, охотник?»

Пришлось и в этом признаться.

«Это дело – заключил он – Рыбалка у нас не ахти, а с охотой сам разберёшься. Мне иногда напарник требуется, так что, смотришь, и сживёмся. За дом хоть и дорого требуют, (тут он отпустил в адрес неизвестных мне хозяев истинно русское выражение) но он того стоит». И, не прощаясь, степенно пошёл к своему крыльцу, погладив по дороге вылезшую из будки крупную красивую лайку.

А дальше всё завертелось, как в калейдоскопе: оформление, переезд, с трудом прошедший по узким просёлочным дорогам большой грузовик, в котором перевёз с Севера наши пожитки двоюродный брат жены, водитель-дальнобойщик. Но дом на Белом море я, как чувствовал, не бросил и не продал.

По древнему русскому обычаю нам, новосёлам, помогли «всем миром» вспахать лошадью «поле», посадить картошку, после чего было изрядно выпито и съедено. Сосед, которого, как оказалось, звали Николаем, в этом деле не участвовал, уехав куда-то, чему рады были все остальные. Из этого не трудно было заключить, что большой любви он у соседей не вызывал. Лишь к концу работы робко подошла его жена, то ли стесняясь своего поступка, то ли чего-то боясь, но к ней отнеслись хорошо.

С соседом Николаем у меня поначалу сложились вполне приятельские отношения. По мелочи я помог ему в ремонте ружья, подарил кое-какой слесарный инструмент, поскольку имел его в избытке.

Он отвечал мне на это мелкой помощью в сельском хозяйстве и подсказками по поводу местной рыбалки, но главное – советами, хотя к тому времени, имея давно собранную библиотечку по агрономии, мы с женой знали это дело не хуже исконных сельских жителей. Но он очень любил учить жить и давать советы, видимо, считая, что они нам нужны особенно теперь, в современных и непонятных условиях начала перестройки.

А время действительно было сложное и неспокойное, – в городе по ночам стреляли, а днём кто-то что-то захватывал, и это называлось – приватизацией. В сельской местности разваливались колхозы, и люди не знали, что делать. Однажды утром я пожаловался соседу, что всю ночь лаяли, не давая спать, деревенские собаки. На что он спокойно и с ухмылкой ответил одним словом:

«Воруют…»

Огород для нас не представлял больших сложностей, и с особым усердием я занимался садом, сильно к тому времени запущенным по моему мнению. Сверяясь с описанием и рисунками из книги, прорежал у яблонь кроны, спиливал сухие и неперспективные сучья, чем вызвал бурное негодование соседа. Как я узнал, он в течение нескольких лет безраздельно пользовался этим садом, так как родственникам умерших хозяев было не до него и, кажется, до сих пор, он хотел считать этот сад своим. А тут какой-то городской выскочка режет, пилит… Также обстояло дело и с моей попыткой внести песок в очень глинистую почву моего огорода: