Ее пальцы выскальзывают. Она убегает. Мне трудно дышать. Я чувствую себя зверем, загнанным в клетку. Тесная комната. Низкий потолок. Спертый воздух.

Изо всех сил бью кулаком в толстую стену Бункера. Он это стерпит. Он и не такое способен выдержать. Бью снова и снова, вкладываясь в каждый удар, пока чувство страха и беспомощности не выходят из меня горьким ядом, перемешанным с кровью. Красный кровавый крик, размазанный по стене – мое последнее слово. Никогда больше я не заговорю с Кошкой на эту тему. Никогда больше.

Гостиная жужжит голосами, как пчелиный улей. Я врываюсь диким бесноватым зверем, разговоры разом смолкают, разбиваясь об меня. Обвожу всех бешеным взглядом и уже собираюсь удалиться, как передо мной возникает Сумрак:

– Волк, отойдем на пару слов?

Мне абсолютно не до разговоров. Предыдущего с Кошкой вполне достаточно.

– Не сейчас, – рычу я.

– И все же я настаиваю.

У меня в животе вдруг возникает ощущение невесомости, а в следующую секунду в комнате остаемся только мы вдвоем. Он перетащил меня на слой выше, туда, куда не ходят близнецы с Питом, где они не могут нас увидеть и услышать. Не удивлюсь, если это уровень одного лишь Сумрака. Выглядит он тут, как тысячелетний вампир, недавно хлебнувший свежей крови и вернувший лицу человечий румянец. Отвратное, в общем, зрелище, для того, кто привык к другому Сумраку.

– Зачем это? – спрашиваю я.

– Я скажу тебе кое-что и хочу, чтобы ты это понял.

– Тогда подбирай слова попроще.

– Хорошо, Ночной Охотник, я постараюсь. Ты знаешь… узоры наших судеб давно сотканы. Мы приходим сюда проживать определенную судьбу и изгибы ее мы выбираем сами задолго до земного воплощения. Ни один переломный этап в человеческой жизни не случаен. Катя не случайно родилась в этой семье, не случайно оказалась в той машине и не случайно попала в аварию. Может, все это было лишь для того, чтобы она сумела найти дорогу сюда, в Город. Для чего? Я не знаю. Ты спросил, почему я ничего не делаю. Потому что сейчас она расписывает свой узор. Она проходит тот путь, ради которого сюда пришла. Я не могу вмешаться и изменить его, я не могу повлиять со стороны. Все, что мы можем – быть рядом и, если потребуется, мир проявится через нас. Возможно, он уже это сделал. Не бери на себя смелость перекраивать чужие жизни, ты не всемогущ.

Мне даже сказать нечего. Стою с раскрытым ртом, как глупый первоклашка, которому все это объясняли на прошлом уроке, а он забыл по рассеянности. Именно такое у меня ощущение – будто я все это и так знаю и прекрасно понимаю и незачем мне растолковывать все заново.

– И вот еще что, – добавляет Сумрак как бы между прочим. – Хочу предупредить. Еще несколько превращений, и ты навсегда забудешь, как снова стать человеком. Город заберет тебя и сделает своим вечным стражем.

За то время, пока я моргаю, гостиная возвращается к прежнему обличию.

– А вот это наглость! – взрывается Пит. – Нет, вы видели? Они уже меняют частоту просто чтобы пошушукаться за нашей спиной! Наплевав на наши семейные ценности! Не стыдясь нашего дорого гостя! Перейдя все дозволенные и недозволенные границы приличия!

И тут я вижу ее. Пит еще долго распыляется в своей возмущенной тираде, а я во всю глазею на девчонку, как на диковинного зверька, которого до этого дня еще ни разу не видывал. Задаю себе дурацкие вопросы: а почему у нее такие длинные волосы? А почему такие необычные глаза? А как называется этот цвет? Весенне-зеленый? Почему она так смотрит? А это что у нее на носу, веснушки? А почему она такая худая?

Вся она кажется невообразимо тонкой и хрупкой. Тонкие длинные пальцы, узкие острые плечики, худые ручки и ножки. Я вдруг вспоминаю сказку про Дюймовочку. Честное слово, будто мы вчера нашли ее в бутоне волшебного цветка. Внезапно глаза ее расширяются, сверкая своей травянистостью, и она говорит мне:

– Я помню тебя. Вчера.

Мы с Сумраком переглядываемся. Она не может помнить. Она не видела меня таким. Не знает моего лица. Девчонка вдруг смущается и продолжает сумбурно, сомневаясь в своих словах:

– Только ты был… лохмат… нет, я ошиблась…

Она не ошиблась. И мы все начинаем догадываться, что поезд то ее привез далеко не просто так. И вообще подобные вещи просто так не происходят.

Я намеревался попасть в душ. После ночи, проведенной в звериной шкуре, хочется отмыть руки и ноги от земли, вычистить грязь из-под ногтей. Совершить какие-то обычные человеческие процедуры, чтобы снова почувствовать себя одним из них. Но мне становится любопытно, и я остаюсь, сажусь в свободное кресло. Малая тут же забирается ко мне на коленки.

– Я грязный, – бурчу я.

Но грязь – это, по-моему, последнее, что может ее напугать. На самом деле мне интересно, за что она любит такого малопривлекательного, а, если быть честным, отвратительного типа, как я. Моя грудь ей вместо подушки. Удобненько устроившись, она берет мои руки и опоясывается ими. Мысленно заставляю себя смириться с этим. И с тем, что она болтает ногами и стукается об меня пятками.

Ее брат Двойник сидит рядом с пришлой девчонкой, украдкой трогает ее волосы. Новенькие всегда привлекают всеобщее внимание. Они словно звезды, упавшие с неба. Такие же яркие и невероятные, горящие изнутри. Они напоминают нам, какими мы и сами были, когда впервые сюда пришли.

Замечаю, что с нами нет Кошки. Видимо, она убежала в курилку. Из-за того, что я ей наговорил. Придурок.

Сумрак осторожно задает вопросы, тщательно подбирая слова, подмечая, как девчонка на них реагирует. Он хочет понять, как на вокзале оказался поезд. Почему он привез ее одну. Почему именно ее. И что она сама знает обо всем об этом.

– Выходит, ты просто ехала на поезде к бабушке? Ничего необычного при этом не происходило?

Девчонка задумывается, выражение ее лица несколько раз меняется с сосредоточенного на удивленное, потом растерянное, восторженное и снова удивленное, потом она говорит:

– Все, что происходило, было крайне необычно! С самого начала! То, что я поехала к бабушке – очень необычно. Последний раз я у нее была давным-давно, в детстве. Если честно, я ее почти не помню. И на поездах я никогда не путешествую. И вовсе я не путешествую и не уезжаю из дома. И поезд, в котором я ехала, был очень необычный. Когда я в него садилась, он выглядел, как новый, а когда выходила, как будто бы состарился. И вокзал тоже был очень необычный. Я бы сказала, что он заброшен уже много лет, но так же не бывает? И вокруг было необычно мало людей. Ни одного, если точнее. И я пошла в город, который тоже мне показался каким-то уж больно необычным. А на трамвайной остановке ко мне подошел необычный дед и сказал, чтобы я там не стояла и поскорее топала домой, потому что в это время трамваи уже не ходят. И знаете что? Это только необычные трамваи перестают ходить, а обычные еще долго ходят.

Как правило, болтовня Пита вызывает во мне неудержимое желание затолкать ему в рот грязный носок. Я вообще не выношу пустого трепа. Но эта девчонка говорит с такой интонацией, с таким выражением лица, что не терпится узнать, чем же закончилась ее история, и все ли остались живы, хотя я и без того это все прекрасно знаю.

– Но все эти необычности кажутся самыми обычными по сравнению с этим местом, – продолжает она, озираясь по сторонам. – Когда я проснулась в этом подземелье и увидела вас, подумала: как-то это все очень необычно. И самое странное, как я считаю, спрашивать, не происходило ли со мной чего-то необычного. Как будто это самое обычное дело – привозить людей в подземелья, пока те спят, а потом задавать вопросы. Уж если кто и должен задавать вопросы, то, несомненно, я, а не вы.

Мне хочется взглянуть на Сумрака, увидеть его реакцию, но я не могу отвести от нее взгляд.

Пит наклоняется и тихонько шепчет мне на ухо:

– Она мне уже нравится.

Я как-то неопределенно киваю, тут же спохватываюсь.

– А ты вообще в какой город ехала? Бабушка твоя где живет? – спрашиваю по привычке с нажимом, как обычно спрашиваю, когда раскалываю кого-то.