В кабинете повисло напряжённое молчание. Савинков стоял у окна и глядел на заснеженную улицу Варшавы.

– Выполним любое ваше задание, Борис Викторович. – Голос Павловского был, как всегда, деловит и строг. – Какой маршрут и сроки?

Савинков резко обернулся.

– Северо-Запад России. Считаю, лучшим местом для создания нового центра восстания, чем ваш древний Новгород, нет. Новгородская губерния меньше всего пострадала в Гражданскую войну. Там силён дух предпринимательства, много середняка и зажиточных крестьян… Там, в том числе в Старой Руссе, Боровичах, Валдае, у нас крепкие организации. А рейд, думается, лучше всего осуществить в начале лета будущего года, после весенних полевых работ, когда власти доведут до крестьян размеры налогов. Вот тогда и следует проверить их настроения. Я на вас надеюсь, Серж. Очень надеюсь.

Вторую неделю стояла необычная для первой декады июля жара. Вечером на находившийся ещё в поре белых ночей город опускалось пыльное одеяло духоты, пропитанное влагой, запахами печного дыма, домашней пищи, навоза, многочисленных помоек и выгребных ям. По грязным улицам прерывистый жаркий ветерок гонял серые шары тополиного пуха, обрывки газет, конфетные фантики… Эти разноцветные фантики от самодельных конфет стали первым признаком НЭПа, робко возрождавшейся частной торговли. Дети и взрослые пять лет не видели сладостей, кусочки грязного сахара ценились на вес золота. И вот теперь разноцветные петушки и рыбки, подкрашенная патока во всевозможной упаковке – всё это богатство стало символом надежды, символом будущей сладкой жизни.

В сестринском корпусе Новгородского Десятинного женского второклассного Рождества Богоматери монастыря, где располагался губернский отдел ГПУ, во втором этаже тускло светилось лишь одно окно. Советская власть в период белых ночей экономила электроэнергию. Большевики выселили из монастыря монашенок, послушниц, приживалок и разместили в нем народившиеся советские учреждения, продовольственные и вещевые склады, арсенал, губернский отряд ЧОН с конюшней и внутреннюю тюрьму ГПУ.

Невысокого роста, щуплый молодой человек с лохматой копной чёрных густых волос в серой с разводами от пота косоворотке низко склонился над столом, где грудились папки с документами, отдельные, исписанные мелким почерком листы бумаги, заполненные бланки, обрывки телеграфных лент. Слабый свет настольной лампы с давно немытым стеклянным колпаком освещал лишь часть стола и половину лица Абрама Исааковича Мильнера, начальника Новгородского губотдела ГПУ. Со стороны было непонятно, что отражалось на худом с острым носом лице: напряжение, внимательность, сосредоточенность… Ничего не отражалось. Мильнер давно приучил обуздывать свои эмоции. Даже сейчас, когда его пустой желудок злобно выражал протест громким урчанием, и оно, это урчание, наряду с шуршанием и попискиванием голодных монастырских мышей были единственными звуками в толстостенных помещениях сестринского корпуса.

«Чёрт бы побрал этот пост, – с раздражением думал Абрам Исаакович, – когда же я наберусь смелости объявить матери, сёстрам и многочисленной родне, что я – коммунист и атеист, и что этот великий пост в месяц Ав[23], будь он неладен, к нему, Мильнеру, не имеет никакого отношения». Но смелости так и не хватало для решения этого фундаментального вопроса в сонме традиций, условностей и сложности отношений большой патриархальной еврейской семьи. Он так и продолжал брать с собой на службу в пост краюху чёрствого хлеба и уже здесь, в губотделе ГПУ, посылал дежурного в ближайшую лавку за куском не известно из чего сделанной колбасы.

Мильнеру, которому недавно исполнилось двадцать девять, казалось, что он уже глубокий старик и за плечами у него тяжкий груз непростого жизненного опыта. Собственно, так оно и было. Накануне революции 1905 года, когда в захолустном местечке Бешенковичи Витебской губернии, насёленном нищими евреями, запахло приближающимися погромами, а аптека старого Исаака Мильнера давала только убытки, на семейном совете приняли решение воспользоваться указом императора Александра II от 19 января 1879 г. и покинуть ненавистную черту оседлости[24]. Ехать в Питер или Москву денег не было, остановились на маленьком и тихом губернском Новгороде.

В очень неплохом и людном месте Торговой стороны, на улице Знаменской, Исаак снял половину первого этажа дома и открыл аптеку. Дело пошло, и осенью 1911 года вполне благополучный и уважаемый в городе аптекарь Исаак Мильнер (в его постоянных клиентах значились семьи губернатора, городского головы, начальника губернского жандармского управления и полицмейстера) мог себе позволить отправить сына Абрама в Санкт-Петербург на провизорские курсы Императорской военно-медицинской академии. Перед войной, летом четырнадцатого года, Абрам вернулся в Новгород и продолжил дело почившего к тому времени отца, взвалив на свои плечи груз содержания большого семейства, состоявшего из матери, трех сестер, шести племянников и племянниц.

Аптека Мильнера пользовалась в городе заслуженным уважением. Абрам продавал лекарства по вполне доступным ценам, часто в кредит, а инвалидам и обездоленным отпускал и вовсе бесплатно. Родня недовольно ворчала, зато местные большевики оценили позицию молодого провизора и в феврале 1917 года предложили ему создать и возглавить губернский профсоюз аптечных работников. Вскоре его избрали в состав президиума губернского совета профсоюзов. А через год он организовал «тройки» в уездах губернии по мобилизации членов профсоюзов на борьбу с Колчаком и активно создавал продотряды. Летом девятнадцатого его избрали членом Губернского исполкома Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов и назначили заведующим губернским отделом социального обеспечения, а осенью он ушел добровольцем в Красную армию. Воевал простым бойцом, командиром взвода, роты, комиссаром стрелкового батальона под Питером против войск генерала Юденича, затем на Польском фронте начальником особого отдела полка.

Мильнер не знал, что судьба дважды сводила его с полковником Павловским, но без контактов, на параллельных, так сказать, курсах. Первый раз в октябре девятнадцатого, когда полк Павловского захватил Ропшу и мог рвануть дальше, на восток, отдельный стрелковый батальон 7-й красной армии, комиссаром которого был Абрам Мильнер, намертво перекрыл дорогу, ощетинившись стволами пулемётов. Разведка об этом доложила Павловскому, и он не стал рисковать, увёл полк стороной, обошёл красных.

Через год, в конце сентября двадцатого, при взятии войсками генерала Булак-Балаховича Пинска, особист полка Мильнер вместе со своими бойцами выносил с поля боя тело погибшего командира 143-й бригады Калниньша. Павловский с казаками решил отбить красного латыша и предъявить его труп в целях хвастовства польскому командованию. Красные ожесточённо отстреливались, и казаки, понеся потери, отказались от затеи.

В конце 1920 года молодого большевика Мильнера направили в Новгород на укрепление губернского отдела ВЧК, а в начале двадцать первого избрали ответственным секретарем губернского комитета РКП(б). Парнем он был толковым, умел увлечь за собой людей, слыл хорошим организатором и любил дисциплину.

Время было смутное, опытным большевикам не сразу под силу оказалось разобраться со странными решениями Х съезда партии. Многим, очень многим из них поворот от продразвёрстки к продовольственному налогу, от прямого товарообмена к денежному обращению, возвращение частной торговли и мелкого кустарного производства казались крушением большевистских идеалов. Переход к НЭПу им представлялся страшным поражением пролетариата и победой буржуазии; в парторганизациях между сторонниками (которых было меньше) и противниками НЭПа шли острые дискуссии с криками, драками, навешиванием ярлыков.