А.А.: Ничего, дело нам там найдется. В общем – до встречи на балу!
Путешествие четвертое. Ошибка Шерлока Холмса
Бальный зал в доме Павла Афанасьевича Фамусова. Бал в разгаре. Среди гостей – Архип Архипович и Гена. Они стараются затеряться в толпе, чтобы их не обнаружили. Гена глубоко возмущен слухом о сумасшествии Чацкого, тем более что слух этот рождается прямо у него на глазах.
Гена: Архип Архипыч, может, попробуем объяснить им, что все это вранье?
А.А.: Вряд ли, Геночка, из этого что-нибудь выйдет… Но погоди, разве я тебя не предупредил? Придется нам говорить здесь только стихами. А иначе нас мгновенно выставят отсюда.
Гена: Как же так? Я ведь не умею!
А.А.: Ничего, ничего, привыкай! В Стране Литературии без этого нельзя. С Иваном Грозным ты ведь ухитрялся объясняться стихами…
К Архипу Архиповичу и Гене подбегает возбужденный Антон Антоныч Загорецкий.
Загорецкий: Про Чацкого слыхали?
А.А.: Нет, не слышал!
Загорецкий: А с ним такой примерный случай вышел: Его в безумные упрятал дядя плут… Схватили, в желтый дом и на цепь посадили.
А.А.: Помилуйте, да он сейчас был тут!
Загорецкий: Так с цепи, стало быть, спустили. (Убегает.)
А.А.: Такого сплетника еще не видел свет!
Гена: Архип Архипыч! Что за бред? Нормального назвали психопатом! Давайте их разоблачим!
А.А. (безнадежно): Куда там! Ведь говорит комедия сама Своим названием, как дважды два-четыре, Что в подлом фамусовском мире Всем умным-горе. От ума.
Гена (он никак не может успокоиться): Да знаю это я! Мы проходили в школе… И все-таки я им сейчас задам! Эй, вы! Послушайте! Не стыдно разве вам Так подло сплетничать?
Фамусов: О чем? О Чацком, что ли?
А.А. (решив поддержать Гену): Сомнительно, чтоб он безумным был…
Фамусов: Чего сомнительно? Я первый, я открыл!..
Гена: Тогда скажите честно и правдиво: За что его вы психом стали звать?
Хлестова: Сказала что-то я – он начал хохотать…
Молчалин: Мне отсоветовал в Москве служить в архивах…
Графиня-внучка: Меня модисткою изволил величать!..
Фамусов: Давно дивлюсь я, что никто его не свяжет! Попробуй о властях – и невесть что наскажет! Чуть низко поклонись, согнись-ка кто кольцом, Хоть пред монаршиим лицом, Так назовет он подлецом!
Гена (он вдруг все понял): Ах вот в чем дело! Вы боитесь правды!
А.А.: На этот раз, мой милый Гена, прав ты. Все мстят ему. Им правда колет глаз. Давай компанию с тобой покинем эту…
Гена: Покинем! Правильно! Карету нам, карету!..
Архип Архипович и Гена в комнате профессора. Фамусовские гости, бал, сплетня – все остается где-то там, далеко. Но Гена никак не может успокоиться.
Гена: Вот подлецы, а? Такого человека оклеветали… Архип Дрхипыч, а эта история была на самом деле?
А.А.: Нет, ее не было…
Гена (он слегка разочарован): Выдумка, значит?
А.А.: Погоди, ты меня перебил. Такой истории не было до того, как Грибоедов написал свою комедию. Она случилась после.
Гена: Как – после? После чего?
А.А.: После того как комедия "Горе от ума" была написана. И даже после того, как Грибоедов погиб.
Гена: Не понимаю… Как же так?
А.А.: А вот так. Был среди современников Грибоедова один удивительный человек – Петр Яковлевич Чаадаев. Все пророчили ему блестящую будущность. Ходили слухи, что сам император собирается сделать его своим советником, а то и министром. Пушкин, который был другом Чаадаева, сказал о нем: "Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, А здесь он офицер гусарский".
Гена: А почему Пушкин так сказал? Он, что ли, считал, что быть гусаром плохо?
А.А.: Нет, Пушкин хотел сказать, что по своим исключительным качествам Чаадаев должен был стать великим государственным деятелем – таким, как Брут или Перикл.
Гена: А он так и не стал?
А.А.: Не стал. Но не потому, что не мог, а потому, что предпочел сохранить независимость суждений, самостоятельность мысли. У него произошел разрыв с царем и его министрами. Помнишь, в "Горе от ума" Молчалин говорит Чацкому: "Татьяна Юрьевна рассказывала что-то, Из Петербурга воротясь, С министрами про вашу связь, Потом разрыв…"
Гена (вдруг догадавшись): А! Так это его Грибоедов под именем Чацкого вывел?
А.А.: Ну, "вывел" – это, может быть, сказано чересчур сильно. Но у Чаадаева было и в самом деле немало общего с Чацким. Да Грибоедов этого и не скрывал. Даже фамилия "Чацкий" была выбрана не случайно: у нее ведь один корень с фамилией Чаадаева…
Гена (придирчиво): Как же один корень? Ничего подобного! В фамилии Чацкого корень – "Чац", а у Чаадаева – "Чаад". Совсем другой корень!
А.А.: Да нет, все-таки один. Понимаешь, сначала Грибоедов назвал своего героя Чадским… Это только потом он решил два звука-"д" и"с" – обозначить одной буквой – "ц". Ведь Чадский и Чацкий звучат почти одинаково…
Гена (старательно выговаривает): Чадский… Чацкий… Правда, одинаково.
А.А.: Ну вот. А фамилия Чаадаева в разговорной речи произносилась "Чадаев". Так и Пушкин писал: "Чадаев, помнишь ли былое…" Вот и выходит, что корень один – "Чад"… Впрочем, не о том речь. Главное, что с Чаадаевым через несколько лет после того, как он стал прототипом Чацкого, случилась беда, повторяющая трагедию грибоедовского героя. Его объявили сумасшедшим.
Гена: Кто объявил? Опять эти… на балу?
А.А.: Нет, на этот раз все было еще ужаснее. Его приказал объявить сумасшедшим сам царь. И только за то, что он позволил себе честно и прямо, вслух, как Чацкий, высказать правду о современном ему обществе.
Гена: А где он высказал? Прямо самому царю?
А.А.: Он написал философскую работу и напечатал ее в одном из журналов. Журнал был закрыт, а автор крамольной статьи официально объявлен безумным. То есть произошло то же, что с Чацким. Да иначе и быть не могло. В обществе, где лесть, подхалимство, карьеризм были общепринятыми, человек, который хотел жить иначе, уже казался странным. А уж тот, кто посмел прямо выступить против лжи и лакейства, против всех нравственных (а на самом-то деле – безнравственных) устоев фамусовского общества, – тот безусловно казался сумасшедшим…
Гена: Понятно… Так, значит, Чацкий-это Чаадаев…
А.А.: Ну нет, не надо ставить между ними знака равенства. Чем-то Чацкий действительно напоминает Чаадаева. А чем-то, например, – поэта и декабриста Вильгельма Кюхельбекера…
Гена: то есть как? Еще и Кюхельбекера?
А.А.: Да, об этом в ту пору немало говорили. Тем более что Чацкий так же горяч и пылок, каким был Кюхельбекер, или Кюхля, как называли его друзья. А кроме того, в жизни Кюхли было нечто очень похожее на то, что случилось и с Чацким: его тоже объявили безумцем. Так что, как видишь, литературная наука имеет основания и Кюхельбекера считать прототипом Чацкого…
Гена (он сейчас переживает момент большого презрения к литературной науке): Наука! Тоже мне – наука! Наука-вещь точная. В физике или в алгебре такой неразберихи и быть не может.
А.А.: Ну, положим, и в алгебре есть уравнения с двумя неизвестными. А то и с тремя. А впрочем, наука о литературе действительно не принадлежит к разряду точных.
Гена (удовлетворенно): Вот я и говорю…
А.А.: Но ведь тем она интереснее! Сколько тут простора для споров, размышлений, догадок!.. А что касается Чацкого, то есть даже мнение, что прототипом его был еще и великий английский поэт Джордж Байрон.
