— Ты сделал так, что оба уснули.

— Это легко. И лучше для них — пусть отдохнут, — Энори прибавил задумчиво: — Они пытались слышать голоса мертвых с той стороны, где тихо, но сейчас умершая сидит среди них, и они никогда о том не узнают.

— Ты слишком многим позволяешь жить. Даже мне, — тускло рассмеялась женщина.

Голос ее был пылью — слежавшейся, плотной, издали похожей на мягкую ткань.

— Как тебя звать? — спросил.

Она не ответила. Энори повторил вопрос, будто спрашивал в первый раз.

— Мое имя давно мертво, — сказала она неохотно. — И тем более не тебе его знать.

— Я же должен как-то обращаться к тебе.

— Здесь нет других, и никогда не будет, пока мы наедине. Не пытайся изображать учтивость.

— Как знаешь… Твое имя, наверное, часто называл муж, даже будучи мертвым?

Ее лицо закаменело.

— Я буду звать тебя Яаррин. Красный цветок…

Она все-таки оставалась женщиной, и любопытство не вытравила даже смерть:

— Почему?

— Красота и кровь… все это ты.

— Не ври, что считаешь меня красивой, — усмехнулась женщина.

— Я видел многих гораздо лучше, — легко согласился он. — Живых. А еще… среди моих цветов были и хищные. Часть их — невзрачные, не привлекут внимания, но если вглядеться, насколько они совершенно устроены для убийства, понимаешь, как хороши.

— Ты знаешь, что сказать женщинам. Но зачем они тебе? — тори-ай подкинула пару веток в гаснущий костер, но пламя их не взяло. — Ты не мог стать настолько человеком, чтобы находить удовольствие в чьих-то ласках. А управлять другими можешь и без посредниц.

— Видела представления с марионетками? Как думаешь, зачем людям их помощь? Ведь можно сыграть самим… Но не только поэтому.

— А почему?

— Слишком многое пришлось бы рассказывать. Не тебе, да и любопытство твое уже остывает, как эти угли.

Больше они не произнесли ни слова, и, когда костер погас, среди черных пятен и силуэтов ночи стало больше на два. К рассвету силуэт остался один — женщина вернулась в гребень. Энори с грустью посмотрел на кострище — где-то под слоем пепла еще теплилась красная искра — и устроился в снегу, будто спал.

Майэрин оставила служанку у входа — та побаивалась умерших. А сама, завернувшись в темно-серую шерстяную накидку, бродила по занесенным снегом тропинкам. Зимой траурные одежды носили только дома: попробуй выйди на мороз в платье из простого холста…

А вот прическу ее скалывали шпильки из дерева, не покрытые даже лаком, не говоря о резьбе или драгоценных камнях.

Единственное место, куда ее отпускали одну. Сейчас здесь было лучше, чем дома — там постоянный страх, шепоты по углам, но ей и сестрам не говорят ничего. Правда, она и сама понимает. А дядя обрывает все разговоры о будущем семьи…

Никто не удивится, что Майэрин предпочитает бродить среди незримых теней.

Сторожа следили за порядком здесь, на кладбище, предназначенном для богатых, счищали снег с вымощенных камнем дорожек.

Ровные столбики из серого камня, пошире и поуже, посветлее и потемнее, с надписями на одной из сторон. Там были перечислены те, чей прах покоился под камнем. Памятники незамужним женщинам отличала выбитая ветка ивы. Слова молитв, знаки, означающие почет и уважение… многое можно было прочесть на каменной грани. Имя ее семьи нередко встречалось тут, в южной части кладбища, и все это были ее предки и их родня. Майерин знала историю большинстваэтих людей. Вот троюродный дед, замешанный в мятеже, но сумевший откупиться и остаток дней доживавший в изгнании. А вот бабушка; Майерин плохо ее помнила, только высокий рост и властный голос, которого боялся весь дом — кажется, даже отец не осмеливался идти поперек ее воли…

И совсем новый камень, на котором два имени.

А ее имени на этом надгробии не будет, она, если выйдет замуж, присоединится в иной жизни к мужу, если же умрет девицей, памятник ей поставят отдельно.

Если, конечно, тело не унесет река, или не случится иной беды.

Уже не в первый раз приходила сюда. Привыкла, даже как-то теплее было. Тут даже казалось — и Кайто ей радуется, хоть всю свою жизнь он мало интересовался сестрой. Да и другими сестрами тоже. А вот отец… он всех их любил. Может быть не всегда так, как ей самой бы хотелось, но любил безусловно.

Что же теперь…

Постояв, направилась дальше. Одинокая галка сидела на ветке, смотрела на девушку. Вдалеке сторож прошел, поклонился, заметив, что она его видит. Майэрин махнула рукавом: не приближайся, не нужна твоя помощь.

Хотя… а может, спросить? Но стыдно было, неловко. Еще подумает что…

— Госпожа Майэрин? — голос прозвучал тихо и мягко как снег, по которому ступала. Вздрогнула, но голос узнала, хотя и слышала-то его всего несколько раз и недолго. Незачем врать себе, хорошо запомнила, не спутала бы с чьим-то еще.

Они почти не были знакомы, изредка видели друг друга на праздниках, куда допускали и девушек незамужних. Видели, но лишь обменивались приветствиями. И порой наблюдала, как он приезжал к ее брату. Отец не особо жаловал такие визиты; несмотря на вроде как дружбу, Дом Нара был ему поперек горла.

Ох…

Рииши изменился — похудел еще больше, и стал похож на ту самую галку, которая все не улетала. К тому же и в черном сверху, а манжеты и ворот нижнего одеяния — огненно алые. Огонь и уголь, как раз для главы оружейников.

Раньше девушка, верно, смутилась бы, а сейчас, среди ровных столбиков и тишины, обрадовалась. Мимолетна была эта радость, сразу пришло сочувствие — понятно ведь, почему он здесь. Затем страх — и до нее дошли слухи, хоть и не верила им; о Небо, что он сейчас, наверное, думает… Заторопилась, ответив на приветствие:

— Я не хочу задерживать вас, мне, верно, уже пора…

— Я провожу вас, если позволите.

Отказать не посмела, да и не хотела. Пошли рядом, медленно, то ли из почтения к месту, то ли спешить не желая.

— Простите мой вопрос, но вы что-то искали, госпожа Майэрин? В этой части нет никого из семьи Аэмара. Может быть, я подскажу…

Девушка ощутила, как кровь прилила к щекам, быстро помотала головой. Но спасибо, хоть не об отце своем заговорил. А спутник ее смущенно умолк, верно, поняв, что спросил лишнее.

— Я просто бродила, смотрела… Там было настолько спокойно… Словно уже в другой мир шагнула, и нет печали.

Замялась, думая, можно ли ему доверять, решилась:

— Я только думаю… Разве пепел Энори Сэнны зарыли не здесь? Я ходила, смотрела, но нет… и дома сказать мне никто не мог…

Она говорила так тихо, что, верно, едва можно было расслышать.

— Не знаю, госпожа Майерин. Эта история очень темна… до меня доходили даже слухи, что он остался в живых. Правда, только очень невнятные слухи.

— Я в это не верю, — сказала она еще тише. — Зачем бы ему тогда прятаться? Правда, был один случай… я нашла цветок у себя в комнате. Это было с месяц назад, полгода прошло со дня, как отец дал согласие на наш брак … Я очень испугалась тогда. Но больше — нет, ничего.

— И вы искали надгробие…

— Я хотела… самой потом принести цветов. Ведь мне он не делал зла, а я почти обрадовалась его смерти…

— Думаю, могилу мы никогда не найдем, ее скрыли намеренно. Слишком многие приходили бы к ней, прося его душу о чуде. Но здесь его нет.

— Что же… вот и ворота уже. И… спасибо, что проводили и говорили со мной.

— Мы с вами похожи, — уголок рта дернулся в невеселой усмешке. — Оба потеряли отцов и брата…

Мягко сказал, без намека. Правду. И она ответила правдой, но половинчатой:

— Но вы теперь — глава Дома, а я — никто. Имя переходит к моему дяде. Он уважает мою мать, мы пока будем жить, как жили…

Как жили. Если не арестуют никого вскоре, не отнимут доброе имя. А состояние… его-то пусть забирают.

До выхода они дошли молча, а там девушку ждали носилки.

— Вы позволите как-нибудь вскоре увидеть вас? — спросил спутник.

— Но зачем? — сказала и чуть не прикусила язык — мать вечно ругала ее за чрезмерную прямоту.