Вонзая ноги в бока своего коня, Эрик пустился в путь, надеясь, что сумеет догнать ее по дороге, что не позволит ей быть вдали от него так долго, чтобы боль и сомнения возвели между ними очередную глухую стену. Потому что в таком случае ему понадобится вся его сообразительность, чтобы умолять ее о прощении.

Он не смог догнать ее. Или она быстро ехала, или выбрала для возвращения в Лондон не ту дорогу. Эрик утешал себя тем, что с ней были Шоу и еще несколько человек, которые сопровождали ее в пути, по крайней мере, так она была в безопасности.

Эрик останавливался только для того, чтобы сменить коня и ехать дальше, расспрашивая кого только можно о карете с гербом льва, которую так никто и не видел, он ехал дальше, сломя голову. Эрик не спал по ночам, едва что-то жевал, чтобы не ослабеть от усталости.

На третий день после того, как он выехал из Эдинбурга, Эрик добрался до Лондона. Измотанный, пыльный и грязный, едва шевелясь, он всё же направился в городскую резиденцию маркиза Куинсберри, горя лишь одним желанием.

Стояла уже полдень, но на улицах было малолюдно. Такое происходило, когда ночью проходил какой-нибудь важный бал в честь кого-то, кого нужно было почтить всеми регалиями высшего общества, но это мало заботило Эрика. Скопление людей помешало бы ему добраться до Клэр так быстро, но когда он, сползая с лошади, поднялся по ступеням и постучался в дверь, все его надежды рухнули, потому что всё семейство Клэр, ошеломленно глядя на него, заявило, что она не приезжала в Лондон.

Какое-то время он неподвижно стоял в гостиной, не в состоянии пошевелиться. Ощущая, как леденящий душу страх заполняет всё тело, Эрик попытался в тумане сознания определить свежую мысль, как продолжить поиски.

— Что произошло? — спросил обеспокоенно маркиз. — С Клэр что-то случилось?

Как он мог что-то сказать? Как можно было объяснить произошедшее, когда он терял драгоценное время! Ведь вот уже три дня Клэр жила без него, веря в то, что он спокойно отдал ее другому и ушёл. Это было невыносимо.

— Она… — хрипло молвил Эрик, понимая, что должен упокоить родителей и сестер Клэр, которые несомненно решат, что он что-то сделал с их дочерью. — Она в порядке.

— Где она? — потребовала ее мать, шагнув к нему. — Ваша мать сказала, что вы уехали в Дарем.

Эрик вытянул вперед руку, без слов давая понять, чтобы она не приближалась. И когда маркиза замерла на полпути, Эрик вспомнил о том, что в последнее время довольно редко прибегал к помощи этого жеста. Потому что у него была Клэр…

Которая не приехала сюда. Которая исчезла, и теперь он не знал, где искать ее.

Боже правый!

Родные Клэр, почти затаив дыхание, следили за ним, ожидая его ответа.

— Да, мы были там, но потом… она уехала, не сказав, куда едет, и я подумал, что она здесь.

На этот раз вперед шагнул маркиз, но он знал, что ему не следует приближаться.

— Что случилось? Где моя дочь?

— Моя жена, — устало поправил его Эрик, ощутив зияющую пустоту в груди. Горло перехватило от такой внезапной боли, что он покачнулся. — Она моя жена, и я найду ее. Обязательно найду, не волнуйтесь…

— Эрик? — потрясенно позвал его маркиз, глядя на то, как тот обросший непозволительно неприличной щетиной, едва ступая, направляется к двери. — Эрик, ты…

— Я найду ее и напишу вам, — упрямо повторил он, выскочив из дома и вновь вскочив на лошадь.

У него болело все тело, ныла каждая косточка, но это не шло ни в какое сравнение с тем страхом, который парализовал его. Страх оттого, что он не сможет найти ее, разъедал его настолько, что к вечеру Эрик был готов сойти с ума,

Потому что Клэр не оказалось ни в доме его родителей, ни тем более в его городском особняке.

Ее не было в Лондоне просто потому, что она и не думала приезжать сюда.

Не представляя, что ему делать, Эрик опустился на диван, стоявший в гостиной его городского дома, и прикрыл руками побелевшее лицо, понимая, что все его попытки тщетны. Она выгнала его тогда не просто из дома, она прогнала его из своей жизни. И уехала туда, где больше никогда не столкнется с ним. И никогда не узнает, как сильно он любил ее.

Три дня. Три проклятых, мучительных дня отделяли их друг от друга, встали у них на пути так, что их невозможно было стереть или забыть.

Она не простит его. Никогда не захочет взглянуть на него вновь. И даже не подумает о том, друзья они теперь или вечные враги. Он не мог позволить ей жить дальше с мыслью о том, что она не нужна ему, что он не собирался бороться за нее.

Подняв голову, Эрик взглянул на огонь в камине, а потом огляделся и только тогда сообразил, что находится в гостиной, где почти вечность назад столкнулся с Клэр, которая ждала его в день после свадьбы. Когда он дал ей понять, что отвезет ее к прежнему возлюбленному.

У него не было шанса на прощение. И не было даже возможности найти ее, чтобы хотя бы убедиться в том, что она цела и невредима, что с ней всё в порядке, что она в безопасности, что рядом есть хоть кто-то, кто будет заботиться о ней…

— Боже… — простонал он, прижав руку к груди. Прямо туда, где хранил блокнот с ландышем. Где лежала ее записка! — Господи!

Вздрогнув, Эрик тут же полез во внутренний карман и достал уже смятый сложенный лист бумаги. Теперь, когда шансы отыскать ее растаяли, как утренняя роса под лучами солнца, Эрик уже не знал, стоит ли ему читать последнее, что осталось от нее. Последнее, что связывало его с ней, записка, где она скажет ему горькие слова прощания. Где твердой рукой будет выведен его приговор, заслуженное наказание за всё то, что он сделал с ней.

В горле перехватило так, что он не мог дышать. И едва видел бумагу, которая расплывалась перед глазами. Подняв руку, Эрик осторожно погладил мятый лист, так осторожно, будто прикасался к самой Клэр. К которой больше никогда не прикоснется. Он лишь надеялся, что она там, где нет высоких деревьев, с которых ей не придется снимать маленьких котят, иначе некому будет поймать ее, если она снова упадет. Теперь всё, что осталось у него от Клэр, был высохший лепесток ландыша. И эта записка.

Он не должен был читать, но обнаружил, что раскрывает ее. Его руки дрожали, сердце едва билось в груди, но Эрик действительно развернул лист, а потом подставил слабому свету от свечей.

«Мне невыносимо тяжело писать это, но я должна это сделать. Должна сообщить тебе, что я уезжаю. Потому что не могу сейчас видеть тебя, слышать твой голос. Я не могу смотреть тебе в глаза, потому что боль разорвёт меня на части. Да, признайся, ты ведь даже не думал, что мне может быть так мучительно больно от твоего взгляда, правда? Что у меня может всё переворачиваться в груди, когда ты касаешься меня, когда целуешь меня. Да, когда ты это делаешь, мне больно, ведь в каждом твоем прикосновении есть высшая благодать для меня. Ты не думал, что такое возможно? Признаться, я тоже вначале так не думала, любовь моя, и в этом заключается самая моя большая ошибка, потому что я слишком поздно всё поняла.

Я знаю, что ты будешь искать меня. Я знаю, что ты найдешь меня. Я уехала, но не так далеко, как тебе кажется. Ты обязательно найдешь меня. Там, где в умиротворении я по-настоящему обрела своё место. Место, которое не полно без тебя. Найдёшь, но не для того, чтобы дать мне развод, потому что я сама никогда в жизни не дам тебе развод, что бы ты ни делал!».

Место… Там, «где обрела своё место»…

«Здесь так необычно и так умиротворённо, что каждый может найти себя, обрести свой дом…»

Боже праведный!

Она в Бедфорд-мэноре!

Поехала туда, куда вернула его самого. «Где моё место!».

— Боже правый, — обронил Эрик, чувствуя, как задыхается. Он провел пальцем по тому месту, где было аккуратно выведено «любовь моя». В груди что-то громыхнуло, а потом со звоном обрушилось, чуть не раздавив его. Она ушла от него, но даже в прощальной записке не требовала держаться от нее подальше, а лишь тихо и несмело признавалась в любви. — Клэр…