Но даже эти размышления не удержали его от того, чтобы не задаться мучительным вопросом: а выбрала бы она его, если бы не тот другой? Если бы не было нужды в выборе, пожелала бы она связать свою жизнь с ним?

Но теперь он никогда не узнает ответы на свои вопросы, потому что ему стало казаться, что ее терзают страхи от того, что она целует его, любя другого. Страх и раскаяние…

Когда-то Эрик боялся, что она будет благодарна ему за то, что он приведёт ее к своему истинному возлюбленному. А теперь… теперь он понимал, что тот страх был ничто по сравнению с тем, что ждало его впереди. Эрик леденел при мысли о том, что, когда Клэр увидит своего… того другого, она навсегда забудет его, Эрика, и всё то, что было между ними за время, что они были вместе, развеется, как утренняя дымка.

И разве он мог винить ее за это? Мог требовать того, что никогда не принадлежало ему?

Клэр внезапно пошевелилась в его руках. Эрик замер, выпрямился и… и развёл руки в сторону! Потому что знал, что должен отпустить ее. Как бы ни любил. Как бы отчаянно ни желал прижать к себе, Эрик знал, что не может себе этого позволить. Она была вольна уйти тогда, когда пожелает.

Ей так много нужно было сказать, и едва она заговорила, едва посмев признаться ему во всем, он так неожиданно отпустил ее, что Клэр чуть не вывалилась из его объятий. Недоумевая, Клэр медленно подняла голову и тут же столкнулась с холодным блеском его серо-голубых глаз и каменным выражением лица. Он взирал на нее так, будто ее несмелое признание, с которого она хотела начать, уже начало разрушать то, к чему она с таким отчаянием стремилась. Что не было ему нужно. Будто не он минуту назад целовал ее так, что не мог даже дышать.

Резкая перемена ошеломила, а потом ввергла в такую пучину отчаяния, что Клэр стала задыхаться.

Боже, если одно невинное признание заставило его перемениться в лице настолько, что она с трудом узнавала своего нежного, страстного Эрика, что ж он скажет, когда она поведает ему о своей любви? Он разочаруется в ней навсегда? Поймет, что ее непостоянное сердце не заслуживает внимания?

Момент был упущен, и если до этого она могла хоть что-то сказать ему, теперь об этом не могло быть и речи.

Бледные звезды и округлая луна взирали на нее со смесью непонимания и сострадания, давая понять, что ей не следует ждать помощи. Помощи не будет, вероятно, потому, что она не заслужила этого, навечно разрушив жизнь Эрика.

Даже после всего, что произошло между ними.

«Смогу я когда-нибудь понять тебя, любовь моя?» — подумала Клэр, проглотив ком в горле.

Осторожно высвободившись из его теплых, уютных объятий, которые он больше не предлагал ей, Клэр медленно встала, не представляя, как ей уйти. Она должна была вернуться в дом, и всё же, глядя на застывшее суровое лицо Эрика, Клэр вновь почувствовала леденящий душу ужас, который охватывал ее, не оставляя места ни для чего. Неужели, всё таки закончится?

— Спокойной ночи, — произнес Эрик отрешенным, почти чужим голосом.

Голосом, который разбил ей сердце.

Прижав руку к груди, она быстро отвернулась от него и судорожно молвила:

— И тебе… спокойной ночи.

Боже, она совершила непоправимую ошибку, решив открыться ему сейчас! Но теперь у нее не было возможности забрать свои слова обратно. Она и не хотела этого, вот только даже не подозревала о том, что ее слова так сокрушительно подействуют на него. Навсегда разрушат то, что она так отчаянно стремилась обрести.

Если б только она знала, как достучаться до него, как правильно подобрать слова, чтобы сказать ему о том, что жило в ее сердце! Клэр почему-то подумала о Рейчел и Розалин. Им было легко выражать свои мысли. Они бы нашли нужные слова, чтобы признаться в том, что не должно было быть укрыто. И Агата… Клэр была уверена, что они никогда бы не струсили так, как их старшая сестра. Розалин отличалась удивительной храбростью и всегда шла прямо к цели, не боясь ничего.

Если б только у нее было хоть немного смелости Розалин и ясности мысли Рейчел и Агаты, Клэр не ушла бы тогда, унося от Эрика сердце, которое должна была вручить ему.

Которое ему, вероятно, никогда не будет нужно.

Они прибыли в Эдинбург спустя два дня. Два мучительных, изнуряющих дня, в течение которых лил безостановочный дождь, то и дело задерживая их в пути. Но они, не замечая стихии, упорно двигались вперед, рассекая завесу дождя, вероятно так же, как Моисей пересекал Красное море, смиренно расступившееся перед ним. Вот только нынешняя дорога не приводила к спасению.

Съежившись в мрачных стенах кареты, Клэр куталась в теплую накидку, накинутой поверх кашемировой шали, которое укрывало еще одеяло, призванное согреть, но она замерзала. Утомительная езда усугубила страдания, обернув сердце таким холодом, что Клэр начинала поддаваться охватившей ее панике.

Они ехали, не сбавляя скорость так, будто за ними гнались.

Будто они спешили так, словно впереди их ждало нечто особенное.

И вновь за прошедшие два дня Эрика сделал всё возможное, чтобы не попадаться ей на глаза. Он будто сквозь землю провалился. Клэр спрашивала о нем мистеру Шоу, даже несколько раз просила позвать его к себе, но он так и не явился, а Шоу отвечал, что не знает, где хозяин. В какой-то момент Клэр в ужасе думала о том, что он оставил ее и уехал, вверив слугам ее доставку до места назначения. Она была готова велеть слугам развернуться и ехать обратно в Бедфорд-мэнор, но ей четко дали понять, что хозяин приказал ехать только вперед.

— Какая же я глупая! — бормотала она, в отчаянии сжимая руки и закрыв глаза.

Нужно было признаться ему во всем еще тогда ночью, когда они сидели на ступенях Бедфорд-мэнор. Нужно было хоть как-то начать. Он обязан был узнать о том, что всё изменилось. Что им никуда больше не нужно ехать. Но Эрик… Одно ее тихое признание переменило его настолько, что он стал совсем чужим. Она и вообразить себе не могла, что ее слова произведут такой эффект. Это было ужасно, так ужасно, что ей хотелось плакать.

Но не было сил даже на слёзы.

После долгих мучительных размышлений, Клэр поняла, что страх открыться ему, даже такому отчужденному, не так силён, как страх потерять последнюю возможность поговорить с ним.

Мысль об этом заставляла дрожать колени, но она должна была поговорить с ним! Даже если он не станет ее слушать!

А когда под самое утро карета остановилась перед высоким красивым двухэтажным зданием в уже пробудившемся Эдинбурге, Клэр поняла, что обязана была задолго до этого положить к его ногам свое сердце, и только Эрик мог решить, как поступить с ним. Ее сердце принадлежало ему. Даже если он не захочет принять этого.

Теперь молчание могло ей дорого стоить.

— Какая же я глупая… — прошептала Клэр, на миг прикрыв глаза.

Шоу открыл дверь и помог хозяйке выбраться на улицу. Запах в Эдинбурге стоял затхлый и тяжелый, совсем не похожий на тот чистый воздух, которым она не могла надышаться в Бедфорд-мэноре. Туман окутал соседние дома, скрывая высокие шпили церквей. Промозглый ветер проникал даже под тяжелые полы накидки, пробирая насквозь. Всё тело ныло и дрожало, голова кружилась от того, что последние два дня она была вынуждена провести в трясущемся экипаже. Клэр чувствовала себя так, будто заболела. Она устала и едва могла стоять на ногах. И замерзла. Замерзла так, что не смогла бы отогреться до самой весны.

Тяжелая дверь большого двухэтажного дома отворилась, и за ней появился высокий мужчина с длинными волосами, схваченными сзади красной лентой. Такого же цвета была его строгая ливрея, расшитая золотыми нитями. Он внимательно смотрел на нее, а когда Клэр приблизилась, почтительно поклонился.

— Миледи, добро пожаловать, — сказал мужчина, выпрямляясь. — Я ваш дворецкий Флаттер и полностью к вашим услугам.

— Дворецкий? — спросила Клэр, сжимая ридикюль, куда положила кольцо Эрика. Свое обручальное кольцо еще в ту ночь в Бедфорд-мэноре, когда не могла уснуть. Будто частичка от Эрика могла смягчить боль в сердце. Боль, которая не утихала с тех пор, как он появился в ее жизни, которая усилилась и стала почти невыносимой два дня назад. Оглядев большой светлый холл, выложенный черно-белым мрамором, она взглянула на стоявшего перед ней мужчину. — Мистер Флаттер, это разве дом Эр… графа Бедфорда?