Он ухмыляется, и я смотрю на него, пораженная его милой улыбкой. Как она освещает его лицо. Какие у него ровные зубы, какие белые. У него действительно красиво очерченные губы.

Небольшая ямочка на подбородке под небольшой щетиной.

Хм.

Я хватаю ручку, чтобы занять руки, и несколько раз стучу ею по столу.

— А как насчет тебя? Над чем ты работаешь?

— Корректирую экзаменационные работы по французскому.

— По французскому? — Что?! — Корректируешь работы по французскому? Ты что, профессор? — дразню я.

Тихий смешок срывается с его губ.

— Я ассистент в классе по продвинутому французскому языку. — Он пожимает плечами, как будто ничего особенного.

— Подожди, что? — Разве не на продвинутых занятиях ты не говоришь на английском?

— Я ассистент в…

Я подняла руку, чтобы остановить его.

— Нет, нет, прекрасно расслышала в первый раз. Так ты достаточно свободно владеешь языком, чтобы исправить экзаменационные работы?

— Это мой второй язык; моя бабушка жила с нами, когда мы росли, и она старой закалки. Она из Луизианы, и креольский французский был ее родным языком.

— Значит, ты специализируешься на французском?

— Международное исследование. Это казалось естественным. — Он пожимает плечами.

— Поразительно. Международные исследования? Это… вау. Это неожиданно.

— Oui. — Он смеется, мои глаза следят за мышцами в его сильной шее. — Mai je suis fort en ce sujet.

Мои глаза расширяются, потому что, милый младенец Иисус, это было сексуально.

Что бы он ни сказал, Я хочу услышать больше.

Было жарко.

Я наклоняюсь.

— Что ты только что сказал?

— Ты сказала: «это неожиданно», а я сказал: «Да, но я хорош в этом».

Я сглатываю, отводя взгляд.

— Значит, в наших сообщениях ты использовал французский.

— Oui. Parfois je ne peux pas m'En empêcher. — Он смеется, кладет большие руки на стол и откидывается на спинку стула. Закидывает руки за голову.

Я слежу за его движениями, изучаю твердые линии груди под фиолетовой футболкой, гладкую бледную кожу бицепсов.

О Боже, Лорел, возьми себя в руки.

— Что ты только что сказал?

— Я сказал, что иногда ничего не могу с собой поделать. — Еще один приятный смех, и бабочки в моем животе просыпаются. — Это просто выходит наружу. Я не знаю, что делаю половину времени.

— Поразительно. В детстве ты говорил только по-французски?

Быстрый кивок, и его руки опускаются.

— Когда моя Нана жила с нами. Мы прекратили, когда она умерла несколько лет назад, как раз когда я пошел в старшие классы.

— Нана — это твоя?..

— Прости. Так я называл свою бабушку.

— Мне очень жаль, — каркаю я.

Его левое плечо поднимается.

— Она была старой.

— Да, но все же. Мои бабушка и дедушка были из Польши, и я никогда не слышала, чтобы они говорили по-польски, только «gesundheit», когда мы чихали.

Ретт морщит лоб, в замешательстве.

Это ведь «Будь здорова» по-немецки.

Я вздыхаю.

— Я знаю.

Ретт смеется низким, глубоким, сочным смехом, склонив голову и улыбаясь, не глядя мне в глаза. Прикусывает и проводит зубами по нижней губе. Вперед. Назад.

Я отвожу взгляд и краснею.

— Так. — Я открываю новый файл на компьютере, чтобы казаться занятой, и бросаю беглый взгляд на экран ноутбука. — Борец, да?

— Всю мою жизнь.

Очевидно. Он по-прежнему держит руки за головой, так что мои глаза пробегают по линиям его тела, вниз по его загорелым рукам и туловищу — результат жизни, проведенной в спорте.

У него действительно потрясающие руки.

— Лорел?

Я возвращаю свое внимание.

— Что?

— Я спросил, смотрела ли ты когда-нибудь борьбу.

— Э, нет. — Пока нет. Я делаю мысленную пометку погуглить ее позже. — Тебе нравится?

Ретт скромно пожимает плечами.

— Я хорош в этом.

Он опять врет. Они не набирают юниоров в колледже и не крадут их из других университетов первого дивизиона, если они просто хороши.

— Держу пари, ты не просто хорош. Держу пари, ты феноменален. — Я наклоняюсь вперед, наблюдая, как его глаза скользят по вырезу моей рубашки с глубоким V — образным вырезом, а затем летят к моему лицу. Я лукаво улыбаюсь. — Как ты относишься к тем маленьким спидо (прим.: специальный облегающий плавательный костюм спасателей), которые они заставляют тебя носить?

На этот раз, когда Ретт смеется, он откидывает назад шею и его кадык движется от этого. Сегодня он не побрился; жесткая щетина, покрывающая его шею, делает его грубым и немного неряшливым, как будто он скатился с кровати и ему было все равно.

А волосы? Они волнистые и выглядят так, будто он их расчесывал. Густые и шелковистые, даже если немного длинноватые, просто умоляют, чтобы пара рук пробежалась по ним.

— Эти спидо называются синглетами.

— Я знаю, но это забавно — дразнить тебя.

Румянец Ретта глубокий, ярко-красный, от воротничка рубашки до самых кончиков ушей.

— Вопрос на миллион долларов: нехватка материала когда-нибудь причиняла тебе неудобства?

Он снова смеется.

— Нет. Я к этому привык.

— Никогда?

— Нет.

— А ткань когда-нибудь… застревает там, где не должна?

Парень хрипит, удивленный моим неуместным вопросом, кашляет в локоть, хихикает.

— Иногда.

— Ретт? — Я говорю это тихо, меняя тему.

— Да?

— Я знаю, что это не мое дело, тем более что мы только начинаем узнавать друг друга, но ты знаешь… — делаю глубокий вдох. — Ты ведь знаешь, что твои друзья идиоты, да?

Это последнее, что он ожидает от меня услышать.

— Да, я знаю.

— Я повидала в жизни настоящих засранцев, но эти парни получили главный приз. Что за кучка придурков?

— Я мало что могу сделать. Застрял здесь на следующие два года.

— Застрял?

— Да. Пути назад нет.

— Точно — ты перевелся из Луизианы.

— Верно, и мои родители были очень злы из-за этого, так что нет, никакого перевода обратно. — Он ковыряет лист белой тетради на столе.

— И ты живешь с этими парнями? С командой «поесть и смыться»?

— Да, с двумя из них.

Моя улыбка печальна.

— Ты кажешься приличным парнем. Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой обращались как с дерьмом.

Он кривится.

— Я знаю. Поверь мне, я знаю.

— Ты можешь рассказать мне обо всех этих издевательствах?

Ретт скрещивает руки на груди, бицепсы напрягаются под рукавами рубашки, ткань натягивается на широкой груди.

Мило.

— Наверное. — Он тяжело вздыхает, но сдается. — Очевидно, что я новичок в команде, верно? Некоторые из них называют меня «Новичком» с первого дня, что сводит меня с ума. Мои соседи по комнате терпеть не могут мою фамилию.

— Которая…

— Рабидо.

— Рабидо, — повторяю я. Ра — би — до.

Ретт Рабидо. Я прокручиваю это имя в голове, романтизируя его.

Реально довольно сексуально.

Так по-французски.

— А как насчет тебя? Как твоя фамилия?

— Бишоп.

— Лорел Бишоп — Это слетает с его языка медленно, тихо, как будто Ретт говорит это себе, а не мне. Я вижу, как это крутится у него в голове, вижу, как он это пробует.

— Oui, — шепчу я.

Его глаза морщатся в уголках, когда я произношу единственное французское слово, которое запомнила за все эти годы, его темно — шоколадная радужка смягчается, когда мы смотрим друг на друга через стол в библиотеке.

Эти проникновенные глаза Ретта находят мой грязный пучок на голове, летят к линии роста волос. Бровям. Губам.

Я улыбаюсь.

Он откашливается.

— Мы можем поговорить об «поел и свалил»? Ты знаешь, что я была там с моим другом Донованом. — Осторожно уклоняюсь, зная, что спрашивать невежливо. — Сколько тебе это стоило?

— Четыреста баксов.

— Что?! — Я вскакиваю со своего места и возмущенно кричу в библиотеке. — Четыреста? Ты издеваешься надо мной? Прости, я не должна ругаться, но ты что, издеваешься надо мной? Это ужасно!