Мой тон ее не пугает.

– В этот город я и ехала, – отвечает она невозмутимо.

Мы все молчим и не торопимся открыть ей правду, о том, что этот Город ни разу не тот, в который она намеревалась попасть. Уж у нас-то по этому поводу сомнений нет никаких.

Кошка до сих пор не появилась, и я начинаю нервничать. Наверное, она сильно расстроена и никого не хочет видеть. Зачем я наговорил ей все это? Ведь знал же, что слова ничего не изменят. Едва ли тут можно что-то изменить разговорами. Пожалуй, Сумрак прав и мне стоит поменьше об этом думать. От этих мыслей лишь становится паршиво на душе и при этом они ничего не меняют. Ровным счетом ничего.

– Ты грустный.

– А? Что? – меня словно за шиворот вытаскивает из водоворота мыслей.

Ее глаза сияют солнечной лесной лужайкой, смотрят прямо.

Зачем она так сказала? Что имела ввиду? Какое ей вообще дело?

Заявляю категорически:

– Нет.

Малая встревоженно заглядывает в мое лицо, гладит разбитые о стены кулаки. Я резко поднимаюсь с кресла, близняшка скатывается на пол и сразу обижается. Делает вид, что вот-вот заплачет.

После ночи, проведенной в шкуре зверя, и ссоры с Кошкой, мне хочется закрыться от всех в своей комнате, залезть под одеяло и впасть в спячку на несколько месяцев. Может, на полгода. А потом проснуться и удивленно и внимательно выслушивать истории, хотя бы даже Пита, о том, как все вокруг удачным образом разрешилось. Как они выяснили, откуда взялся этот поезд и эта девчонка. Как отправили ее обратно, и как отвесили люлей Питбулю. Обо всем на свете, одним словом. Вставлять комментарии типа: «ну вы, ребята, даете» и: «да быть такого не может», возможно: «батюшки мои, неужели я такое проспал?!» Но сейчас меня утомляют взволнованные лица и направленные в мою сторону взгляды. Все эти истории слишком запутанные и сложные для того, кто совсем недавно пил из лужи и валялся в траве.

Качаю головой и ухожу.

Мне хочется смыть с себя слой грязи и все посторонние запахи. Я ожесточенно растираюсь мочалкой, как будто пытаюсь содрать кожу слоями, оставив только самого себя, свое нутро. А потом выключаю горячую воду и на всю мощь врубаю холодную. Мой первый тренер привил мне много полезных привычек, контрастный душ – одна из них. Знал бы я тогда, еще будучи пацаном, что это будет чуть ли не единственным спасением от той боли, что приходит после превращения. Если бы знал, может, и передумал становиться таким. Не считал бы оборотничество столь соблазнительным, каким оно мне показалось на первый взгляд. Но я не знал. А к советам Сумрака не прислушался из тупого упрямства.

Забравшись в кровать, не могу провалиться в сон и болтаюсь где-то на грани с явью, находясь одновременно в своей спальне и где-то еще. Время начинает течь по другим законам.

Внезапно дверь приоткрывается, кто-то проскальзывает в комнату и с мягким шорохом ложится в узкую щель между мной и стеной. Я окончательно просыпаюсь, понимаю кто это, и сразу становится тепло и спокойно. Грудь расправляется, словно с нее сорвали тяжелые оковы и я, наконец, могу глубоко и с удовольствием вздохнуть.

– Спасибо, – шепчет Кошка.

Ее дыхание щекочет шею. Пахнет сигаретами и мятной жвачкой. Она обнимает меня и утыкается лбом в ключицу.

Интересно, это Сумрак провел с ней разъяснительную беседу или она сама поразмыслила над тем, что я сказал и почему я это сказал? Вовсе не потому, что не хочу, чтобы она была здесь с нами, а потому что боюсь потерять ее навсегда в обоих мирах.

– Я рад, что это ты, а не Пит, – пытаюсь пошутить я. – Чуть драться не начал.

В темноте я слышу ее улыбку.

Она ерзает, устраиваясь поудобнее, потом говорит с какой-то тоскливой ноткой:

– Я знаю, какие у тебя дела с Локи. Я ценю это, но не хочу, чтобы ты этим занимался. Но ты же не послушаешь?

Делаю глубокий вдох и выдыхаю в макушку, что под самым моим носом. Ее волосы разлетаются, щекоча мне лицо.

– Ты хочешь, чтобы это длилось всегда? – спрашивает она. – Я тоже. Но всегда это не значит вечно. Это значит до самого конца. Понимаешь?

И я понимаю. Теперь я ее понимаю, но ничего не могу сказать. У меня нет для нее нужных слов. А тишину не стоит разбивать мертвыми словами.

Освобождаю руку из-под одеяла, чтобы обнять Кошку. Прижать к себе покрепче хотя бы на мгновение, до того, как она начнет шипеть и брыкаться, потому что терпеть не может, когда ее обнимают. Я стискиваю ее и вдруг ощущаю, каким холодным стало ее тело. Во мне много жизненного огня, а в ней совсем не осталось. И мне вдруг становится так важно согреть ее, поделиться своим теплом. Она словно угадывает мои мысли:

– Хочешь сладкий сон в обмен на кровь?

Шуршат простыни, я поворачиваюсь на спину. Кошка кладет подбородок мне на грудь. Кончиками пальцев отодвигаю фиолетовую челку, чтобы видеть оба глаза, в которых разгорается маслянистый блеск. Она действительно хочет мою кровь. Чтобы стать настоящей, такой, как я, Пит, Сумрак и эта странная девчонка, прибывшая на поезде. Я не против.

– Ты проследишь, чтобы меня не будили до зимы?

– Обойдешься! – она привстает на локте, возвышаясь надо мной. – Я сама растолкаю тебя к вечеру.

– Я думал, уже вечер, – говорю я почти шепотом.

Она наклоняется, мягкие губы касаются шеи, и мне приходится подавить в себе желание схватить ее или оттолкнуть. Для меня это табу – подпускать кого-то к горлу.

– Вечер. – Ее слова нежно скользят по краешку уха. – Утро. Здесь никогда не понятно.

Острые зубы прокусывают кожу, и я сжимаю в кулаке край одеяла. Зверь внутри меня в ярости взбрыкивает. Я держу его. Потому что так надо. Потому что ей можно. Лишь эта близость между нами мне позволена, и я не могу не наслаждаться ею и тем, что моя кровь дает Кошке жизнь, и делает похожей на нас. Пожалуй, это самое большое, что я могу ей дать, и что делает нас одним целым.

Глава 5

– Есть разговор.

Сумрак сидит на полу в углу с задумчивым видом, прокручивает серьгу в ухе. Интересно, как давно он здесь? И интересно, почему я не проснулся, когда он вошел? У меня чуткий звериный сон, я реагирую на любой шорох, а уж тем более, на варварское нарушение моих границ. Сумрак, конечно, умеет быть незаметным, но сейчас он явно не собирался оставаться незамеченным, иначе молчал бы и дальше.

– Какого хрена? – спрашиваю и тут же вспоминаю про Кошку. До меня, наконец, доходит, почему я так крепко уснул. Надо быть полным кретином, чтобы выдергивать человека из такого глубокого сна. – У тебя своей комнаты нет или тебе нравится смотреть, как я пускаю слюни в подушку?!

Сумрак никак не реагирует на мой гневный выпад. Даже не смотрит в мою сторону. Сидит в своем углу, словно затаившийся паук.

– Как по-твоему, почему она здесь? – спрашивает.

Я вдруг понимаю, что в Бункере стоит какой-то шум. Вопли Пита и грохот разбрасываемых вещей. Что-то начало меняться, пока я спал. «Девчонка» – вдруг вспоминаю я и вылезаю из кровати.

– Ты так говоришь, – подхожу к шкафу, разглядываю покосившуюся дверцу, частично слетевшую с петель, которую все никак не починю. – Как будто существует некая причина, по которой люди здесь оказываются. Поправь, если я ошибаюсь, но большинство попадают сюда по ошибке, проваливаясь в дыры между мирами.

– Только не она.

Перетряхиваю вещи в шкафу в поисках ветровки с капюшоном, но так и застываю, забыв, что именно ищу. Слова Сумрака звучат как-то неправильно.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ее привез поезд.

Усилием воли заставляю себя разжать пальцы и отпустить дверцу шкафа, которую запросто мог бы оторвать и запустить в него. Говорю ровным голосом:

– Я в курсе, старина. Возможно, ты не помнишь, но мы вместе топтались у этого несчастного поезда! А потом помчались на ее поиски. Я не страдаю провалами в памяти, как ты, возможно, обо мне подумал. Поэтому сделай одолжение, не напоминай мне о том, что произошло несколько часов назад. Просто объясни, что ты имеешь в виду.