За окнами серел неуютный рассвет, а Макаров сидел на краешке кровати, покрасневшими глазами наблюдая, как на полу потихоньку начинают вырисовываться нечеткие тени. Он поспал всего пару часов, но о том, чтобы вернуться ко сну, не могло быть и речи. Он же не враг сам себе – возвращаться в цепкие липкие объятия кошмара.

Когда Светлана ушла, он был пришиблен этим, а главное – тем, что он сам, своими руками сделал все, чтобы она ушла. Он закрыл глаза и, проклиная себя и того черта, что вдруг в нем завелся, попытался забыться.

Вот только он упустил из виду, что остался дома один. А ненасытный демон его снов никуда не делся, он просто притаился под кроватью, терпеливо ожидая, когда Виктор допустит промашку и забудет про него.

И дождался.

Злобный ночной зверь вцепился в свою жертву желтыми, дурно пахнущими клыками и жевал, драл когтями, зловонно дышал в лицо. Его хохот закладывал уши, а сверкающие глаза слепили. Но в этот раз зверь высунул свою хищную морду чуть дальше, чем обычно. Раньше он умудрялся измочалить и тело, и душу Виктора, ни разу не показавшись на глаза. Он всегда был за спиной. От него невозможно было ни убежать, ни принять бой. И он никогда не оставлял следов. Макаров ни разу не смог вспомнить ни единой детали своего ночного проклятия.

Но не в этот раз.

Соня.

То имя, что ни с того ни с сего всплыло вдруг в его голове и, черт бы его подрал, на языке в самый неподходящий момент. Имя, которого он не знал. Он не был знаком ни с одной женщиной по имени Софья.

Он так думал. До сегодняшнего утра, которое только собиралось наступить.

Он вытащил это имя из цепких когтей зверя, который приходил к нему по ночам. Он вынырнул с ним, будто тонул и, опустившись на дно, оттолкнулся от него, чтобы всплыть из мглы пучины на поверхность. И только вынырнув, обнаружил в своей сведенной судорогой руке что-то, что он случайно зацепил на дне. Раковину, жемчужину, ржавый гвоздь или просто горсть ила.

Макаров вынырнул с именем «Софья». Он вспомнил ее. Вспомнил единственное, что смог вспомнить о юности. Вспомнил девочку с серыми глазами, решительным подбородком и старомодной светло-русой косой. Ее чуть обветренные и соленые губы. Ее сильные руки. Ее еще небольшую, но упругую грудь, что трепетала под его неловкой мальчишеской ладонью. Его первую в жизни женщину, которую он любил пылко, страстно и беззаветно, как могут любить только пятнадцатилетние.

Почерневший в схватке с монстром ночного кошмара, Макаров застонал, вцепившись в свои волосы. Он вытащил это воспоминание из глубин своей памяти. И теперь не знал, что с этим делать. Потому что он понял, почему память столько лет не пускала его туда. Потому что он вспомнил и еще кое-что.

Он вспомнил, что соленый вкус ее девичьим губам придал не морской бриз. А кровь. И грудь, которую он сжимал своей ладонью, была мокрой и липкой от крови.

Он вспомнил, как ее серые глаза, распахнутые широко-широко от боли, смотрели прямо ему в мозг, в сердце, в душу. А губы шептали – «Беги!» А он не мог бежать. Куда он мог бежать от нее? Она уже понимала, что не ранена, а убита, просто по какой-то причине выключатель еще не щелкнул. Но он этого не понимал. И не хотел понимать. И даже если бы понял – никуда бы не ушел. Как преданный пес, он охранял бы ее тело до последнего вздоха и скалил бы зубы, даже сам будучи фактически мертвым.

Но – вот он здесь, сидит на своей измятой и поруганной постели, тридцатитрехлетний мужик. Живой и здоровый, если не считать пары не опасных для жизни шрамов. А ее нет. Значит, он ее оставил. Виктор не помнил, что случилось и почему. Он знал одно – непонятно как, но он бросил ее умирать в одиночестве. Или дождался, когда она умрет, и уже тогда бросил. Что, впрочем, одно и то же для того, кто любит и кому пятнадцать лет.

Как он мог?

Затылок пронзила острая боль, словно в череп ткнули раскаленным шилом. Виктор заскрипел зубами, пытаясь с ней справиться.

Ему нельзя любить. Он ничего не помнил из прошлого, но подсознание поставило совершенно верный блок. Тот, кто его любит, – умрет. Поэтому и Светлана должна была уйти. Неспроста всплыло имя Сони. Она таким образом уберегала его – и Светлану – от беды. От той беды, в которую попала она сама. Виктор ни на миг не сомневался, что виной гибели Софьи был именно он. Он не мог сказать, почему он так решил, но этого ему и не было нужно. Кого ему убеждать? Себя? Зачем, если он ЗНАЛ это?

И еще он знал, что у него, следователя по особо важным делам Следственного комитета России, специалиста по серийным убийцам и другой особо опасной «мокрухе», появилось новое дело.

Софья, девочка, которую он любил, умерла. Нет, не так! Ее убили! И убийца на свободе. Это Макаров тоже просто ЗНАЛ. Но судьба сыграла с убийцей злую шутку. Зачем-то он оставил в живых глупого пятнадцатилетнего мальчишку. А он взял и стал мастером по розыску убийц. И пусть это все случилось почти двадцать лет назад, а сам мальчишка не помнит решительно ничего из того, что происходило с ним тогда, это ничего не меняет. Дурак. Надо было убивать и пацана.

И начинать надо с интерната, в котором учились и Виктор, и Софья. Соня. Она не любила, когда ее так звали, а он дурачился, дразня ее именно так.

Виктор грустно улыбнулся воспоминанию. Беда только в том, что это воспоминание было единственным. Словно рыбка, поднявшаяся к поверхности мутного пруда.

Виктор нагнулся и поднял с пола выключенный телефон. Загрузил и набрал номер Даурского, не задумываясь, что на часах начало пятого. Даурский ответил после третьего гудка.

– Дядя Семен, мне нужна твоя помощь, – без предисловий заявил Макаров.

В трубке послышался сдавленный зевок.

– Да, сынок, чем я могу помочь? – голос был спокоен и сосредоточен. Не скажешь, что человека разбудили посередь ночи.

– Ее убили.

– Кого? Переводчицу?

– Нет, дядя Семен. Софью. Соню.

– Какую Соню? О чем ты?

Голос Даурского дрогнул. Или показалось? Не может быть.

Так и до паранойи шаг ступить.

– Дядя Семен, мне очень нужно, чтобы ты мне помог с моим прошлым. С тем временем, когда я учился в интернате.

Даурский молчал долго. Слишком долго, чтобы это можно было объяснить тем, что он спал и еще не включился. Тем более что Виктор прекрасно знал – включаться Даурскому не нужно, он всегда включен. Ему скорее надо научиться отключаться хоть ненадолго.

– Дядя Семен?

В трубке раздался тяжелый вздох, принадлежащий пожилому и усталому человеку.

– Я не знаю, чем я могу тебе помочь, сынок, – сказал Даурский. – Но ты для меня как сын. Если я что-то смогу сделать – я сделаю.

В Управление Макаров пришел поздно, опоздав на утреннее совещание. Он фактически не спал этой ночью, но когда подошло время собираться на работу, не смог этого сделать – просто сидел на краю кровати и тупо смотрел в стенку.

В каком-то дымном одурении он прошел по коридору, вяло махнув рукой дежурному на входе. В голове шумело, в воспаленных глазах слегка двоилось, затылок ломило горячей болью. Особенно там, на самой границе роста волос.

Вошел в кабинет и плюхнулся на стул. Механически включил компьютер, долго разглядывая минималистически оформленный черный «рабочий стол».

Давно и безнадежно женатый Носов подбивал клинья к Ирочке. Та безуспешно от него отбивалась, временами бросая на Макарова жалобные взгляды. «Влюблена, как кошка», – неожиданно цинично подумал Виктор. – «Сделает для меня все, что я попрошу. Украдет, убьет, раздвинет ноги. И будет смотреть на меня все этим же жалобным взглядом, будто наказанная собака. Будет показывать, что она приносит жертву ради меня, моля о снисходительном благоволении. Тьфу».

Виктор помотал головой, избавляясь от этой мысли, сам поражаясь себе. Охнул от боли в затылке.

– У вас голова болит, Виктор Иванович? – тут же вскочила Ирочка. – Я сбегаю за таблеткой.

Макаров поморщился. Это внимание было неприятно, но ему удачно удалось скрыть досаду, сделав вид, что морщится он от боли.