В Пскове 25 ноября большевики захватили около 600 офицеров, в основном раненых и контуженных, из которых сто человек было расстреляно в тот же день.
А почти за две недели до этого, 13 ноября, на внеочередном заседании Реввоенсовета РСФСР по докладу Народного комиссара по военным и морским делам Л. Д. Троцкого было принято решение немедленно приступить к оказанию поддержки прибалтийским большевистским вооружённым формированиям, борющимся за установление советской власти в областях, занятых кайзеровской армией и успевших выйти из состава Российской империи, то есть в Латвии, Эстонии и Литве.
29 ноября главнокомандующий Красной армии И. И. Вацетис получил приказ В. И. Ленина «оказать поддержку в установлении советской власти на оккупированных Германией территориях». Так начинались опыты большевиков по экспорту революции на штыках Красной армии в другие страны.
Согласно этим решениям, войсковые соединения и части Западного оборонительного округа были сведены в Западную армию. Осознавая численное и техническое превосходство оставленных в Латвии германских войск и слабость молодой Красной армии, Реввоенсовет РСФСР собрал с других участков фронта отдельные литовские и эстонские полки и батальоны, а также дивизию латышских стрелков, «преторианскую гвардию» большевиков, и направил их на усиление Западной и Седьмой армий.
По указанию Политбюро ЦК РКП(б) 4 декабря было сформировано Временное правительство Советской Латвии под председательством Петра Стучки; 9 декабря части Красной армии выбили потрёпанные подразделения Псковского корпуса из Даугавпилса (бывшего Двинска); 10 декабря красные латышские стрелки взяли Алуксне, а 18-го совместно с красными эстонцами – Валка. Совнарком РСФСР 22 декабря издал декрет о признании независимости Советской Латвии, 23 декабря частями Красной армии были заняты Валмиера и Цесис, а 30 декабря – Сигулда. После непродолжительных боёв 3–4 января 1919 года Латышская дивизия силами 1, 4 и 6-го стрелковых полков вступила в Ригу. К началу февраля Красная армия заняла большую часть территории Латвии, за исключением небольшого района вокруг Лиепаи (бывшая Либава), который контролировался Временным правительством Латвии под председательством Карлиса Ульманиса. Город, порт и плацдарм вокруг него обороняли немецкие подразделения и отдельный латышский батальон. Командование Красной армии, опасаясь прямого столкновения с британскими армией и флотом, чьи корабли стояли на рейде Лиепаи, приказ атаковать город не отдавало.
2
В начале декабря в Риге скопилось большое число офицеров, частью отступивших от Пскова, частью прибывших из сборно-вербовочных пунктов в Литве и Белоруссии, а также освобождённых из германского плена. В вопросах их организации творилась полная неразбериха. Офицеров из прибалтийских немцев стремился заполучить к себе Балтийский ландесвер[16], дистанцировавшийся от русских генералов, ратовавших за единую и неделимую Россию. Полковник А. П. Родзянко безуспешно пытался объединить под своим командованием Балтийский ландесвер и части Псковского корпуса, оказавшиеся в Латвии.
Тем временем командир рассыпавшегося при отступлении Псковского корпуса полковник фон Неф увёл часть сил в Эстонию, где 6 декабря 1918 года в Ревеле, которому угрожала Красная армия, подписал с эстонским правительством соглашение о формировании Северного корпуса численностью 3500 человек, снабжении его продовольствием и снаряжением. Условием соглашения было подчинение корпуса в оперативном отношении эстонскому главнокомандующему генералу Лайдонеру и участие русских частей совместно с молодой эстонской армией в освобождении Эстонии от Красной армии.
Но эстонцы, прикрываясь в боях русскими подразделениями, свои обязательства выполнять не торопились. Руководство молодого эстонского государства демонстрировало к русскому корпусу недоверие и недоброжелательность. Эстонское население относилось к русским офицерам и солдатам враждебно. При отходе частей корпуса из-под Пскова и из Латвии в Эстонию офицеров задерживали на железнодорожных станциях и высылали из Эстонии на советскую территорию, либо сдавали в полицию. Большими усилиями полковника А. П. Родзянко и комиссаров Антанты удалось если не убедить, то принудить генерала Лайдонера не чинить препятствий в создании русской армии.
Во всём этом мутном процессе отсутствовало ключевое звено – авторитетный генерал, желавший и способный взять на себя все нити организации, управления и командования. Генерал Н. Н. Юденич, вынашивавший план молниеносного удара по Петрограду, в процессе формирования армии не участвовал. В ноябре 1918 года он нелегально прибыл из Петрограда в Финляндию в надежде уговорить своего старого товарища по службе в русской армии, главнокомандующего финской армии, регента Финляндии генерала Маннергейма нанести по Петрограду скоординированный удар силами финской армии и Северного корпуса. Но пока Северного корпуса как такового не существовало, о наступлении на большевиков не могло быть и речи. Юденич продолжал выжидать вдали от основных событий.
С отступающими войсками эскадрон Павловского докатился до Риги и во время январских боёв потерял три четверти своего состава. Погиб и бессменный заместитель командира поручик Костылёв. Собрав ночью 4 января в каком-то тёмном сквере Видземского предместья здоровых и раненых, Павловский приказал офицерам самостоятельно пробираться в Эстонию, вместе им не вырваться, красные всех переловят или перебьют. Бросив лошадей, припрятав пулемёты, карабины и патроны, сняв с шинелей погоны, вконец измученные и голодные офицеры растворились в обезлюденных улицах Риги.
Павловский хорошо ориентировался в городе, который ровно год назад под натиском немецких войск он уже оставлял. Но тогдашнее отступление не было бегством, русская армия, хотя уже значительно разложенная большевиками, анархистами и эсерами, ещё была армией. А главное, рядом был старый и опытнейший товарищ – полковник Каменцев, с которым всегда ощущалась надёжность. Сегодня же перед ним, на вывороченном артиллерийском снарядом стволе клёна, сидел и лихорадочно снимал погоны подпоручик Гуторов, чумазый от порохового дыма, в рваных штанах и прострелянной в нескольких местах шинели. Павловский ухмыльнулся, закурил, дал папиросу Гуторову:
– Ну что, подпоручик, отступление, как учил нас в училище преподаватель тактики штабс-ротмистр князь Готадзе, есть важнейшее из искусств военного дела. Будем отступать.
– А куда, господин ротмистр? – с детской наивностью спросил подпоручик.
– К своим, подпоручик, к своим. Правда, свои драпанули далеко, аж в Эстонию. По моим сведениям, передовые части нашего несчастного корпуса окопались в городе Валга, визави латышского Валка. Таким образом, топать нам с вами аж целых полторы сотни вёрст, не менее. Это если по прямой. А на войне, как вам известно, прямых путей не бывает.
Гуторов улыбнулся, он верил своему командиру, безмерно доверял ему и был убеждён, что Павловский, как всегда, что-нибудь придумает. Он весело сказал:
– Так это нам ничто. Подумаешь, полторы сотни вёрст. На конях за неделю долетим, пешими за месяц дотопаем. Главное ведь, чтобы пожрать чего было да выспаться в тепле.
В это всё и упиралось. В Риге, где не было у них знакомых, где все магазины закрылись в ходе уличных боёв, а по улицам сновали патрули красных латышских стрелков и чекистов, отлавливавшие и без всякого суда расстреливавшие русских офицеров, добыча еды и поиск ночлега превратились в проблему. Слава богу, хоть сохранилось кое-что из золота и камушков, награбленных в Порхове. И настоящие документы красных командиров имелись, хотя в них Павловский особенно не верил. А зря. Именно эти документы, предъявлявшиеся красным латышским стрелкам, многие из которых русскую грамоту знали неважно, спасли офицеров.
Где пешком, где за умеренную плату на крестьянских санях и повозках, Павловский с Гуторовым, забыв о Рождестве и о Крещенье, к началу февраля добрались до заветной Валки. В деревнях и на хуторах крестьяне изредко из жалости пускали переночевать в бане или хлеву двух русских солдат, ставили перед ними горячий чугунок варёной картошки с двумя ломтями душистого хлеба. Тогда был праздник сытости, тепла и долгого, тяжёлого сна. Чаще их гнали взашей, спускали собак, приходилось полагаться только на молодые ноги. Поэтому ночевали главным образом в стогах сена, в балочках и оврагах при костре. Ночи стояли холодные, сырые, зуб на зуб не попадал, никак было не согреться. Отогревались лишь утром, во время быстрой ходьбы. Так вот и двигались.
