Сердце бешено колотилось. Прощаясь, Виктор посмотрел в глаза Даурскому. Он не соврал, что его интуиция граничила с интуицией зверя. И он увидел в глазах опекуна тревогу. Сильную тревогу.

И тревога эта касалась не безопасности Виктора из-за его дела. И даже не неожиданного признания. Она касалась чего-то совершенно другого. Чего – Виктор не знал.

И это «что-то» испугало Даурского до чертиков.

А у Макарова снова завибрировала, заскрежетала тонкая раскаленная иголка, вонзающаяся в маленький шрам на затылке, у самой границы роста волос.

Дядя Семен прокололся. Он сказал «эта, как ее там? Эльвира?» Это было «не по-Даурски». Дядя Семен не забывал имен, дат и цифр. Он слишком хотел показать незначительность информации. И это его выдало. Стареет.

На помощь его рассчитывать не стоит. Надо копать самому. Одно понятно – копать надо именно в ту сторону.

Виктор снова почесал затылок.

И улыбнулся.

Если бы Семен Андреевич Даурский умел паниковать, он бы занялся именно этим. Прямо сейчас, не отходя от кассы. Когда автоматические ворота закрылись за машиной Виктора и шум мотора стих, он еще минут пятнадцать стоял на крыльце, не шевелясь, как памятник самому себе из музея восковых фигур мадам Тюссо. Эта неподвижность являлась аналогом нормальной человеческой паники. Обычно его тренированный мозг находил решение в считаные доли секунды. И почти всегда это решение оказывалось верным. Иногда – единственно верным. Но не в этот раз.

Причины для паники имелись. Ситуация стремительно выходила из-под контроля. Долгие годы, даже десятилетия, Даурскому удавалось тонко и незаметно держать руку на пульсе событий, не позволяя прошлому высунуть свой нос и показаться на горизонте внимания его воспитанника Виктора. Впрочем, это самое прошлое и не делало таких попыток.

И вот теперь глупое стечение обстоятельств и просчеты бывших коллег, заклятых друзей, поставили дело всей его жизни на грань провала. Самым неприятным было то, что оно, это чертово прошлое, и сейчас не особо стремилось заграбастать своей костлявой рукой его Витю. Витя сам каким-то образом нарвался на то, чего никогда не должен был встретить в своей жизни. Во всяком случае, пока его покровитель не решил бы, что настало время. Даурский искренне надеялся, что это время никогда не настанет.

Предотвратить встречу Виктора с нежелательным прошлым можно двумя способами. Помешать Вите в него вляпаться и не дать прошлому к нему приблизиться. О первом варианте можно смело забыть. Виктор не просто взрослый мужчина, с которым не прокатят методы воспитателя в детском саду. Хуже – он следователь по особо важным делам. Нарываться на неприятности – это его работа. Все его навыки и склад характера сформировались в Следственном комитете. То есть, видя проблему, он не пытался ее избежать или как-то сгладить последствия. Нет. Он решительно влезал в эту проблему по самые уши, разбирал ее на запчасти и ликвидировал. Так что, если сейчас попытаться намекнуть ему, что существуют вещи, которых ему касаться не стоит, это сработает с точностью до наоборот. Витя физически не переносит загадок. Он бросится в бой, как сорвавшийся с цепи волкодав. И чем это закончится – одному богу известно. Но вряд ли чем-то хорошим.

Идея рассказать Виктору правду и попытаться справиться сообща в голове Даурского даже не возникла. Он действительно был отличным разведчиком. А разведка – это искусство обмана и манипуляций. Даурский хранил в своей голове столько секретов самого разного уровня – от бытовых до межгосударственных – что даже мимолетное прикосновение к его знаниям могло оказаться для человека смертным приговором. Нет, решать все нужно самому.

Оставался второй вариант. Прошлое должно само отступить.

Исчезнуть. Раствориться в атмосфере.

Даурский вернулся в дом. Достал из кухонного шкафчика криптофон – аппарат для шифрованных переговоров. Он выглядел как обычный мобильник, причем откровенно устаревший. Но зато сигнал его шифровался на аппаратном уровне и не поддавался расшифровке при перехвате. Официально в Россию их ввозить запрещалось. Коллеги из спецслужб не могли позволить кому угодно болтать между собой без возможности их подслушать. Но Даурский не входил в число «кого угодно». Единственный минус криптофона заключался в том, что тайна переговоров обеспечивалась только в случае, если «на другом конце провода» тоже был криптофон подходящей модели, который на том же аппаратном уровне расшифровывал входящий сигнал и преобразовывал его в нормальную человеческую речь.

У абонента, которому звонил сейчас Семен Андреевич, такой аппарат, разумеется, имелся.

Профессор поднял трубку после второго гудка. В их кругу отвечать на звонок по криптофону было принято мгновенно. Для досужей болтовни такие аппараты не используют.

– Седой на связи. С кем говорю?

Номер вызывающего, естественно, высветился на экране, но подобная предосторожность никогда не бывала лишней.

– Это Старый, – подтвердил свою личность Даурский.

– Ты изменил своему правилу решать вопросы при личной встрече? – усмехнулся Седой.

Громкость звука чуть изменилась, в динамике послышался короткий негромкий стук. По всей видимости, Профессор включил громкую связь и положил аппарат на стол. Это выглядело форменным идиотизмом. А главное – оскорблением. Седой давал прослушать разговор, который его собеседник считает крайне секретным, кому-то третьему. При этом даже не зная, о чем пойдет речь. Или зная? Ну что ж, старый ты козел, пусть слушают.

– Мы уже встречались лично. Новой информации у меня нет, но хотелось бы удостовериться, что тебя не коснулась лапа старческого склероза.

В трубке послышался смешок. Укол достиг цели. Это Даурский знал точно. Профессор всегда был слаб на рану, когда дело касалось его личных качеств и способностей.

– Старый, а ты ведь слабеешь головой не хуже меня. Чтобы сам Старый что-то повторял два раза? Я вас умоляю. Ты не хочешь удостовериться, что я не забыл. Ты просто волнуешься, как целка перед первым свиданием.

– Считай, как хочешь, – поморщился Даурский. Профессор был очень близок к истине, и это раздражало.

– Ты все еще считаешь, что имел место спонтанный запуск? – Голос Профессора посерьезнел.

– Я уже не так уверен, – вздохнул Даурский. – Дело в том, что фигурант одного из его дел оказался причастен к нашей организации. Он задал мне несколько вопросов. Мне показалось, что это свидетельствует о запуске. Но потом выяснилось, что это чисто профессиональный интерес.

– Профессиональный? – напрягся Профессор.

– Не беспокойся. Они уже раскрыли дело, по которому проходил причастный. Организация не всплыла.

– Ты позвонил мне, чтобы это рассказать?

– Да, Седой. Я знаю, как вы работаете. И знаю, что вы попытаетесь поработать с ним. Так вот, я хочу, чтобы тот, кто сейчас нас слушает, услышал это своими ушами. А ты ему подтвердишь, что мои слова стоят того, чтобы их слушать. И им верить. Так вот, уважаемые. Я отвечаю за то, чтобы он к вам не приблизился ни при каких обстоятельствах. Как я делал все эти годы. А вы сами не приближаетесь к нему. Совсем не приближаетесь. Понимаете меня? Он умный. Если вы начнете его пасти издалека, он вас срисует. И я не смогу его удержать. Но виноваты в этом будете вы, а не он и не я. Это навредит нам всем. А я не позволю вам навредить ему. Понимаете? Чтобы вы не навредили, я нанесу вам вред первым. И этот вред будет фатальным. Дайте знак, что вы меня услышали.

Несколько секунд длилось молчание. Потом незнакомый молодой мужской голос произнес:

– Мы услышали.

– Вот и отлично. Остается надеяться, что не только услышали, но и поняли.

Даурский нажал отбой и задумался, постукивая трубкой по зубам. Он продемонстрировал слабость и волнение. Оставался вопрос – как это расценил Седой? Он решил, что Даурский паникует или понял, что это демонстрация? Седой сам размяк и ослаб. И он тщеславен. Поэтому он поверит, что его коллега и одногодок тоже подвержен возрастным изменениям. Он поверит, что Даурский настолько сошел с ума, что может нанести удар, если его задеть. Самоубийственный удар, но очень болезненный. А кураторы будут крайне недовольны, если по ним будут бить. Будут бить из-за того, что это допустил Седой. Поэтому Седой не захочет, чтобы появилась причина быть им недовольным. Процессор был талантливым и жестким. Но он всегда шел по трупам не столько для того, чтобы стать на вершину. Вершина не была самоцелью. Самоцелью было ощущение могущества и комфорт. Он не захочет подвергать все это риску.