Цветы она поставила в банку с водой, развела примус, водрузила на него полувёдерный медный чайник, расстелила на небольшом столике чистое полотенце и выложила яства: кусок пирога с капустой, варёные яйца, кровяную колбасу из шинка брата, ломти розового сала с чесноком.

– Кушай, миленький, кушай, никого нет, – приговаривала Лея, гладя стриженую белокурую голову Ивана.

«Поесть или сразу начать миловаться», – думал Ваня. Решил вначале поесть. Энергично работая челюстями, поглядывал виновато на Лею, словно говоря: «Прости, милая, голод – не тётка, когда ещё удастся закусить». Лея всё понимала, каков бы ни был мужчина, но путь к его сердцу всё равно лежит через желудок. Конечно, если это настоящий мужчина, а не какой-то там сопливый хлюпик, каких в Демянске после войны развелось, как грязи.

Иван Егоров был настоящим мужчиной. Высокий, богатырского сложения тридцатилетний красавец с голубыми глазами. Многие, ох многие девицы и молодухи в уездном городе заглядывались на него, но лишь одна Лея Цвибель смогла по-настоящему достучаться до его сердца, найти ей единственной известные ниточки к душе Ивана. Возможно, их сблизила любовь к чтению, именно в уездной библиотеке они и познакомились. Возможно, Иван увидел и почувствовал, как Лея умеет слушать и молчать так, словно и не молчит вовсе, а ведёт с ним сердечную беседу, её глаза вели с ним непрерывный ласковый разговор. Пусть помолчат те, кто не верит в любовь с первого взгляда. К Леи и Ивану это не относится, они полюбили друг друга сразу.

Иван родился в селе Выбити Солецкого уезда, в бедной семье конюха имения князей Васильчиковых. Мальчик рос рядом с лошадьми, постепенно постигая премудрость ухода за ними. Хозяева отдали смышленого пацана в волостную школу, и если бы не смерть отца и не вынужденная необходимость кормить мать и двух малых сестрёнок, Иван при поддержке князя мог бы окончить и гимназию в Сольцах, и поступить в военное училище.

Война для Егорова завершилась в конце двадцатого года, когда он, зауряд-прапорщик, награждённый двумя солдатскими Георгиями, ставший в семнадцатом году председателем полкового комитета драгунского полка и провоевавший всю Гражданскую войну в Первой конной армии Будённого командиром взвода, а затем эскадрона, попал под суд военного трибунала Южного фронта. В особый отдел кавалерийской дивизии его, связанного и избитого, доставили красные мадьяры, заявившие, что комэск Егоров отказался выделить взвод для расстрела группы белых офицеров, захваченных в районе Феодосии. Егоров не только не выделил расстрельную команду, но сам покалечил несколько чекистов, доказывавших ему, что есть приказ председателя Реввоенсовета республики товарища Троцкого офицеров в плен не брать. Егоров полагал иначе: пленные имеют право на жизнь, а их вину суд должен доказывать.

Суд трибунала был скорым и несправедливым, и не узнай случайно о деле Егорова член Реввоенсовета 1-й Конной армии Сергей Константинович Минин, расстреляли бы мадьяры молодого и способного красного командира с огромным удовольствием. Минин, лично знавший Егорова, не просто заступился, но и выдал комэску мандат о том, что тот рекомендуется для поступления в школу красных командиров.

Иван в Питер, как ему рекомендовал Минин, не поехал, крепко обидевшись на советскую власть, демобилизовался. Встав на военный учёт в Новгородском губвоенкомате, просил отпустить его домой в Выбити. Но кто же просто так отпустит толкового командира?

– Ты, Ванюша, из своей дурной башки обиды на власть советов выбрось, – наставлял губвоенком. – Поедешь в Демянск уездным военкомом.

– Военкомом не поеду, вам же худого не желаю. Чекисты докопаются про моё крымское дело, всем мало не покажется.

Губвоенком согласился и назначил Егорова старшим коневодом Демянского уездного военкомата до поры, пока всё не уляжется. На том и порешили. Ваня прибыл в Демянск, принял под свою команду трёх конюхов, пятнадцать лошадей, десять из которых оказались строевыми и предназначались уездному отряду ЧОН, и большую конюшню военкомата, расположенную неподалёку от фельдшерского пункта. Поселился Егоров в ветхой избушке, выделенной ему уездным исполкомом. За лето, осень и зиму привёл домишко в божеский вид, сложил новую печь, покрыл крышу тёсом, срубил баньку. Тут его местные молодухи и взяли на прицел: здоровый красивый мужик, работящий, непьющий, всегда приветливый и обходительный. Одна беда – из-за отсутствия времени ни скота, ни птицы, ни огорода не завёл. Но это дело наживное.

Однажды они повстречались в уездной библиотеке. Конечно, Лея уже многое знала о красавце-холостяке (Демянск городок небольшой), но, столкнувшись лицом к лицу, она, девушка высокая, стройная и довольно привлекательная, с сильным волевым характером, потеряла дар речи и на его приветствие остолбенела с открытым ртом.

– Вас, кажется, зовут Лея? – улыбнулся Егоров, протягивая свою руку. – А меня Иван.

– Очень приятно, – она неуклюже протянула ему свою ладонь и уронила на пол стопку взятых домой книг.

Егоров помог собрать книги, перевязал их извлечённым из кармана кожаным ремешком, вернул Лее.

– Вы любите Чехова?

– Люблю, – пришла в себя Лея. – А вы, как я вижу, все больше по конной части?

Иван покрутил в руке один из томов энциклопедии «Дикие и домашние лошади».

– Это для работы, а для души я тоже с удовольствием читаю Чехова, но предпочитаю Пушкина и Достоевского.

Взяв себя в руки, Лея перешла в атаку, помня мамины наставления: «Заруби себе на носу, Лея: между мужчиной и женщиной нет и не может быть никакой духовной связи, называемой „любовью“. Есть только связь химическая, происходящая от хорошей пищи и сытого желудка мужчины. Именно там, в желудке, и рождается настоящая любовь».

– Иван, вы хотите вкусно поесть?

– Кто же не хочет вкусно поесть? – засмеялся Егоров.

– Тогда пошли! – Лея решительно взяла молодца под руку и под прицелом десятков завистливых женских глаз повела его в фельдшерский пункт. Она быстро организовала импровизированный обед, выложив из корзины на стол кастрюльку еще тёплой варёной картошки, котлеты, прихваченные в шинке брата, свежую зелень и краюху маминого домашнего хлеба. Победа была полной! Богатырь сдался без боя.

Недавно Лея объявила родителям, что они с Иваном любят друг друга и намереваются вскоре пожениться.

– Боже всемогущий, – застонал Авид Цвибель, – нам ещё только красного кавалериста и княжеского конюха не хватало! Лея, дитя моё, от него ведь всё время несёт конским потом! И потом, как ты видишь жизнь с таким бедным человеком? Что ты будешь кушать? Ну и совсем потом, он же не еврей, как ты будешь с ним соблюдать наши религиозные каноны?

– Папа, от него не пахнет ни конским, ни каким иным потом. Он постоянно моется и меняет бельё. А вот от твоих любимых сыновей и моих братьев потом пахнет всегда!

Авид поморщился и с грустью поглядел на жену. Та упорно молчала.

– Иван вовсе не бедный, – продолжала с горячностью Лея, – но и не богатый, как тебе того хочется. Он умный, начитанный, и мы вместе собираемся уехать в Петроград учиться: я в медицинский, он – в сельскохозяйственную академию. А кушать мы будем то, что твоя дочь приготовит своими руками, мама меня всему научила. И в-последних. Папа, я много раз тебе говорила: Бога нет!

– О, Господь всемогущий, – Авид обратил свой взор в потолок, – образумь это безмозглое дитя!

– Папа, у многих видных большевиков жёны еврейки. У Бухарина, Молотова, Рыкова, Дзержинского, Луначарского…Это означает только одно, – Лея решительно рубанула воздух рукой, – на таких семьях будет прочно держаться новое общество социализма!

Мать и братья в принципе Лею поддержали и видели в будущем браке только пользу семье. Любящие договорились пожениться в сентябре, а в октябре уехать в Петроград.

Пока Иван с жадностью поглощал вкусности, Лея без умолку трещала о последних городских и уездных новостях, о сёстрах, братьях, о надоевшем еврейском посте, который все якобы соблюдают, но лицемерят и втихаря едят всё запрещённое, кроме отца и матери, конечно. Вдруг она спросила с испугом: