Но угасли Рейны, потонули первые корабли, приведшие людей на спасительные берега. А старый Гвенд, основы которых, заложил еще прадед Артура Рейна героический Торвальд-первопроходец, уступил почти половину своей земли океану. Ибо время жестоко и беспристрастно стирает города со взора людских, какими бы великими они не были, и кто-бы не закладывал его первые камни, хоть Торвальд, хоть сам огненный Алларих.

Время шло, старый Гвенд запустел, огненный Алларих ушел в прошлое вместе со своими дочерями, а древние канализации города торговцев и шлюх, хоть и были наполнены нечистотами, сохранились, как напоминание о столь далеких временах, последний остаток великой Рейнской империи. Оказалось, что время может убить бога, но не в силах справится лишь с одним — бесконечным потоком человеческого дерьма.

Желающих, спустится в катакомбы, было великое множество. Многие оскверняли своим присутствием беспечный поток нечистот и древние стены: воры, прячущие от стражи, головорезы, устраивающие свои лежанки среди дерьма, большое количество гонимых культов часто устраивали здесь свои короткие стоянки. Сейчас же по старым каменным плитам шаркал гордой походкой высокий старичок, лица его не было видно, он прятался от стен серым балахоном. Его походка, хоть и была по-старчески медленной и осторожной, он явно чувствовал себя уверено, пробираясь сквозь кромешную тьму. Он ловко обходил лежанки полумертвых моряков, опьяненных, привезенных из иллирийских пустынь слезами плачущего цветка, держась, подальше от выставленных факелов, он прошел бесшумно мимо нескольких воровских лачуг. Они даже не заметили его, были слишком заняты дележом награбленного. Его заметил лишь один, и то, только потому, что он сам остановился и взглянул на него. Но заметивший ничего не мог сказать, вор лежал, опершись на стену, позади него, весь пыльный камень был вымазан кровавыми разводами, а при каждом вздохе, изо рта выходили кровавые пузыри. Вор не мог говорить, ему оставалось лишь удивленно-безумно всматриваться в ночного гостя. Когда путник отошел от света воровских фонарей, до его четкого слуха донеслась концовка воровской трагедии:

— Ну что ж — судя по басу, голос, явно принадлежал самому крупному чернобородому вору. — Прощай, Джестер, не повезло, так не повезло.

Затем непонятное жидкое бормотание, кашель и хруст — раненному просто свернули шею. Через минуту раздался громкий всплеск воды.

«Вот и еще одна душа для древних стен» — вздохнул путник.

Постояв немного, он зашагал дальше. Ему казалось, что он почувствовал, как душа бедняги всасывается в холодные безжизненные стены. Он действительно верил, что если души умерших и уходят к богам, то только не отсюда. Слишком стыдно предстать перед богом, когда ты умер по шею в дерьме и моче. Хотя, как он знал, по собственному опыту, даже самые славные воины, погибают, обделавшись.

До окончания его блужданий, осталось совсем немного. Нога напоролась на что то большое — тело. Другому бы был необходим огонь, чтобы рассмотреть, но только не ему. Тело было безумно худое, большая борода свисала сухими клоками, как и волосы на голове. Он еще не умер, путник чувствовал его слабое дыхание и мелкие судороги по всему телу. Хоть он и выглядел как полуразложившийся труп, он был еще жив.

— Еще одна жертва сокровища Иллирии. — В голосе явно читалась грубоватая насмешка.

— Ты двигаешься бесшумно — он перевел глаз на гостью, но огонь показался ему через чур ярким. Из пламени на него смотрело пару больших серых глаз.

— Но в темноте все еще нихрена не вижу. — Она отмахнула рукой назойливую муху, тряхнула серыми косичками.

— Нам пришлось отойти подальше, из-за них. — Огонь факела осветил небольшое углубление в стене, на дне которого лежало второе тело. В этом исхудавшем, сером мешке с костями с трудом можно было распознать молодую девушку. Ей было не больше двадцати. — Воронята голодны, и чуть на падаль не набросились. — Пояснила она.

— Влюбленные. Жили они не долго, но вот умрут в один день, это точно. — сероглазая не увидела, но почувствовала горькую усмешку, когда учитель провел пальцами по изможденному лицу девушки.

— Бедняки все больше и больше переходят с алкоголя на дары цветка, а за ними и их дети. Скоро некому будет формировать новые гнезда. Нужно как то повлиять на это… — она плюнула на тело.

Полутруп под ее ногами застонал и выставил вперед руку, словно закрывал ладонью солнце.

— Пускай слабые отсеиваются. — Коротко бросил он, перешагивая через наркомана.

— Мы здесь, недалеко — она зашагала вперед.

— Сколько птенцов уцелело?

— Один. Одна, самая младшая.

— Она напугана?

Девушка громко усмехнулась, тряхнув косами:

— Она в ярости. Жаждет крови долбанного бастарда, как и я…

Он почувствовал на себе ее тяжелый, осуждающий взгляд.

— Говори, что хотела сказать.

— Я нив коем случае, не сомневаюсь ни в вас, ни в вашей мудрости, учитель, но…

— Но я что-то сделал не так?

— Вы приказали не трогать бастарда, даже когда он вышел на нас. И вот чем это для нас кончилось.

— Чем же, дорогая моя?

— Они разрушили гнездо, учитель, перебили весь выводок. — Ее серые глаза стали еще больше.

— рано или поздно, этот выводок обнаружили бы, тем более, сколько из птенцов смогло сдержать сущность?

— Одна.

— И она погибла?

— Нет, но могла бы… — она прикусила язык. И действительно от тех детей толку было мало. Все они оказались слабы и быстро потеряли разум.

— Я не стремлюсь к количеству, дорогая моя. От них бы все равно пришлось избавляться, так почему бы не свалить это действие на стражу. К тому же, мы подарили принцу и его окружению иллюзию победы. Теперь мальчик расслабится и перестанет быть таким бдительным.

— Нам не стоило высовываться перед городскими бандами, они все у него кормятся. — Она сплюнула под ноги.

Они зашли за угол и через десяток шагов, за бог весь кому надобной маленькой камеры фигура сутулого лысого старичка радостно поприветствовала их. Позади него в тени испугано пряталась маленькая фигурка.

— Ну, ну, не бойся, это сестра и учитель. — Он вывел девочку перед собой.

Она продолжала вжиматься в его лохмотья, пряча лицо в комке спутанных грязных волос. Это вызвало непроизвольную улыбку у пришедшего учителя. Словно почувствовав это, девочка оторвала бледные ручки от грязного подола накидки старика и подняла взгляд на пришедших. На ее испуганном лице, сквозь падающие волосы читалась неуверенная улыбка и испуг. Учитель присел на корточки и протянув вперед руку. Девочка сначала неуверенно, а затем резко прилипла щекой к раскрытой ладони и потянулась к пришедшему. Он обнял повисшую на шее девчонку.

— Ты испугалась? Те люди тебя напугали? — спрашивал он, поглаживая вздрагивающую спину. Ее горячие слезы обжигали плечо, даже сквозь толстую рясу. Он приподнял ее, взглянул в глаза. — Не бойся, тебя бы они не посмели тронуть. — О погладил ее по голове. — Ты же особенная девочка.

— Мира… — девочка проглотила слезы. — Мира тоже была такой, она не стала как птенцы, она почти умела разговаривать, мы с ней играли.

— Ну, ну, ты сможешь поквитаться с этими убийцами, и за Миру, и за обиду, и за страх.

Она кулачком принялась обтирать глаза.

— Ты голодна — он достал из-за пазухи замотанный в белую тряпочку медовый пряник.

Девочка обхватила подарок двумя руками и принялась неуверенно жевать, разбрасывая крошки по полу. Учитель встал, не отрывая умиленного взгляда от дрожащей ученицы.

— Ну, если бы не показали зубы перед этими головорезами, нас бы прикрыли еще раньше. Да и к тому же, это было весело. — Произнес он, повернувшись к сероволосой спутнице.

— Что будем дальше?

— Ненадолго покинем столицу, по крайней мере, вы.

— А как же Ордан и его глашатаи? Они не в опасности?

— У Ордана еще здесь будет работа, а его глашатаев я временно уберу, надо будет им текст переписать. — Послышалась легкая ухмылка. — А то я послушал, какая то безвкусица.