Неожиданно с лёгким шелестом крыльев буквально упала с неба на воду маленькая уточка и, тихонько «скрипнув», поскольку кряканьем я этот звук не решился бы назвать, замерла посреди плёса. Мы тоже замерли, и сон с нас, как рукой, сняло. Уточку стало тихонько сносить течением. Невольно я протянул руку к берданке и столкнулся с рукой брата. Несколько секунд наши руки пролежали на ружейной ложе, а потом я почувствовал, как он пожал мне мою и убрал свою. И я понял, что это сигнал, – сигнал стрелять мне!

У этой берданки был ужасно тугой спуск. Я уже давно прицелился, давил, давил пальцем на спусковой крючок, а ружьё всё не стреляло. Наконец, раздался не очень сильный звук. От чирка как бы отскочили в сторону два пёрышка и тихо поплыли по течению. А он, отряхнувшись, остался сидеть на месте. Я в недоумении посмотрел на брата, но он подавал мне уже другой патрон. Не помню, как перезаряжал, как целился, как выстрелил второй раз… Ничего не изменилось! Эта маленькая непонятная уточка продолжала сидеть на месте, только чуть ниже наклонила голову. В ход пошёл третий, последний патрон, но и этот выстрел не внёс изменений. И тогда брат начал раздеваться. Глубина там была небольшая, и когда ему стало по грудь, до птицы уже можно было дотянуться рукой.

Перепачканный тиной, брат вылез из воды и подал чирка мне. И вот, впервые в жизни я держу в руках подстреленную мной из настоящего ружья, но почему-то ещё живую птицу, и не воробья, не зяблика, а утку, настоящую утку! И вдруг я заметил, что мои мокрые пальцы, которыми я держал её, окрасились в красный цвет, и я понял – почему она не шевелится в моих руках, – она умирала! И это я, я её убил… Но эта мысль лишь мелькнула на мгновение в моём сознании, уступив место гордости, – да, да! Это я её добыл! И мне очень захотелось скорее, пока она ещё жива, показать её матери.

Крикнув что-то одевающемуся брату, я бросился бегом к дому. Бежать, когда у тебя заняты руки, а я держал чирка в обеих около груди, оказалось очень трудно. Вскоре дорога перешла в гору, и стало ещё трудней. Я чуть не задохнулся и вынужден был перейти на шаг. Оставалось всего около сотни метров до дома, когда птица задёргалась в моих руках, издала какой-то кашляющий звук, обмякла и превратилась в то, что обычно висело после охот взрослых в том холодном погребе, куда я любил заглядывать. И тогда, не разжимая рук, я упал лицом в придорожную траву и горько заплакал. Там меня и нашёл подоспевший и смущённый увиденным брат.

Нам не суждено было вернуться на этот хутор, на это озеро. Ни в следующем, ни в дальнейших годах. С озером Перккиярви, моёй охотничьей колыбелью, я распрощался навсегда. В нашей семье произошли катастрофические изменения, слёз было выплакано гораздо больше, чем мною в тот памятный день на берегу, и с мечтой об охоте и собственном ружье пришлось повременить на долгих четыре года.

Любой, даже только начинающий охотник прекрасно знает, что попасть дробью в сидящую на ветке или плывущую по воде птицу не очень сложно. Другое дело сразить метким выстрелом «летючую», как говорит, шутя, один мой приятель, а если ещё и на большой скорости, то – ой, как не просто!

О стрельбе по летящим птицам в охотничьей литературе написано много всего, – и рассказов, и наставлений, где вроде бы всё понятно, пока читаешь. А придёшь на болото или на озеро, увидишь взлетающую из камыша утку, и всё прочитанное из головы как будто тоже улетает. Хочется скорее нажать на курок, пока она ещё близко – бах – и мимо.

Борька Бобров, мой охотничий приятель, как-то сказал мне, что есть такая книжка, называется «Настольная книга охотника-спортсмена», в которой про эту самую стрельбу влёт так всё здорово расписано, что если прочитать раза три подряд… Только жаль, не было у меня тогда ещё стола, на котором должна была лежать эта книга. Хотя, впрочем, и книги самой пока тоже не было, и где её достать мы не знали тоже. Но я уже с гордостью мог произносить прочитанные в другой книге такие умные слова, как: – стрельба навскидку, с поводкой, с упреждением…Я даже, гуляя по улице, старался не упускать из виду пролетающих воробьёв, голубей и ворон, прикидывая, какое упреждение надо делать, если бы в них пришлось стрелять. Но на охоте пока всё было по-прежнему – бах и мимо. Да и стрелял-то я влёт редко, – уж очень жалко было зря тратить патроны.

А теперь, кажется, пора рассказать, что кроме Бориса имелись у меня и другие охотничьи друзья-приятели. Одним из них был Евгений Матвеев или Жека, как звали его потом всю жизнь друзья. Через моего дальнего родственника мы познакомились с ним не так давно. Был он урождённый москвич, но его родителей перевели работать в Ленинград, и таким образом он очутился среди нас. Его отец работал большим начальником в каком-то секретном институте, слыл заядлым охотником и рыболовом и поощрял эту страсть в сыне. Женька был на полгода старше меня, охотился, как он сам выражался, с пелёнок, хвастался своими успехами в стрельбе голубей на подмосковных полях и красочно рассказывал про загадочную вальдшнепиную тягу, – охоту пока для меня неизвестную. Но главное – у него уже была тульская курковая двустволка, и это ставило его как бы чуть выше нас, «одноствольных». А ещё у них с отцом была охотничья собака, курцхаар по кличке Руслан.

Я бывал у Жеки в доме на Приморском проспекте, познакомился с его родителями. Его отец, Анатолий Николаевич, знал про моё увлечение охотой, заводил иногда с нами беседы на охотничьи темы. А иногда в компанию взрослых охотников, его друзей и сослуживцев, брали и нас, молодёжь, – «приучаться».

Это были замечательные поездки, чаще всего на двух автомобилях. В семье Матвеевых была тогда светло-серая «Победа», и Жека уже умел её водить, что являлось его особой гордостью. Выезжали, как правило, под Приозерск в район Мельниково и Севастьяново, где в те, шестидесятые годы, почти не было людей. Стояли там брошенные финские хутора, заросшие сорняками поля, одичавшие сады с ещё очень вкусной разной смородиной Нам почему-то особенно нравилась белая.

В округе находилось множество больших и малых озёр, проток между ними, и повсюду была великолепная рыбалка. В некоторых водоёмах, кроме обычных щук, окуней и плотвы, водились незнакомые мне до этого лини, за что и прозвали мы между собой эти озёра – «линёвыми». Но было там ещё одно интересное озерцо со странным составом рыбьих представителей, – только щука и карась. Но что интересно – щуки там никогда не попадались крупнее килограмма, зато отдельные экземпляры коричневых золотистых карасей «вытягивали» и поболе. Взрослые объяснили нам, что когда-то у финнов здесь было рыбное прудовое хозяйство, где регулировался рост щуки, а та, отбирая слабую, лишнюю молодь карася, создавала условия другим развиваться на хороших кормах. Озеро было сильно заросшее разнообразной водной растительностью, особенно хвощом и элодеей, что в народе зовут телорезом. Неподалёку протекал глубокий ручей, богатый крупными раками, куда с озера заходили и отлично ловились на удочку крупные полосатые окуни. Нам с Жекой очень нравилось это место, и в очередной раз мы напросились именно сюда, хотя возможно, наше желание просто совпало с планами Анатолия Николаевича и его приятеля по охоте.

На этом-то озерке всё и произошло. Да, чуть не забыл! Нас, молодёжи, на этот раз было трое. Третьим был познакомивший нас с Жекой мой дальний родственник Серёжка. Он, мне казалось, и охотой-то ещё не увлекался, но одностволку ему всё-таки дали. Был день открытия утиного сезона. Взрослые выделили нам этот водоём для вечерней зорьки, наказав никуда больше не высовываться, а сами ушли на другое, большое и более богатое дичью озеро. Мы остались одни, и Женька, взяв на себя роль командира, заявил, что пора и нам готовиться к охоте…