Чувствуя, как к щекам приливает кровь, она накрыла ладонью руку Оленева. Не стоило этого делать, но искушение было слишком велико: голубоватая полутьма ложилась тенями на безмятежное лицо Оленева и делала всё вокруг призрачным и зыбким, словно во сне. Наслаждаясь собственной дерзостью, Даша погладила костяшки, спустилась вдоль длинных пальцев и не удержалась, переплела их со своими. Если это сон, пусть он не кончится никогда!

Даша не заметила, в какой момент Оленев открыл глаза. Секунду назад он крепко спал — и вдруг посмотрел на неё внимательным и трезвым взором. Просто посмотрел, не пытаясь вырвать руку или отодвинуться. Даша поспешно распутала их пальцы:

— Извините, я не хотела вас разбудить.

— А чего ты хотела? — хрипло спросил Оленев.

Она ощутила, как губы сами собой разъехались в ухмылке, наверняка очень пошлой. Она больше себя не контролировала.

— Ну, не знаю… Много чего, наверное… — проворковала она, подалась вперёд и приникла к его губам.

Оленев вздрогнул, но не отвернулся. Он словно выжидал, пока Даше надоест его целовать, и лишь плотнее сжимал рот. Его сухие горячие губы на вкус отдавали леденцами и были такими же твёрдыми. Самолёт ощутимо тряхнуло и, как вагончик на американских горках, с ускорением потащило вниз. Сердце Даши подпрыгнуло в горло, кровь застучала в висках, а в желудке защекотало от страха — воздушная яма оказалась воздушной пропастью, а поцелуй превратился в затяжное падение с небес, пугающее и сладкое до спазмов в животе. Когда сиденье ударило под попу, принимая вес тела, Даша оставила в покое жёсткие губы Оленева и развязно заявила:

— Не стоило так зажиматься, Матвей Иванович. Я женщина, а не ядовитая змея — мои поцелуи не отравленные.

— Да ты напилась, Комарова, — Оленев вытер губы тыльной стороной ладони. — Не делай так больше, это неправильно.

— Что неправильно? — Самолёт снова ухнул вниз, и Даша вцепилась в подлокотники. — Напиваться? Или целовать гея?

— Пусти меня, я должен сделать Аллочке выговор за спаивание кадров.

Он перешагнул через коленки Даши и ушёл в передний вестибюль. Даша тоже вскочила, но преследовать Оленева не решилась. И так опозорилась по полной, не стоило усугублять. Пошатываясь, словно она находилась на палубе морского, а не воздушного судна, Даша побрела в хвост. Лица пассажиров сменялись перед ней как картинки в калейдоскопе: девушка лет тридцати с накладными ресницами, заплаканный младенец с соской, бледный парень в очках. Дедуля в клетчатом пиджаке… Этот-то что забыл на Северном Полюсе?

В туалете Даша поправила одежду, побрызгала на себя водичкой и мокрыми руками пригладила растрепавшиеся волосы. Посмотрела в свои пьяные глаза, казавшиеся в синеватом свете шальными и бездонными, и спросила у отражения: «А тебе не кажется, что ему понравилось?».

Оленев долго не возвращался. Из переднего вестибюля доносились весёлые голоса, и Даша заглянула за шторку. Матвей Иванович, опираясь задом на корпус бортовой кухни, ел что-то из фольгированной касалетки и запивал томатным соком. Рядом с ним стоял рыжий и усатый КВС — Илья Михайлович Усольцев, догадалась Даша. Папа Эда и бывший муж Нины Петровны. Он пил кофе из картонного стаканчика. Густой кофейный аромат наполнял тесный закуток. Напротив мужчин пристроилась Алла и что-то оживлённо рассказывала. Из её причёски выбились прядки, а форменная блузка была расстёгнута на две лишних пуговицы. Что ж, паксы накормлены и уложены спать, почему бы не поболтать с начальством?

— Сорок лет? — переспросил Оленев Аллу, не замечая, что за ними наблюдают. — А он не старый для тебя?

— Нет, Матвей, она права, — задумчиво произнёс Илья Михайлович. — Нужно срочно трахать стариков, пока они живы и у них стоит, а молодых она ещё успеет. — Он подмигнул Даше: — А ты как считаешь, Дашенька?

Раз уж её рассекретили, Даша сделала шажок из-за шторки. Покосилась на открытую дверь в кокпит. Второго пилота видно не было, да и не факт, что он сидел на своём месте справа от входа. Вполне мог сидеть и в туалете. Внезапный приступ аэрофобии сделал слюну кислой. Наверное, не стоило пить столько вина.

— Я считаю, что мужчины под сорок — самые офигенные любовники, — вырвалось у неё.

— Опаньки, — сказал Илья Михайлович.

— Вот этого я и опасался, — сказал Оленев. — Дарье Алексеевне больше не наливать.

Едва шасси коснулись земли, пришло сообщение от Эда: «С прибытием, моя прелесть! Уже скучаю. Позвони, как устроишься». Пока Даша набирала ответ, Оленев поглядывал на экран, но ни о чём не спрашивал.

В местном аэропорту их ждал микроавтобус с табличкой «Морской порт. Служебный». Кроме них в автобус погрузились пятеро бородатых мужиков с огромными рюкзаками и две девушки, благоразумно севшие рядом с водителем. Тот сверил их фамилии со своим списком и выехал.

За городом лежали грязные сугробы, из которых торчали ёлки и кривые низкорослые берёзки. Убогий земной пейзаж контрастировал со звёздным небом, таким ярким, что фары можно было не включать. Небо — словно шкатулка с драгоценностями, где вперемешку со звёздами хранились американские горки, сплетённые пальцы и жёсткие, совсем не воздушные поцелуи, а земля — ржавое ведро, полное грязи. Всю дорогу до Карского моря Даша смотрела на луну, вспоминала поцелуй и запоздало жалела, что не поела в самолёте. Оленев листал айпад, заткнув уши наушниками. Даше хотелось знать, какую музыку слушает её «голубой» начальник, но хмель от «Шардоне» выветрился, и наглости поубавилось. Она уже стыдилась своей эскапады на борту самолёта. Но не раскаивалась.

В общежитии, где пахло краской и новой мебелью, их поселили в одну комнату.

— Извините, — сказала администратор, — гостиница ещё не достроена, а жилые корпуса заполнены строителями. В следующем году планируется открытие порта, работаем в три смены. Но я нашла хорошую большую комнату, надеюсь, вам будет удобно. Если вы согласны жить в одном помещении…

— Согласны, не беспокойтесь, — ответил Оленев.

— А кафе тут есть? Или магазин? — спросила Даша.

— Есть круглосуточная столовая в четвёртом корпусе. Я внесла ваши имена в базу, вас покормят в любое время.

Комната действительно оказалась большой. В ней стояли четыре кровати, дерматиновый диванчик и письменный стол у окна. По периметру располагались встроенные шкафы, а на стене висел телевизор. Что ещё нужно командировочным? Правда, санузла в комнате не было, туалет и душевые — в конце коридора. Даша не успела выбрать спальное место, как позвонил Эд.

— Привет! Ну, как ты? Сильно вас потрясло?

Даша отошла к окну, включила настольную лампу и спросила тихим голосом, чтобы Оленев не расслышал:

— Что ты имеешь в виду?

Несомненно, её неслабо потрясло в самолёте, да только Эду об этом лучше не знать.

— Все экипажи, летевшие перед вами, жаловались на сильную болтанку на эшелоне. Я за тебя переживал. Как ты переносишь турбулентность?

— Нормально. Замечательно. Я спала всю дорогу.

Даша заметила в окне отражение Оленева. Он неподвижно стоял и смотрел ей в спину. Неужели подслушивал?

— Ладно, мне тут нужно… Я тебе перезвоню… — быстрым движением Даша выключила телефон и добавила громко: — Спокойной ночи, мам. Передавай папе привет.

Ей не хотелось, чтобы Эд узнал о её чувствах к Оленеву, и точно так же не хотелось, чтобы Оленев узнал о её отношениях с Эдом. Пусть лучше думает, что они друзья.

Стараясь не встречаться взглядом с Оленевым, Даша пошла искать четвёртый корпус, чтобы поужинать. В животе урчало: желудок переварил вино и требовал еды. Она обнаружила столовую в соседнем здании. Несмотря на позднее время, народу там скопилось немало: в основном, рабочие в спецодежде. Некоторые даже поленились снять каски — так и стояли на раздаче в полной амуниции. На девушку в узких брюках и кожаной куртке никто не обратил внимания: глянули и отвернулись. Даша взяла гречку с сосисками, клубничный кисель и устроилась за столиком у окна. На стройплощадке башенные краны вращали стрелами, повсюду светились огни и рычали экскаваторы. Где-то в ритме пульса долбила вечную мерзлоту свайная машина. Бум-бум-бум. На краю света кипела работа.