– Эй вы, урки, – услышала она голос офицера, – помните приказ полковника? Ежели хоть одну мокруху сотворите, посажение на кол вам обеспечено!

– Не боись, старшой, – развязно отвечал один, – мы токмо её потискаем малость. Можно?

– Валяйте, – разрешил офицер и закурил.

Бандиты спешились и стали по двору искать девицу. Когда один повернулся к дровянику, Лея двумя руками подняла наган и выстрелила ему прямо в лицо, в миг превратившееся в одно огромное кровавое пятно. Бандит рухнул на дрова, а другой, зайдя сзади, больно ткнул Лею прикладом в спину и выбил из её руки револьвер. Подпоручик Кузовков въехал во двор, брезгливо глянул на убитого бандита.

– Собаке собачья смерть, – процедил он сквозь зубы и приказал второму: – Плесни на неё воды.

Лея пришла в себя. Ныла спина. Бандиты успели снять с неё платье. Она хотела закричать, ударить их ногами, но сил не было, она беспомощно закрыла глаза.

Изнасиловав бедную девушку и пошарив по дому, Кузовков с уголовником собрали, с их точки зрения, наиболее ценные вещи и уже намеревались покинуть двор Цвибелей. Но тут прогремел револьверный выстрел, и бандит, выезжавший со двора вслед за Кузовковым, рухнул замертво с седла.

Лея подобрала выроненный ею у дровяника револьвер и, превозмогая дрожь в руках, открыла огонь. Второй выстрел цели не достиг. Подпоручик резко развернул коня и пригнулся за его шеей, пуля просвистела рядом. Озлобившись, он разрядил в Лею весь барабан. Девушка погибла с оружием в руках, защищая свой дом и родных.

Равиль Цвибель, как только услышал стрельбу, поднялся с постели. Он увидел в окно пробегавшего милиционера Бурнашова, нескольких горожан, направлявшихся к площади, полупьяных Кузякиных… В дверь шинка заколотили прикладами. Послышались злые голоса:

– Отворяй, морда жидовския!

Сотник Куринов с тремя подручными снесли крепкие двери шинка с петель, вошли в прохладное помещение.

– Чего господа желают? – опасливо спросил Равиль.

Сотник уселся за чистый стол из строганной сосновой доски, степенно закурил.

– Лошадь с подводой имеется? – спросил он Равиля.

– Найдём.

– Подгонишь к шинку, погрузишь в подводу водку и все имеющиеся спиртные напитки, положишь закуску. Но только чтоб всё было копчёное, чтоб не стухло на жаре. И хлеба побольше. Уяснил?

– Не извольте беспокоиться, всё сделаю в лучшем виде.

Равиль погрузил в подводу ящик казённой водки, ящик сомнительного качества сладкого красного вина, питерским поставщиком-кустарём выданного за портвейн, и десятилитровый оловянный бидон крепчайшего самогона из свеклы. В корзинах принёс пять фунтов сала, двух копчёных гусей, несколько палок домашней сырокопчёной колбасы, десяток вяленых лещей и карасей, лук, укроп, пять буханок хлеба.

– Не густо! – заметил Куринов. – Всё отдал?

– Всё до чистоты, вашбродь, – Равиль сделал несчастное лицо и прижал руку к сердцу.

Равиль не был бы Цвибелем, отдай он всё бандитам. В его холодном погребе остались висеть огромные круги колбасы, десятки окороков и копчёных кур и гусей; ящики водки громоздились по углам, а в молочных бидонах ждал своего часа очищенный через уголь самогон.

– Гляди, не пожалей! Найдём чего, выпорем. – Куринов для порядка съездил шинкаря по морде и помахал перед его окровавленным носом плёткой.

Но искать бандиты поленились. Они отправились грабить кооперативный магазин и нэпманские лавки. Почту они уже захватили.

Бурнашов крался к военкомату, хоронясь за кустами черёмухи и сирени. То, что он увидел, озадачило его. По улицам, совершенно не таясь, на крепких лошадях разъезжали бандиты. Некоторые из них, судя по выправке, были бывшими офицерами. Двигались они не хаотично. Чувствовался какой-то порядок. Поразительно было другое – им никто не оказывал сопротивления. Не было видно ни милиции, ни чоновцев, ни вооружённых партийных и советских работников.

«Ну и власть уездная! – думал Иван. – Как глотку перед людьми рвать, они первые, а как революцию защищать… Ну, ничего. Мне бы до милиции добраться, там, в подвале, „максим“ стоит, смазанный и всегда готовый к бою. И пять коробок лент с патронами к нему. Тогда поглядим, чья возьмёт». До здания милиции было метров сто, не более. Но их нужно было пробежать почти по открытой местности. Бурнашов, таясь в тени домов, деревьев и кустов, двинулся дальше.

Поручик Дембовский и его люди без боя взяли уездную милицию и тюрьму, освободили заключённых. Часть из них были обычными крестьянами, сидевшими ещё за неуплату продразвёрстки и не ведавшие ни о какой НЭП. Их отпустили по домам. «Неисповедимы пути твои, Господи! – удивлялся поручик. – Ни одной души ни в милиции, ни надзирателей в тюрьме!» Беспечность власти его озадачивала.

С десяток мелких воров и дезертиров сразу примкнули к бандитам, растащив из закрытых оружейных ящиков винтовки и патроны. Пулемёт бандиты нашли в подвале, поставили его на подводу и, подкатив её к воротам милиции, взяли под обстрел округу. Оставив часть бандитов у здания милиции, Дембовский отправился к уездному финотделу.

Бурнашову удалось подкрасться незамеченным. Он подлез под подводу с пулемётом и острым самодельным ножом снял одного бандита. Другой схватил карабин, но перезарядить не успел, Иван полоснул его по горлу. Затвор «максима» смазан был хорошо, пошёл почти бесшумно. Иван развернул пулемёт на дорогу и залёг в подводе.

Подпоручик Кузовков с группой уголовников завершал круг патрулирования улиц и решил заглянуть, как идут дела у поручика Дембовского. А заодно и похвастаться победой над злой евреечкой, ухлопавшей двух уркаганов. Он с тремя уголовниками подъехал к воротам, и тотчас по ним хлестнула пулемётная очередь. Попоручик и его подельники погибли сразу, не успев понять, что случилось. Ещё трое бандитов по глупости решили проверить, кто стреляет, выскочили прямо под огонь пулемёта и враз ушли в небытие.

И тут старенький, видавший виды «максим» заклинило. Чертыхнувшись, Бурнашов взял свою винтовку, два бандитских карабина и скрылся в здании милиции. Он быстро поднялся на чердак. Два чердачных окна позволяли держать под обстрелом только боковую улицу и часть городского сада. Что творилось на подходе с площади, не было видно. Бурнашов оставил у каждого чердачного окна по карабину, сам же спустился вниз и занял позицию в одном из кабинетов, выходившем окном на площадь. Он не спеша свернул цигарку и стал наблюдать.

Семерых он прикончил из пулемёта. Из других семерых, о которых говорила Лея, по его прикидкам, Ваня Егоров минимум пятерых уложил. Ваня был отличным стрелком. «Сколько же в банде людей? И где наши? Суки поганые! Бандюки же весь городок разнесут». Он пробрался в кабинет начальника милиции и стал крутить ручку телефона. Тот молчал. «Провода порезали, сволочи». Услышав крики и отрывистые команды, он вернулся к окну.

Павловский сидел в кабинете ответственного секретаря укома партии и курил. Урядник Хрущ и подпоручик Клёпин собирали в сумки чистые бланки укома партии и уисполкома Советов, печати и штампы, папки с оперативными документами. Когда невдалеке застрочил пулемёт, Павловский насторожился, работал не их ручной «льюис», бил «максим», солидно, длинными очередями. Вошли встревоженный подпоручик Клёпин и спокойный Хлебов. Павловский приказал:

– Бьёт у здания милиции. Берите людей, окружите справа. Я зайду слева, от городского сада. Старайтесь живыми брать.

Бурнашов увидел, как большая группа бандитов разделилась на две части. Одна стала заходить по улице слева, таясь за деревьями. Другая – справа, от городского сада. Он полез на чердак, выставил стекло левого окна, приложил приклад карабина к плечу. Бандиты крались вдоль забора, было их четверо. Иван вначале снял последнего, клацнул затвором и наповал уложил первого. Двое других залегли, потом отползли назад и стали отстреливаться. Бурнашов бросился к правому окну, и как раз вовремя. Павловский с группой из пятерых бандитов, таясь за деревьями городского сада, был уже метрах в тридцати от здания милиции. Толстые стволы деревьев хорошо защищали врагов, Ивану пришлось ждать и тщательно целиться. Первой его жертвой стал долговязый уголовник, пытавшийся перебежать ближе к зданию. Когда подпоручик Клёпин чуть выглянул из-за ствола сосны, желая засечь, откуда ведут огонь, пуля попала ему в висок, он выронил карабин и остался стоять на коленях, обнимая обеими руками рыжий ствол сосны.