— Какого черта, Гандерсон? Мы должны быть в спортзале в пять утра!

— Нет, это ты должен быть в спортзале в пять утра. Я просто принесу тебе чистые полотенца. — Он поднимает ладонь, чтобы я замолчала. — Не беспокойся обо мне, папочка. Я купил галлон шоколадного молока, чтобы избавиться от похмелья, так что все в порядке.

— Сделай одолжение, держись подальше от моей комнаты. Мне не нужно, чтобы тебя рвало за моей дверью.

Снова.

На следующее утро Рекс не пошел на тренировку.

Наверное, я мог бы вытащить его из постели, когда он не появился на кухне для нашей утренней пробежки, но все еще не отошел от того, что меня надули в ресторане, хотя после четырех, пяти, шести бутылок пива прошлой ночью оба соседа по комнате с радостью согласились разделить мою долю арендной платы за месяц.

Было бы правильно разбудить его, зная, что он пропустит тренировку и, скорее всего, первое занятие.

Но я этого не сделал.

Я ухмыляюсь, пересекая участок свежескошенной травы к тротуару, который является прямым путем к моей учебной группе. Через левое плечо перекинут рюкзак. Заглядываю в окна университетской кофейни студенческого союза, издавая мягкий, тихий свист, потихоньку бредя в её направлении.

Пинаю камень по свежескошенной лужайке.

Я собираюсь провести несколько неприятных часов с двумя девочками из моего класса политических стратегий, которые знают о соглашениях честной торговли меньше, чем я. Лучший способ действий и небольшое утешение от этой пульсирующей головной боли? Выпиваю чашку бесплатного кофе, предложенного в студенческом союзе, чтобы прочистить затуманенную голову.

Моника и Кристи мало что делают, чтобы избавить от последствий моей поздней ночи, задавая вопрос за вопросом о внешней политике вместо того, чтобы искать ответы сами. Это два часа, потраченных на объяснение и повторное объяснение логистики соглашений между производителем и розничным продавцом о товарах с торговыми марками за пределами страны.

Приводя им один пример за другим, я в конце концов нарисовал Монике чертову диаграмму того, как работает вся система.

Они так и не поняли этого, и я ушел, чувствуя себя скорее их учителем, чем одноклассником.

Натянув на голову капюшон своей черной луизианской толстовки, я опускаю сумку на бицепс, готовясь открыть дверь в кофейню на углу, больше бесплатного кофеина, прежде чем отправиться домой, потому что чашка, которую выпил раньше, не была достаточно сильной, чтобы вылечить эту головную боль, эти пульсирующие виски.

Даже близко.

Не после трех странных сообщений, которые я получил сегодня утром, и все это за последние сорок пять минут, от которых у меня голова идет кругом.

Два из трех, от людей, которые даже не умеют писать, даже с автозаменой. Я удаляю их.

Привет, красавчик. Я слышала, тебе нужно потрахаться. Позвони мне.

Ты не горячая штучка, но я бы все равно тебя трахнула.

Как ты относишься к тройничку? Моя соседка по комнате и я сорвали бы твою вишенку.

Удаляю их, задаваясь вопросом, почему, черт возьми, они отправили мне это.

Я бросаю беглый взгляд на стопку газет у кассы, на мусорное ведро из нержавеющей стали в углу и дергаю за ручку двери.

Выше этого? Гигантская пробковая доска с рекламой. Регистрацией в студенческом клубе. Встречами. Билетами на развлечения кампуса. Министерства кампуса. Реклама соседей. Объявления о продаже мебели и учебников.

В самом центре?

Светло-зеленый лист бумаги, беспорядочно болтающийся на одной скобе.

Я прищуриваюсь, сосредоточившись на черно — белом ксерокопированном лице, уставившимся на меня.

Меня.

Мое лицо.

Мое.

Мое гребаное лицо, фотокопия на тускло — зеленом листе бумаги со словами «ЗАВАЛИТЕ РЭТТА», написанными темными, жирными каракулями сверху.

Под моей фотографией, неряшливыми каракулями Рекса, тем же неряшливым почерком, которым он подписывает чеки за аренду, нацарапаны слова:

Возможно, ты та счастливица,

которая сорвет вишенку нашего соседа?

Он: социально неуклюжий мужчина со средним пенисом,

ищущий добровольного сексуального партнера.

Ты: должна иметь пульс.

Он ответит взаимностью орально.

Напиши ему: 555–254–5551

Я читаю объявление, потом читаю еще четыре раза, глаза лихорадочно сканируют страницу, едва замечая то, что они, бл*дь, видят.

Социально неуклюжий мужчина со средним пенисом…

Ты: должна иметь пульс…

— Что за херня? — в ужасе шепчу я, хватая листок дрожащими пальцами и срывая с доски объявлений.

Боже. Эти идиоты даже неправильно написали мое чертово имя.

— Я убью этих придурков, — говорю я, резко выдыхая. — Убью их всех, мать твою.

Мой взгляд обшаривает периметр доски в поисках новых листов зеленой бумаги, и когда не нахожу ни одного, я отступаю от здания, ища глазами все в пределах пешей досягаемости.

Я иду по узкому тротуару в направлении нашего дома, останавливаюсь, когда дохожу до перекрестка, и нажимаю кнопку «идти».

Один раз.

Второй.

Ещё раз.

— Давай, черт возьми, — рычу я. — Торопись.

После двух бесконечных секунд не могу больше ждать.

— К черту.

Я смотрю налево, смотрю направо. Выскакиваю на дорогу, едва увернувшись от серого минивэна, набитого подростками. Показываю им средний палец, когда они сигналят.

Маленькие засранцы.

Переходя на легкую пробежку, я тяжело выдыхаю, чтобы контролировать дыхание.

Пытаюсь успокоиться.

Четыре минуты спустя я бросаю рюкзак на кухонный стол и врываюсь в гостиную, зная, что найду этих двоих, небрежно валяющихся на наших огромных диванах.

Я заполняю дверной проем, сжимая в кулаке скомканный лист зеленой бумаги, глядя на них обоих.

— Что это за чертовщина? — Показывая флаер. — Вы что, рехнулись?

Рекс громко зевает, вытягиваясь во весь рост и закинув руки за голову. Его взгляд прикован к телевизору.

— Чувак, почему ты нас не разбудил? Сегодня утром мы пропустили тренировку.

Я не обращаю на него внимания.

— Сначала скажи мне, что это за хрень. — Я бросаю бумажный шарик ему в грудь.

Рекс ухмыляется, зарываясь поглубже в черное пушистое одеяло из Айовы.

— Это лучшая идея, которая у нас когда-либо была.

В моем кармане телефон вибрирует от одного за другим входящие уведомления, без сомнения, больше девушек хотят трахнуть меня.

— Когда ты это сделал? — Мои зубы стиснуты, а челюсть, кажется, вот-вот треснет.

— Вчера вечером? — Он кашляет, потом вздыхает. — Черт, мы были в хлам.

— Точно, — соглашается Джонсон.

— Ты сделал это прошлой ночью? Мы были вместе всю ночь, когда ты успел?

— После того, как ты отключился. Помнишь, как мы говорили о том, что тебе не помешает хороший трах? В последнее время ты очень нервный.

— Я, блин, не говорил этого.

— Да, говорил. Ты говорил нам, что так давно не трахался, что не помнишь, каково это, чувствовать киску.

— Заткнись, Гандерсон.

— Я ничего не выдумываю. — Он утыкается носом в одеяло. — Ты сказал, что занимался сексом только один раз.

Дерьмо. Может, я и сказал им это, потому что иначе откуда бы они узнали, что сделал это только один раз?

— Я живу здесь всего три месяца. — Разжимаю кулак и указываю на развернутый листок бумаги в руке Рекса. — Как ты мог быть настолько трезв, чтобы пользоваться копировальной машиной?

— Блин, это было весело. Джонсон превратился в ученого идиота. Мы пошли в общежитие, и он подкупил дежурного за стойкой, чтобы тот разрешил нам воспользоваться ксероксом.

Понятно.

— В котором часу это было?

— Не знаю, чувак, где-то час тридцать?

Эрик перекатывается на диване, чтобы направить пульт на телевизор, переключая все чертовы каналы, пока я стою там, возмущенный. Он прибавляет громкость на три октавы, продолжая историю.