Приклеив улыбку, пробираюсь через третий ряд к пустому месту рядом с матерью Ретта. Ее улыбка такая широкая и тревога тает. Когда, наконец, добираюсь до них, она приветливо обнимает меня. Прижимает.

― Я так рада, что ты здесь! ― Миссис Рабидо в восторге. ― Обычно в таких делах со всеми этими мужчинами всегда только я.

― Спасибо, что позволили мне посидеть с вами, миссис Рабидо. ― Мне нужно повысить голос, чтобы она меня услышала. ― Честно говоря, я была только на одном из них, и привела своих соседей по комнате, так что мне не пришлось идти одной.

― Пожалуйста, зови меня Венди.

Я краснею.

― Спасибо, Венди.

― Садись, садись. Вот, я принесла подушки для сидений. Это обещает быть долгий матч — они готовятся к отборочным.

Я плюхаюсь рядом с ней на сиденье стадиона Айовы.

― Отборочные для чего?

― Чемпионат NCAA. Он уже скоро. В следующем месяце.

― О! ― Я этого не знала. ― Ретт когда-нибудь выигрывал что-нибудь подобное?

Могу ли я быть еще более невежественной?

― Дважды, ― хвастается она, выпятив грудь от гордости.

― Дважды! ― Мое сердце колотится. ― Поразительно. То есть, я знала, что он хорош, но… дважды? ― Вглядываюсь в маты перед нами в поисках лица, которое я обожаю. Ретт расхаживает по комнате, одетый в черные брюки и спортивную куртку. Черные кроссовки в белую полоску с разрезом сбоку.

― Почему они без головных уборов?

― На этом уровне это необязательно. Некоторые борцы предпочитают не носить его, потому что он мешают, ― Венди продолжает бубнить. — В старших классах — это уже не важно ― он был всеамериканцем, милая. Разве ты не знала?

Всеамериканцем?

― Что это значит?

― Это значит, что он был одним из лучших борцов средней школы в стране, наряду с почти идеальными оценками.

Венди замечает, что я пялюсь на ее сына, и бросает на меня косой взгляд, прежде чем присоединиться к моему изучению.

― Как у него дела? Честно?

Я отрываю взгляд от Ретта, чтобы ободряюще улыбнуться ей.

― Теперь лучше, я думаю?

Она внимательно изучает выражение моего лица.

― Ты имеешь в виду счет за четыреста долларов?

Дерьмо. Сколько он ей об этом рассказал? Обо всех остальных инцидентах?

Выражение моего лица — и моя нерешительность ― заставляет Венди внимательно меня изучать.

― Если бы было что-то еще, ты бы мне сказала?

Я медленно киваю.

― Было еще несколько мелочей.

Не могу лгать. Не могу.

Это его мать.

― Какие, например?

― Они… э-э… испортили его машину.

― Что ты имеешь в виду?

― Они… ― Я прочищаю горло, мне не терпится расстегнуть воротник. ― Покрыли его смазкой и завернули в пищевую пленку.

― Кто они? ― Глаза Венди ― опасные щелочки, скользящие к другим мужчинам, разогревающимся рядом с Реттом.

― Этого мы не знаем. Какие-то девушки, думаю? Я была с ним, так что ему не пришлось вести джип домой, но… он был очень расстроен.

Ее губы сжимаются в тонкую линию.

― А что тренер Доннелли сделал?

Я сглатываю.

― Он, э-э, заставил их сделать упражнение по сплочению команды в хижине в лесу. С тех пор стало намного лучше.

― Хм. ― Женщина отводит карие глаза от сына. ― Ретт выглядит счастливым. Я разочарована, что он не смог нам сказать.

Я не знаю, что еще сказать, но…

― Вы же знаете, какие парни.

― Ну, он всегда был упрямым. ― Она опускает голову. ― Тяжело, когда сын так далеко. Я беспокоюсь. Мать должна знать, что об ее сыне заботятся.

Обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе.

― Я забочусь о нем. У него есть я.

― Не могу смириться с тем, что у моего ребенка есть девушка. У него её никогда не было. ― Венди делает паузу. ― Он не хотел бы, чтобы я тебе это говорила.

― Я не думаю, что он считает меня своей девушкой, но… думаю, что мы могли бы двигаться в этом направлении — имею в виду, надеюсь, что это так. ― Заткнись, Лорел. Хватит болтать. ― Мне он очень нравится.

Ее выражение лица смягчается от моих слов, глаза снова ищут его. Ее взгляд блуждает по студенческой секции, и я замечаю тот момент, когда ее глаза останавливаются на плакате, на котором написано: «РЭТТ, ТЕБЯ ЕЩЁ НУЖНО ЗАВАЛИТЬ?»

И еще: «РЭТТ, ОТВЕТЬ НА МОИ СООБЩЕНИЯ, И Я ВЗОРВУ ТЕБЯ, А ТЫ МЕНЯ».

Если раньше я думала, что глаза Венди сузились, то они ничто, по сравнению с кинжалами, которыми она стреляет по полу спортзала.

― Девушки всегда такие напористые? Зачем молодой женщине предлагать заняться сексом с моим сыном?

Мои губы сжимаются.

― Ты видишь это? ― Она показывает пальцем, тычет мужа в руку. ― Чарли, ты это видишь? Смотри. ― Тыкает его еще раз. ― Смотри.

Мистер Рабидо, прищурившись, оглядывает зрителей на стадионе. Снова игнорирует нас, наклонившись вперед, упершись руками в колени, чтобы лучше участвовать в действии.

Такое же выражение лица у Ретта, когда он ждет начала матча. Точно так же он смотрит, когда концентрируется на чем-то, что я говорю, или когда кладет свои большие руки на мое тело. Сейчас, под яркими огнями центрального коврика, он делает такое же напряженное лицо.

Потягивается на носках, разрабатывает подколенные сухожилия.

Стойкий, сосредоточенный.

Рядом со мной:

― Что не так с этими девушками? ― Мама Ретта толкает меня локтем, действительно взволнованная. ― Это всегда так?

― Ну, я была только на одном матче, и там были такие знаки, ― отвечаю так честно, как только могу, не выдав себя.

― Почему они это сделали? «Завалить Рэтта»? Из всех вещей? ― она раздраженно фыркает, скрестив руки на груди. ― Тебя это не беспокоит?

Я ерзаю на своем месте, неловко. Извиваюсь.

― Да.

― А его это беспокоит?

― Не знаю, заметил ли он. Он ничего не сказал, а я не спрашивала.

― Честно, ― она фыркает, ― откуда у этих девчонок столько наглости? Как они могут войти сюда с этими знаками?

Если бы мое лицо не пылало так же, как волосы, я была бы шокирована. Должно быть, так: румянец, обжигающий меня с головы до пят, заставляет температуру моего тела взлететь до небес.

― Не знаю, мэм.

Я сглатываю. Виновато.

Потею.

Это ужасно.

Не могу признаться, что я была одной из этих девушек. Девушка, которая ни с того ни с сего написала её добродушному сыну из-за плаката, висящего в кампусе, чтобы посмеяться над ним. Чтобы подразнить его, потому что думала, что он не красавец.

Конечно, я не появлялась на публике, размахивая плакатом, обещающим минет и секс, но написала ему, сделала предложение окольным путем.

Изводила до тех пор, пока он не смягчился, не заговорил и не начал флиртовать со мной.

Я ужасный человек, и мораль у меня не лучше, чем у этих молодых женщин или у моей кузины Алекс.

Перевожу взгляд на Ретта, который снимает свою теплую одежду по одной за раз. Смотрю, как стягивает штаны с бедер, выходит из них, на его плотном левом бедре ярко-желтым цветом написано слово «Айова».

Боже, как я могла подумать, что он не привлекателен, когда теперь он самый красивый парень, которого когда-либо видела? Знание, что вела себя с ним, как стерва, разбивает мое тщеславное сердце.

Я вне его лиги; он вне моей.

Сглатываю комок эмоций, застрявший в горле, и подаюсь вперед, принимая позу, совсем как его отец, ожидая, когда Ретт выйдет на середину ринга под свет, его бледная кожа уже блестит от пота.

Он протягивает руку, чтобы поправить спандекс своей майки, вытаскивает ткань из промежности, возится с отверстиями для ног. Трясет то одной ногой, то другой. Каждой рукой. Поворачивает голову из стороны в сторону.

Его противник ― крупный парень, практически идентичный по росту, вплоть до серьезного выражения лица, не обращающий внимания на толпу, пока диктор озвучивает их имена, их статистику.

Ретт Рабидо, переведен из Луизианского университета. Лучший борец за последние три года как в Луизиане, так и в Айове. Всеамериканец. Двукратный чемпион NCAA в своей весовой категории. Шесть футов. Сто девяносто. Родной Город: Боссье, Луизиана. Гордые родители, Венди и Чарли Рабидо.