Спутники Кэраи оживились, были бы зверями, точно уши бы насторожили.

— Думаете, не люди там были?

— Чего уж тут думать… конечно, не люди.

— Воевать будете с нечистью, почтенный? — спросил Юи.

— Война слишком суровое слово. Разобраться сперва придется.

— Вероятно, святой брат уверен был в своих силах, раз пришел сюда один, и наша помощь ему не понадобится? — спросил Кэраи. Получив кивок, велел своим людям:

— Запрягайте лошадей.

Только вздохнул, наблюдая, как вытянулись лица слуг. На прощанье Кэраи распорядился дать монаху немного еды и денег, мало ли, вдруг и вправду святой человек.

Только когда озерцо скрылось из глаз, пояснил:

— Монах это прекрасно, только больно вовремя он появился, и слишком уж странно все остальное. Неважно уже, нечисть тут замешана или нет ничего загадочного. Если он тот, за кого себя выдает, придет в город и расскажет.

— А не придет?

— Ничего не потеряем и в этом случае.

В некогда вырытой охотниками яме, прикрытой набросанными крест-накрест жердями, полной снега и льда, монах нашел пояс. Повертел в руках, погладил чеканку на пряжке.

Подивился:

— Эк ты запрятался-то…

Сунул пояс в тайный внутренний карман куртки. Неудобно — жесткий, да и неприятно такую дрянь на себе носить, но иначе никак. В поясной мешок положи, так развяжется веревочка, и поминай, как звали. Тут сразу видно — не просто голодная тварь без рассудка, а кто-то поопытней. Тем интересней будет разобраться в монастыре. Еще бы добраться быстрей. В прошлый раз помогла молитва — подъехал в небольшом обозе торговца.

Взвесил в руке кошелек с монетами. Теперь вместо молитвы деньги помогут, благослови Сущий и заступница встреченных нынешних путников. Впрочем, их, похоже, и так уже благословили, раз никто не пострадал после ночного соседства.

Насвистывая, монах побрел обратно по склону, стараясь ступать в собственные следы. Хоть половину снега сдувает отсюда ветер, все-таки глубоко. А по низине совсем не пролезешь.

**

Утром она проснулась, когда в комнате еще стоял полумрак. Спала не раздеваясь на всякий случай. Прислушалась — тишина в доме. Девочки спали рядом, сладко посапывая, не шевельнулись, когда мать их сперва села в кровати, потом поднялась, прошла по комнате взад и вперед. Половицы были пригнаны хорошо, не скрипели, и тут было тепло — хороший, добротный дом.

Истэ огляделась, обнаружила на столике подле окна гребень, умывальные принадлежности. Не ее, но все выглядело новым.

Она могла бы распаковать и свои вещи, но опасалась разбудить дочерей. Они спали так же мирно, как дома, как и в повозке, и в придорожных гостиницах… Откуда такая беспечность, ведь судьба хранит детей не больше, чем взрослых…

Выглянув в окно, впервые подле дома она заметила человека, охранявшего их. Поспешно вышла, опасаясь, что он уйдет, но тот был на месте, стоял, чуть покачиваясь, глазел по сторонам; Истэ даже усомнилась — может, случайный зевака? Но зевакам в такой час в такой глуши нечего делать, для вора же слишком открыт, не прячется.

— Ты знаешь, кто я?

Охранник мотнул головой и отвернулся. Истэ обошла его, снова взглянула в глаза.

— Послушай, если бы ты согласился помочь… Я богаче, чем ты, может быть, думаешь. Я не пытаюсь бежать, ты же видишь, я не одна. Но кое-что рассказать мне… предупредить, когда надо…

На сей раз охранник не стал отворачиваться, но глаза его стали бессмысленней оловянных. Может, глухонемой? Истэ коснулась его руки — не отбросит же! Не отбросил, стоял пень пнем, словно не женщина его касалась, а зябкий ветерок. Неприятно, но никуда не денешься.

Так и не удалось ничего добиться. Постарела, наверное… женщины без денег и власти хороши только молодостью.

Хоть давно уже вернулась с улицы в теплую комнату, холод не желал уходить из-под одежды, проникал еще глубже. Согрела над углями воды, разбавила пополам вином. Размешала с порошком из пряностей — то ли прежние хозяева оставили, то ли кто позаботился о новых гостях. Сидела, завернувшись в одеяло, тянула питье понемногу, разглядывала циновки и нехитрую утварь. Илин и Айлин играли в куклы за стенкой, высокие голоса были слышны отлично. Никогда не жила в доме, где стены как из бумаги…

Как ни старалась, не могла толком вспомнить два года, проведенные с первым мужем. Отлично помнился дом, от расположения дверей до узора на столовых приборах, лица и голоса слуг, все те мелочи, которые вроде бы незаметны, а создают маленький мирок каждого человека. Но тот, из-за которого все началось и разрушилось, оставался скорее символом, туманной тенью, хотя могла бы перечислить его привычки до мелочей. Даже его прикосновения, объятия почти позабыла. Разве что помнила несколько шрамов на его теле, следы ран — наверное, сейчас их стало больше. Но какая ей разница!

Ее настоящим мужем, ее родным и близким был другой, и всё, она так решила и это неизменно.

Задумавшись, не услышала скрипа двери, шагов — или он появился бесшумно? Энори стоял на пороге комнаты, улыбался подбежавшим девочкам — враз побросали кукол, а Истэ словно не видел.

— Ежик, Ракушка, рано проснулись!

Назвал их не по именам — прозвищам; сами ли открыли, или подслушал? Но нет, в этом доме, да и по дороге, она была слишком неспокойна для милых домашних словечек. Значит, сами…

Истэ ощутила почти ревность. Как быстро прониклись доверием! Со стуком поставила чашку.

Энори обернулся, глаза его смеялись.

— Кажется, все планы сейчас пойдут коту под хвост, у тебя слишком хорошие девочки.

И после, когда уже осталась с ним вдвоем, что-то покалывало болезненно, будто в десне рыбная косточка: да, они малы и росли в любви, но зачем они так доверчивы…

Она не предложила гостю ни выпить, ни даже присесть — но он преспокойно устроился сам подле нее. И явно наслаждался их новой встречей, разве что не мурлыкал от удовольствия, как кошка, когда ей в блюдце льют молоко. И это ее слегка разозлило и помогло успокоиться. Любопытно, сколько человек знают его тайну, знают, что он живой? Вряд ли она одна посвященная… чем меньше людей знают, тем хуже для Истэ.

— Чего ты хочешь добиться?

— Смуты, — сказал он прямо. — О твоем… бывшем муже ходят разные слухи. Если народ начнет говорить, что он сам тебя убил — пытался убить — в припадке гнева, а всем остальным потом преподнесли байку о трагической смерти, многие возмутятся, особенно твоя родня. И без того его Дом сейчас лишился поддержки многих верных семей. И Тагари не сумеет сдержаться, подогреет слухи еще сильнее. Знаешь, так сухая солома загорается от огня, и затем тот горит еще жарче, — видимо, заметив в ее лице сомнение, добавил: — Не волнуйся, твоя честь не пострадает — ты была ни в чем не повинна, лишь стала жертвой его подозрений и злобы. А то, что было потом… ну ты человек, в конце концов. Тебе захотелось тепла, нормальной семьи.

— Если я чудом избежала смерти, зачем вернулась? Особенно столько лет спустя.

— Увидеть сына, — ответил он быстро. — Люди часто совершают безрассудные поступки ради любви.

— Какой любви, ты с ума сошел, я ведь сбежала и от мальчика тоже.

— Не проговорись перед кем-нибудь еще. Не сбежала, а скрылась после того, как волей Небес спаслась.

— Я в дороге вроде бы слышала о твоем театре, мне показалось странным подобное увлечение — для того, каким я тебя помнила, но теперь верю — ты, верно, и речи им сам сочинял… Так что насчет материнской любви? — сказала она как можно спокойнее, прогоняя картинку — Тайрену, которому всего лишь полгода, машет погремушкой и улыбается, и глядит на нее, Истэ. Погремушка была серебряная и отделана красной яшмой, «красноглазая», назвала ее нянька.

— Никто не удивится, узнав, что ты решила проведать сына, который остался один после моей… смерти.

— Я и об этом успела узнать в глухом углу, где жила?

— Конечно, ты собирала все слухи о мальчике. По капле, как воду в засуху.

— Сейчас расплачусь от умиления.

— Согласись, это лучше, чем репутация матери, сбежавшей с любовником и бросившей больного младенца. И ни разу не вспомнившей.