– А я что, не мужик?! – взорвался Сашка, вскочил с табурета и начал нервно мерить шагами кухню. – Я сам крыльцо сделаю! Не надо нам никого! У меня уже всё готово! Доски уже купил!

– Доски… Какие доски? – Варя устало закрыла глаза рукой.

– Мам, – в разговор вмешалась Нина. – Не надо столько работать, пожалуйста. Мы же всё видим, как ты устаёшь. Мы с Сашкой поговорили обо всём, всё решили. Ты отдай нас с ним в детдом. Тебе ж легче будет. Тишку с Галькой спокойно вытянешь. А мы, ничего, мы большие уже, не пропадём. А вырастем, работать начнём, помогать тебе будем.

– Полноте, дура, ты чего такое мелешь-то? Решили они! Кабы я вас да в детдом? – Варя грустно посмотрела сначала на Нину, потом – на Сашку. – Устыдились бы такое и мамке-то говорить!

– Зато чужих в доме не будет! – уверенно парировал Сашка. – А мы с интерната приезжать будем на выходные, там разрешают, я уже всё узнал. Если он придёт к нам в дом, я всё равно уйду.

– Куды это ты сбегёшь? Вот ужо! Гли-ко, от опехтюй нашёлся на мою голову! Наоборот же, заживём хорошо. И отец у вас наконец-то будет. А то растёте без отца, от и правду всё мне в вашей школе долдонят: безотцовщина! На улице слоняетесь, во все переделки ввязываетесь. Где какая кодла пазгается – значит, тамотка и мои Сашка с Нинкой.

– Отец? – возмутилась Нина. – Как наш? Не нужен нам такой отец! Никакой отец нам не нужен! Тишка вон вообще не знает, что такое этот отец, тот и носу сюда не кажет! Зато малого своего, от новой жены-то, каждый день из яслей забирает! А Тишке – ни здрасьте, ни до свиданьица!

– Слушайте, вы оба чего: белены объелись? – теперь встала Варя. – Не доросли ещё! Ишь, командиры! Яйца курицу не учат, слыхали такое? Совсем вам бошки поотшибали в драках ваших, как я посмотрю! В детдом! Да как у вас язык повернулся такое сказать!

Сашка демонстративно развернулся и вышел в сени, хлопнув дверью. Нина с Галей стали молча убирать со стола, а Варя, расстроенная, сняла фартук и ушла в горницу, села на кровать и задумалась.

«От коперзы, не смыслят же ничего. Нету же сил у меня больше одной тянуть, нету. Тишка только в школу пошёл. А так поженимся – глядит-ко, кур заведём, скотину опять же, корову. Яйца, молоко своё будут, – Варя глубоко вздохнула. – Когда цельная семья-то – всегда легче. Пройдёт это у них, пообвыкнутся. Всё без папки-то, оттого и хара́ктерные такие… Ну это ничего, повзрослеют – поймут».

Галя домыла посуду и вышла из дома.

«Что-то блестящее… под мамиными окнами», – она прямиком бросилась в палисадник.

Нераскрывшиеся бутончики космеи окружили её, щекоча по коленкам мягкими ажурными листьями. Тяжёлые, нарядные большаки-пионы выставили свои шёлковые, ярко-розовые лепестки напоказ, хвастаясь миру каждым из них, точно собираясь подарить их все без оглядки, от всей своей широкой души, не оставляя себе ничего. Галя старалась не наступить, не помять ни один, аккуратно раздвигая их на своём пути; пионы послушно наклонялись, а потревоженные, недовольные мохнатые шмели, жужжа, медленно покидали лепестки, улетая прочь. Она притянула к себе один пион и вдохнула нежный, волшебный аромат.

– Ах, как чудесно, – произнесла Галя, не в силах сдержаться от наплыва детского счастья.

Она нырнула в стройные ряды лиловых и белых минаретов27, стражей выстроившихся вдоль стены дома. Присев на корточки, Галя внимательно изучила маленький клочок земли под окном и быстро нашла сверкающую капельку. Она запустила пальцы в рыхлую землю и, зацепив что-то крошечное, потянула: в её руке оказалась пара маленьких серёжек, связанных между собой тоненькой ниточкой. Нежно-розовые камушки, цепко охваченные малюсенькими золотыми лапками, блестели, сияли на солнце.

«Красивые», – Галя улыбнулась, поднесла камушек к глазам и посмотрела через него на солнце. Свет преломлялся сквозь грани, отливая разными оттенками, от голубого до фиолетового.

«Ух ты! От так сокровище! Я нашла сокровище! Сделаю секретик! – довольная своей находкой, она выбралась из палисадника и огляделась по сторонам, выбирая место понадёжнее. Взгляд остановился на берёзе около калитки. ― Да, там будет лучше всего», – решила она.

Быстро сбегала в сарай, нашла подходящий осколок среди битого стекла, вырыла ямку, уложила на дно лепестки пиона, сверху – серёжки и накрыла тайник стёклышком. Блестящие капельки заискрились в шёлковой колыбельке. Галя встала и полюбовалась секретиком.

«Как баско», – довольно согласилась она сама с собой, засыпала ямку и тщательно утрамбовала землю над своим кладом, потопав на ней для надёжности.

Варя поправила непослушный локон, выбившийся из празднично уложенных волос. На какое-то мгновение она застыла, разглядывая себя в зеркале в комнате для невест ЗАГСа Харовского района. Девушка напротив казалась совсем незнакомой. Высокий начёс, серебряные серёжки-гвоздики, голубое кримпленовое платье и туфли «Цебо» на маленьком каблучке. С виду и не скажешь, что ей уже тридцать восемь и четверо детей по лавкам. Надо было только не улыбаться, иначе мелкая сеточка морщин предательски выдавала возраст, но сегодня её глаза сияли счастьем и, словно сами становясь солнышками, лучились, даря всем вокруг тепло и свет. Не улыбаться она не могла, ей хотелось кружиться и летать как когда-то, когда ей было двадцать, когда кончилась война и они все радостно высыпали на улицу, заливались смехом, обнимались, целовались, словно пытаясь впитать в себя навсегда счастье – полное, цельное! А сейчас она любила и была любима. После шести нескончаемо долгих лет, прожитых без ласки, без единого доброго словечка, без поцелуя, только с подушкой, проплаканной насквозь. Ей хотелось петь, хотелось выбежать из комнаты, найти Олега, убедиться, что он здесь, с ней, что он ещё любит её и никуда не ушёл, что она для него – самая лучшая и любимая, обнять его крепко-крепко и стоять так, никогда не расставаясь.

Она выглянула из окна: на улице лило как из ведра, стало темно, точно наступила ночь.

«И что это такое… Будто в мае… Так ведь сентябрь сейчас… бабье лето должно быть… Где ж оно бабье?» – И она задвинула тяжёлую парчовую штору.

«Бог всегда знает, как предупредить о беде», – вдруг ни с того ни с сего вспомнились слова матери… Варя махнула рукой, отгоняя от себя тревожные мысли.

Она подошла к работнице ЗАГСа, стоявшей неподалёку и разговаривавшей с продавщицей цветов.

– Дак готовая я.

– Ну вот и ладно. А что бледная такая? Переживаешь, что ли?

– Дак пошто мне переживать-то? По любви, чай, замуж выхожу, не по тятькиной указке.

– Ты не переживай, тут многие невесты в последнюю минуту паникуют. Ну ничего, побоятся-побоятся, а потом не успеют оглянуться – и замужем. Так что давай-ко, вот тебе дежурные румяна, иди, в порядок себя приведи, и жду тебя через, – женщина посмотрела на часы, висевшие над входом, – пять минут. Добро? – и, не дожидаясь ответа, добавила: – Ну, давай, давай, поторопись, красавица. А то у меня другая пара на подходе.

Олег первым спрыгнул с подножки поезда. Варя, следуя за ним, вдруг неуклюже поскользнулась, но он вовремя подхватил её. Они рассмеялись и поцеловались.

– Ну, Варюха-краюха! Заживём! – сказал Олег воодушевлённо. – Сегодня же переезжаю из барака к тебе! Крыльцо подправим, сарай, забор! С дровяника начнём, до зимы надо успеть.

– Да, дровяник – хорошо бы до зимы успеть, – согласилась Варя, взяла его под руку, и они пошли домой.

Здесь, на Лесоповальной, дождь, видимо, был коротким: ясно светило солнце, золотые, вымытые берёзы мягко стелили ковёр из листвы перед молодожёнами. Люди оборачивались, никто из сельчан не привык видеть Варю такой сияющей…

– Эх, гармонь бы сейчас! Сплясали бы! Ну ничего, мы ещё спляшем, Варь, спляшем! Отстроимся до зимы, а зимой и спляшем, правда, Варь?