— Спасибо, — промолвила Даша.

— Да за что? — спросила Надюша. — Кофе будешь? Я пирожки купила, горячие ещё.

Нина Петровна на работу так и не пришла. Оленева тоже не было. Даше пришлось вспомнить распоряжение, которое дала Усольцева ещё весной, и перечислить все свободные средства «Киришинефтеоргсинтезу» за керосин. Что делать дальше Даша не знала. Пойти, что ли, к генеральному и уволиться прямо сейчас? Она несколько раз вставала, доходила до двери и в смятении возвращалась обратно. Бухгалтеры и экономисты, Дашины коллеги, расценили её поведение как посттравматический шок. Даша не стала объяснять, что несколько секунд страшного падения не так губительно отразились на её психике, как осознание собственной вины в том, что произошло. А ещё её мучил страх за будущее Матвея и остальных участников драмы. Включая того, кого ещё и на свете не было.

Пришло сообщение от Оленева: «Прости, очень занят, не могу с тобой встретиться. Я сейчас в Москве. Не переживай, всё будет хорошо. Люблю тебя». Даша чуть не разрыдалась. Эти несколько слов придали ей сил. Она перечитывала их снова и снова.

В среду вечером на работе появилась Нина Петровна. Она выглядела так, словно за три дня похудела на десять килограмм и на десять лет состарилась: бледные узкие губы, резкие морщины и даже седой задорный «ёжик» больше не топорщился. Она подошла к Даше и сказала:

— Поехали со мной.

Без приветствия, без объяснений. Даша молча выключила компьютер и пошла за начальницей. Они вышли на улицу и сели в служебный автомобиль. Выехали со стоянки, влились в плотный поток машин. На круговом перекрёстке водитель свернул за город и добавил газу. За окном мелькали картофельные поля, лесополосы и линии электропередач. Низкое вечернее солнце резало глаза, Даша отвернулась. Нашла в себе силы посмотреть на Нину Петровну. Та сидела с непроницаемым лицом и поджатыми губами. Заметив взгляд Даши, обернулась к ней и сказала:

— Он упал в обморок, когда узнал, что ты была в самолёте.

Даша поняла, что Нина Петровна говорит о сыне.

— Я сообщила на вышку, что нахожусь на борту. Попросила ему передать.

— У него не было с собой радиопередатчика.

Очевидно, что не было. Он же шёл на верную смерть, зачем ему оставлять свои предсмертные вопли в эфире? Даша ничего не ответила Нине Петровне. Та немного помолчала и продолжила:

— Это была трагическая случайность. Он ехал по рулёжной дорожке и не заметил, как свернул на взлётную полосу. Он слышал звук двигателей, но не успел среагировать: был уставший после работы, потерял концентрацию. Немудрено после двух смен подряд, надо что-то решать с переработками диспетчеров…

— Вы думаете, он случайно выехал на полосу? — перебила Даша.

— Ну, конечно, случайно. Не специально же. Он что, идиот по-твоему?

— Значит, такая версия, да? — едва сдерживая злость, спросила Даша.

Неужели Эдику удастся избежать наказания за то, что он собирался убить сто двадцать человек? Это ведь покушение на массовое убийство! Терроризм! Похоже, мамочка планировала в очередной раз вытащить своего тонкого и ранимого сыночка из передряги. А что? Прикроет своим авторитетом, задействует связи, дойдёт до министра транспорта, если понадобится. Дашу начало потряхивать.

— А у тебя есть версия лучше? — не без ехидства поинтересовалась Нина Петровна.

— А Матвей в курсе этой вашей… легенды про усталую случайность?

— Даша, Матвей — начальник службы безопасности. Возможно, для тебя он — симпатичный парень, с которым ты заигрывала и развлекалась в рабочее время, но для остальных он — профессионал, который принимает решения. Когда мой муж уйдёт на пенсию, Матвей займёт его место, станет командиром эскадрильи. Разумеется, он в курсе расследования.

Даша мучительно покраснела от слов Нины Петровны. Да, возможно, она недооценивала степень ответственности, лежавшей на Оленеве, но — «заигрывала и развлекалась»? Нет, она просто полюбила его. Это не было развлечением.

— Приехали, — сказал водитель, вышел из машины и закурил, прикрывая сигарету от ветра.

Они находились на окраине больничного городка. Красные кирпичные корпуса высились чуть в стороне, а здесь, среди зелени и цветущих зарослей жасмина, скрывалась старая приземистая постройка, больше похожая на загородную усадьбу, чем на клинику. Даша догадалась, зачем Нина Петровна сюда её привезла.

— Я не хочу с ним встречаться, — сказала Даша. — Вы его защищаете, он ваш единственный сын, отрицательный резус-фактор, душа без панциря — я всё понимаю. Но я была в том самолёте! И ладно я — мерзкая изменница, хотя я не изменяла. Ладно Матвей — предавший друг, хотя он никого не предавал. Ладно даже Илья Михайлович! Дети часто ненавидят родителей и считают их виновниками своих бед, — Даша перевела дух. — Я допускаю, что у Эдика были веские причины желать нам смерти. Но остальные люди — они-то в чём провинились? Там были дети, женщины, старики. Вы их не видели, а я видела. Я смотрела им в глаза!

— А теперь посмотри в глаза мне и скажи, что ты не имеешь отношения к этой катастрофе, — тихо, но жёстко проговорила Нина Петровна. — Что в этом происшествии нет ни капли твоей вины. Что это не ты довела моего сына до нервного срыва.

Даша сглотнула. Нина Петровна попала в самое больное место — туда, где ныло и кровоточило от неизбывного чувства вины.

— Так вот, если ты не считаешь себя ангелом с белыми крылышками, то наберись смелости и выслушай то, что хочет сказать тебе мой сын. Он ни с кем не разговаривает: ни с врачами, ни с отцом, ни со следователями. Даже мне приходится клещами вытягивать информацию, как будто я ему враг. Он просит только о встрече с тобой. Поэтому я тебя привезла.

Даша закрыла глаза, пытаясь успокоиться. Сделала несколько глубоких вздохов. «Всё будет хорошо, люблю тебя».

— Ладно. Я поговорю с ним.

Эдик встал с кровати, когда она вошла в палату. Вытянулся по стойке смирно между тумбочкой и окном, забранным мелкой решёткой. Он был одет в футболку и короткие шорты, и Даша впервые смогла рассмотреть его поджарое тело. Вернее, не смогла, а захотела. Как она раньше не замечала эти длинные ноги и подкачанные руки? Узкие бёдра и чуть сгорбленные плечи, словно на них свалился тяжёлый груз? Несмотря на некоторую неуклюжесть и спорную внешность, он всё же был хорош собой, молод, неглуп и перспективен. Её передёрнуло от мысли, что три дня назад он собирался себя убить. И не только себя, но и Матвея Оленева, а заодно больше сотни ни в чём не повинных людей (ну, кроме одной девушки, повинной во многом).

Эдик порывисто, в несколько шагов, пересёк комнату и упал перед ней на колени. Обнял её ноги и ткнулся лбом в подол. Даша пошатнулась и взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие.

— Не надо, встань, — сказала она. — Чего ты от меня хотел?

Он поднял лицо, не стесняясь выступивших слёз:

— Хотел удостовериться, что ты жива. Даша, я не знал, что ты там будешь! Я бы никогда не причинил тебе вреда. Я бы лучше умер, чем поставил твою жизнь под угрозу. Ты мне веришь? Скажи, что веришь мне!

— Ну, конечно, верю, — сказала Даша. — Я потому и осталась в самолёте, что знала, что мне ничего не угрожает.

Она вспомнила его слова: «Есть два типа людей: трусы, которые всего боятся, и смельчаки, которые уверены, что ничего плохого с ними не случится». А она тогда ответила, что это глупо, никто же не застрахован…

Эдик вздохнул так, словно груз, пригибавший его к земле, внезапно свалился:

— Спасибо тебе! Теперь я смогу жить дальше. Я бы не вынес, если бы ты думала, что я покушался на твою жизнь.

Он не вытирал слёз, они катились по его щекам, как прозрачные горошины по белой бумаге. Даша попыталась отцепить его руки от своих ног, но Эдик держал её крепко. Тогда она наклонилась и села на пол рядом с ним:

— Скажи честно, зачем ты это сделал? Твоя мать считает, что ты выехал на полосу по ошибке, но я-то знаю, что ты сделал это специально. Я видела твоё лицо. В тот момент я поняла, что ты не остановишься. Ты хотел убить Матвея?