– Да брось ты, не обижаюсь я.

Они стояли в обнимку посреди магазина, две подружки, две одноклассницы, знавшие друг друга с пелёнок, и молчали. Лида вспомнила, сколько всего они пережили вместе. Тяжёлая работа, голод, война, смерть. Много смертей. Потом – победа, а за ней – первые свидания и поцелуи, а потом замужество, дети, работа. К своим тридцати восьми они вдвоём вынесли столько горя, переделали столько работы, сколько положено не на один десяток жизней. А вот счастья – с трудом на напёрсток наберётся.

– Добро, пойду я, Варь.

Лида чмокнула подругу в щёку и вышла из магазина.

Варя проследовала за ней на улицу и сняла с двери табличку.

На дороге было пусто. Небо резко переменилось, стало серым, нерадостным. Ласточки-касатки суетились, носились низко над землёй. Не слышно было стрекота кузнечиков, не порхали бабочки, не жужжали пчёлы. Вся мелкота попряталась.

«Надо же, каких-то полчаса назад пекло солнце, а теперича…» – подумала Варя.

Она прислонила ладонь ко лбу и внимательно посмотрела вдаль, в сторону лесоповала. С севера, над ельником, небо заволокло тёмными грозовыми тучами. Лёгкий ветерок сменился холодным, уверенным, берёзы трепетали, послушно наклоняясь от каждого дуновения. Где-то вдалеке сверкнула молния, следом раздались глухие раскаты грома. Ветер хлестнул с новой силой. У Вари сорвало косынку с головы, она попыталась поймать её, но не успела, ту вмиг закружило и отнесло на соседний участок. Платок зацепился за трубу на обветшалой крыше дома и затрепыхался белым флагом, тщетно пытаясь сорваться.

«Нет, не вернуть уже…» – подумала Варя, невольно скрестив руки на груди, и застыла, переводя взгляд с косынки на полуразрушенный дом, на треснутые стёкла, заклеенные чёрной изолентой, словно крестами.

«Ой, батюшки, окна же открыты», – вдруг спохватилась она, выйдя из оцепенения, и побежала обратно в магазин.

Время до вечера пролетело незаметно. К шести часам сельский магазин ожил заново: женщины, из тех, кто не успел купить продукты в обеденный перерыв, быстро, почти что на бегу, набирали провизию и так же торопливо расходились – дети, мужья и хозяйства ждали их хлопот. Мужики, наоборот, заходили в магазин не торопясь, вразвалочку, брали папиросы, консервы и водку, реже – хлеб и что-нибудь для дома, ждали друг друга и так же, не торопясь, выходили из магазина, иногда по двое или по трое. Частенько, если погода позволяла, они толпились вокруг входа, курили да поглядывали на молодок, присвистывали и подшучивали над девками. Наконец все разошлись.

Варя поглядывала на часы. Без пяти восемь. Большая стрелка словно застыла.

«Придёт? Чую: что-то будет…» – сердце постепенно начинало набирать обороты. Варя закрыла окна на щеколды и сняла кассу.

– Открывай давай! – вдруг послышался грубый мужицкий голос и тут же громкий стук ногами в дверь. Варя не успела её запереть, и в магазин ввалились два мужика, оба в телогрейках, небритые, с рыскающими глазами, видать, после отсидки только, а таких водилось здесь немало: леспромхоз рос, нужна была новая рабочая сила, и самый лучший опыт по этой части имелся у отсидевших на зоне, поэтому и слали их сюда пачками.

– Эй, красава, ты магазин не спеши закрывать! – с порога сказал ей один из них, здоровый, лысый, с татуировкой на черепе, по-видимому, главный.

– Водочки нам давай! – разнузданно подхватил второй, маленького роста, с усами. Он по-хозяйски осмотрел полки, а потом – и саму Варю. – Слышь, Гуцул, сколько возьмём? – спросил он, обращаясь к лысому.

– Бери две пол-литры, – ответил тот, подошёл к окну, отодвинул занавеску и посмотрел наружу.

– Слыхала, что сказано? Две «Московской» давай. И две кильки, – приказал усатый Варе.

Варя, не говоря ни единого слова, выставила на прилавок водку и консервы.

– Шесть сорок – сказала она.

– А баба-то справная! – продолжал усатый, распихивая консервы по карманам телогрейки и рыская масляно-похотливым взглядом по Вариной фигуре, не обращая внимания на её слова.

– Дай-ка нам ещё нарезной.

– Нарезного нет. Только ржаной, – голос Вари дрожал. Она полезла открывать хлебные полки, которые всегда запирала на ночь.

– А ты что худая-то такая? – начал донимать её усатый, – Истаскалась, поди? Под начальника, небось, стелешься? А под простых мужиков как, а? – он перемахнул через прилавок к Варе. Она отскочила назад, в угол.

– Баба – это хорошо, – сказал лысый, посматривая в окно. Часть улицы вместе со входом в магазин скрывалась от обзора, он пытался заглянуть за угол, но ничего не было видно. – В самый раз будет, давненько у меня энтого дела не было. Затворяй ворота! – приказал он.

Дверь вдруг распахнулась, и в магазин зашёл Олег.

Мужики смерили его взглядом, подождали, не войдёт ли кто другой, и, когда поняли, что им ничего не угрожает, лысый сунул руки в карманы и шагнул навстречу.

– Слышь, ты, шёл бы ты отсюда, – низким басом прорычал он. – У нас тут свои дела.

Олег быстро оценил ситуацию.

– За водку расплатитесь – и валите отсюда, – процедил Олег сквозь зубы.

Лысый аж изменился в лице.

– Эй, Проныра, слыхал? – обратился он к усатому.

– Да я сам от такой борзости охреневаю, – ответил усатый и перепрыгнул через прилавок обратно. – Ну-ка, пером его!

Лысый выхватил заточку из кармана и прыгнул на Олега, пытаясь пырнуть его в живот. Тот увернулся и со всей силы ударил нападавшего кулаком в челюсть. Лысый упал, задев головой металлический угол прилавка, заточка вывалилась из руки, и он так и остался лежать на полу. Олег наступил на заточку, в это время к нему подскочил Проныра. В руке он держал нож-резак.

– Ты что, падла? – взревел Проныра и набросился на Олега. Тот опять проворно увернулся, усатый по инерции махнул рукой в воздух, и Олег ударил его по спине. Проныра упал на одно колено, нож выскочил из руки. Олег пнул его в живот, потом ещё, тот повалился на бок, хрипя. Олег, не мешкая, подобрал нож и заточку.

К этому времени очухался лысый.

– Вы чё тут, сволочи? – прошипел он сквозь зубы, держась за голову и пытаясь подняться. Все зубы его были в крови, он сплюнул на пол кровавый сгусток. Лысый посмотрел на напарника, корчащегося рядом, исподлобья бросил взгляд на Олега, держащего нож в правой руке и заточку – в левой, и сказал Проныре, вставая:

– Ладно, пшли отсюда.

Проныра молча поднялся и направился к выходу, лысый последовал за ним.

– Чтоб я вас здесь больше не видел, – твёрдым голосом сказал Олег.

Проныра остановился в дверях, но лысый слегка подтолкнул его в спину и сказал:

– Матёрый, сука. Не лезь.

Они ушли, оставив дверь открытой.

Олег посмотрел на Варю. Она стояла в углу, скрестив руки на груди, маленькая, хрупкая, напуганная. Он зашёл за прилавок, обнял её, как-то по-отцовски прижал к себе и сказал:

– Не бойся, ничего не бойся. Они больше не придут.

Нина смотрела в окно. На улице было светло и пустынно, сельская дорога после недавней грозы размокла, деревья стояли не шевелясь, вымытые, зелёные, блестящие. Никакие звуки не нарушали тишину позднего вечера, не скрипели калитки, не мычали коровы. Даже птицы, и те уже давно притихли. Нина взглянула на настенные часы.

«Без десяти одиннадцать. Где она ходит? Надо всё-таки идти за ней. Она же с деньгами с магазина идёт, вдруг кто нападёт? Много тут нездешних шастает».

Сашка ходил по комнате взад и вперёд, заложив руки за спину, и тоже посматривал на часы.

– Ну что, идёт кто? – в который раз спросил он.

– Нет никого, сказала же, – ответила Нина. – Собаки бы залаяли первые, чего спрашивать-то?

– Собаки могут не услышать, – буркнул Сашка. – Давай схожу за ней.

– Вместе пойдем.

– Вместе не пойдём, сто раз уже сказал! Поздно уже!

– Если мне поздно, то и тебе поздно! Если ты пойдешь, то и я пойду!

– И в кого только ты стомая21 такая?