– Поезд. – Вдруг произносит он одно единственное слово.

Мне кажется я ослышался.

– Что-что? – переспрашиваю я.

Не понимаю, о чем идет речь и с чего вдруг он выглядит таким озадаченным.

– Поезд! – повторяет он, как будто слово сказанное дважды мгновенно обретает смысл и вес.

Не проронив больше ни звука, Сумрак вскакивает и проносится мимо меня. Понятия не имею, как ему это удается, если я занимаю практически весь дверной проем. Мне приходится бежать следом.

– Эй, вы куда?! – кричит нам Кошка из кухни.

Сумрак не останавливается, поэтому я отвечаю на бегу единственное, что могу сказать по поводу всего этого:

– Поезд.

Разумеется, никто ничего не понимает, но мы все дружно вылетаем из Бункера, и садимся в машину.

– Куда едем? – спрашиваю я, ведь за рулем я.

– На вокзал, – Сумрак смотрит на меня, как на последнего идиота. – Вы разве не поняли? Поезд приехал.

Мы молча переглядываемся и читаем по глазам друг друга, что никто ничего не понял. Однако в некоторых вещах понимание не требуется. Например, когда нужно просто рулить и ехать куда тебе сказали. Давить на газ и рулить без всякого там понимания – почему бы и нет? И именно это я и делаю.

Несмотря на то, что Бункер простирается под Городом, вход в него расположен за Городом в нескольких километрах.

До вокзала ехать минут пятнадцать. Можно добраться быстрее, но боюсь, наша старушка развалится на грунтовой дороге, отсыпанной колотой скалой, поэтому едем мы со скоростью трехсотлетней черепахи, достигшей просветления и никуда не спешащей. Пит – гиперактивный живчик, воспринимает это, как наказание, грозится выйти на ходу, добраться до вокзала быстрее нас, при этом успев поесть вафли с мороженым и покататься на каруселях. Самое паршивое в его ироничных словах то, что никакая это не ирония, он действительно может. Хочется доказать ему, что он не прав, поэтому, как только выезжаем на хороший асфальт, вжимаю газ в пол и разгоняюсь до сотни. Больше тачка не потянет.

На полпути к вокзалу до меня начинает доходить:

– Погоди, дружище! Какой к черту поезд?! В Город не ходят поезда!

Сумрак дарит мне красноречивый взгляд:

– А я о чем?!

После этих слов мне хочется его придушить, но, к счастью, мои руки заняты – я не могу бросить руль.

Мы топчемся возле поезда, который внезапно возник на пустом вокзале. Вот он, стоит тут прямо перед нами. Самый настоящий, суровый и молчаливый. Четыре сцепленных друг за другом пассажирских вагона. Впечатляющее зрелище! Не то, чтобы я никогда не видел поездов и теперь стою пораженный, нет. Но я никогда не видел их тут!

Сумрак зачем-то решает пояснить для тех, кто еще не понял, с чем мы имеем дело:

– Поезд.

– Спасибо, дружище, – хлопаю его по плечу. – Вот теперь нам стал более понятен смысл твоих слов и этого неадекватного поведения, к которому надо признаться, мы уже привыкли.

Щелкает зажигалка, Кошка закуривает и осматривается. Заброшенное здание вокзала кажется мрачным и неприветливым. Растрескавшийся асфальт порос одуванчиками. Пустые пакеты и газетные обрывки медленно переползают с места на место. Киоск с мороженым намертво заколочен ссохшимися досками. Тут уже сто лет никто не появлялся, кроме беспризорников и бездомных. Ну и редких охотников за приключениями. Мы, очевидно, из числа последних.

– Жуткое место, – заключает Кошка, отбрасывая сигарету щелчком пальцев. Среди прочего мусора она смотрится органично. – Почему вокзал заброшен?

– На двадцать втором километре рельсы разобраны, – поясняет Сумрак. – Уже очень давно.

– А ты уверен? – Пит всматривается вдаль. – Может, их починили, вот поезд и приехал? Неужели починить рельсы такая проблема? Я видел, как меняли рельсы в Городе. Почти неделю трамваи стояли. Но знаете, что самое интересное?

– Не знаем и знать не хотим, – признаюсь я. – Ты лучше слетай, посмотри, что там. На двадцать втором километре.

Пит, как будто, только этого и ждал. Когда же, наконец, его о чем-то попросят, и судьбы мира будут зависеть от него одного.

– Это я запросто!

Он раздувается от гордости и начинает свою традиционную гимнастику: наклоняется, потягивается, касается руками носков ботинок, по очереди прижимает колени к груди, затем срывается с места и бежит. Прямо по шпалам. Он бежит все быстрее и быстрее, набирает нужную скорость, совершает два затяжных лягушачьих прыжка, с третьим отрывается от земли и устремляется в небо. Никто больше не умеет летать так, как это делает он. За этого его и зовут Питпэном. Мальчиком, который летает.

– Сознайся, ты это специально, – говорит Кошка и достает вторую сигарету. – Чтобы не слушать его болтовню.

Я лишь гнусно ухмыляюсь. Это, наверное, верх коварства – избавиться от человека, при этом доставив ему чувство полного внутреннего удовлетворения.

– Вот увидишь, – говорю я, – он вернется и еще неделю будет нам рассказывать всякие небылицы, как Одиссей.

– Неделю? Полгода! – подхватывает Кошка, и мы принимаемся мерзко хихикать.

Сумрак теряет всякий интерес к нам и к поезду. Отходит в сторону и задумчиво глядит на Город. Так, словно любуется его ночными огнями и думает о чем-то своем. Выглядит он чертовски романтично, особенно когда ветер слегка раздувает его длинные волосы. И если бы я так хорошо не знал этого парня, я бы уже высказался по поводу того, что вечерние прогулки на свежем воздухе куда более полезны, когда протекают в полном одиночестве. Но нет, он не просто любуется Городом. Он стекает по его проводам, ловит отражения в окнах домов, прислушивается к ночной песне водосточных труб. Город пропускает его в себя, будто законного Хозяина. Всегда пропускает. Внутрь, глубоко, туда, где сплетаясь, уходят под землю его корни. Как? Я не знаю. Есть вещи, которые я стараюсь не выяснять, дабы окончательно не свихнуться.

– Как ты считаешь, – спрашиваю я, расхаживая вдоль вагонов. – Поезд появился здесь сам по себе? Без водителя и пассажиров? Как поезд-призрак?

Зачем я спросил? Совершенно очевидно, что никого в нем быть не могло.

– Один человек сошел с поезда.

Я застываю перед открытой дверью со спущенной входной подножкой:

– Да? И где же он?

Сумрак молча кивает на Город.

Почему-то мы вдруг разом кидаемся к машине. И не задаемся вопросом, с какой стати нам вообще искать человека, приехавшего на этом поезде. Как будто это наш любимый родственник, и мы обещали его встретить, да случайно разминулись, а теперь нам просто необходимо его разыскать, а то мало ли что. Ночь – плохое время для гостей.

Мотор тарахтит, я включаю передачу и рулю к светофору. Хорошо бы определиться с направлением до того, как мы выедем на перекресток.

– Ты знаешь, где надо искать? – спрашиваю я Сумрака.

– Не знаю.

Его слова отлетают от ушей, как мячик для пинг-понга от ракетки. Мне кажется, я ослышался.

– Дружище, ты не поверишь, мне только что показалось, что ты сказал «не знаю»!

– Тебе не показалось. И не строй таких дурацких мин, я не какой-то там пророк.

Я не верю своим ушам! Обычно Сумрак в курсе всего, что творится в Городе. Он, конечно, не любит делиться и не считает нужным посвящать нас в последние новости. Если только они не кажутся ему какими-то важными и особенными, как прибытие поезда, например. Мне не верится, что он не может найти того, кто только что прошагал с вокзала в сторону Города. Ничто и никто не может скрыться от его внутреннего взора. Так я всегда считал. Ровно до этого самого дня.

Все это говорит лишь об одном – мы непременного должны найти того, кто приехал на этом чертовом поезде. И чем раньше, тем лучше.

– Надо разделиться, – предлагаю я.

Четвертый квартал – коробка пятиэтажек. В окнах домов горит свет, и я чувствую себя незваным чужаком, случайно свернувшим не на той улице. Весь Город в целом имеет свой характер, как и любое живое существо, но каждый квартал звучит по-своему, имеет свой запах и особую, неповторимую ауру. Четвертый встречает резко, как внезапно выпрыгнувшая из-за забора псина, с громким лаем и вздыбленным загривком. Тот, кто умеет слушать, услышит это предупреждение и унесет ноги пока не поздно. Тот, кто не умеет, встретится с местными, которые более доступно объяснят, что бывает, когда кто-то заходит на их территорию. Четвертый черен и неопрятен, замусорен окурками и битыми стеклами, почти всегда мокрый из-за забитых водостоков, лужи переливаются пятнами машинного масла, и как ни стараешься в них не наступить, все равно наступаешь. Четвертый внимательно следит за мной желтыми прямоугольниками не зашторенных окон. Город облизывается, и я облизываюсь в ответ, – мы оба любим вкус свежей крови.