Вбегаю в Бункер перед самым рассветом. Это самое тихое время, и мне не нравится, с каким грохотом по коридорам разносится цоканье моих когтей. Не хотелось бы всех перебудить.

Просовываю нос в узкую щель, приоткрываю дверь шире и проскальзываю в комнату Кошки. Она спит на полу на матрасе, одна нога высовывается из-под одеяла. Ее сон крепок, она не замечает моего появления и не просыпается, когда я падаю рядом и кладу голову ей на живот. Ее ровное дыхание убаюкивает меня, я проваливаюсь в беспокойный звериный сон.

Глава 4

Скачу по золоченой солнцем лужайке. Проваливаюсь в траву по самые уши, кузнечики разлетаются в разные стороны, оглушительно стрекача. Пытаюсь схватить их, но когда моя зубастая пасть захлопывается с громким клацаньем, в ней не оказывается ни единого кузнечика, что нисколько не расстраивает меня. Скачу дальше. Вдруг задняя лапа попадает в осиное гнездо, и возмущенные таким наглым поведением осы с ожесточением впиваются десятком острых жгучих жал. Я взбрыкиваю и просыпаюсь.

– Эй! Совсем ополоумел?! – Кошка едва успевает увернуться от моей ноги, летящей ей в челюсть.

Открываю глаза, осматриваю стены маленькой комнаты, пытаясь припомнить, где я их видел раньше. Подо мной тонкий матрас и скомканное одеяло, я обнимаю подушку, будто любимую девушку. Приподнимаюсь на локте и сразу вижу больше.

Кошка сидит рядом, у нее в руках кусочек ваты, смоченный в чем-то вонючем.

– Что ты делаешь? – спрашиваю хриплым не своим голосом. Не могу понять, как очутился в ее спальне.

– А ты как думаешь?!

Она подбирает с пола ком одежды и швыряет им в меня. После превращения моя реакция заторможена, я успеваю только лишь отвернуться, но не поймать его на лету. Скомканные тряпки бьют меня по голове и падают рядом. Звериные привычки настолько сильны, что я сперва принюхиваюсь к вещам, а уже потом рассматриваю и узнаю в них свои штаны и футболку.

– Взяла у тебя в комнате первое попавшееся, – Кошка поджимает губы, удостоверившись, что я больше не стану брыкаться, кладет мою ногу себе на колено. – Позволь узнать, почему ты заявился ко мне посреди ночи?! Вся постель теперь в земле! Ты видел, что у тебя лапа порезана? Запачкал тут все кровью! Сам отмывать будешь! Где ты ее так изранил?

Она с остервенением прижигает порез, но я этого почти не чувствую, потому что сейчас буквально каждый сантиметр моего тела отзывается болью. Надеть на себя футболку кажется настоящим испытанием. Мне чудится, будто после ночи в волчьей шкуре мои мышцы превратились в раскаленные угли. Малейшее движение доставляет неимоверные муки. Даже мне, человеку в довольно неплохой физической форме, невозможно всю ночь скакать по лесам и горам и наутро не быть разбитым. Я стараюсь отстраниться от этих ощущений и вернуться воспоминаниями в прошедшую ночь. Кошка сказала, я поранил ногу. Где это могло случиться? Перед глазами лишь какие-то фрагменты: деревья, кусты, камни… может, камни в ущелье? Не знаю.

Вчерашний день склеивается в памяти из разрозненных осколков. Зачем я вообще стал Зверем?

– Девчонка, – вдруг вспоминаю я. – Вы привезли ее?

– Конечно! – фыркает Кошка. – Она до сих пор дрыхнет в гостиной. А ты где шастал всю ночь?

Я хватаюсь за голову и с силой давлю ладонями на виски. Кости ломит, кожа по всему телу, будто изо всех сил натянулась и растрескалась, внутри жар. Как же это больно – быть человеком! Но самая худшая боль, присущая двуногому – душевная. Это непередаваемое наслаждение – быть зверем, которого не тяготит бремя прошлого, не мучают страхи перед будущим, не одолевают переживания по поводу настоящего. В звериной шкуре все просто: ты сыт, значит ты счастлив. Пока твоей жизни ничто не угрожает, ты находишься в покое. Ощущаешь себя частью гармоничной Вселенной. У тебя настолько все хорошо, что, вернувшись невозможно даже вздохнуть – таким грузом наваливается то, что ты привык прятать где-то глубоко внутри. Вновь став человеком, приходится заново столкнуться со своими призраками лицом к лицу, причем со всеми разом. Вдруг вспомнить об их существовании и снова не найти ни единого способа от них избавиться. Если бы я знал о местонахождении органа, вызывающего эти тяжкие душевные муки, я бы выгрыз его собственными зубами этой же ночью, но, к сожалению, так это не решается.

Смотрю на Кошку с любовью и тоской. Ощущая всю остроту этого момента. Вот она здесь, рядом, такая живая и настоящая, хмурящаяся, покусывающая губу, ворчащая, небрежно откидывающая челку. И, кстати, почему она покрасила ее в фиолетовый? Почему ей это так идет? Невероятно сложно поверить в то, что она в любую секунду может исчезнуть. Просто растаять в воздухе, словно ее никогда и не существовало. Словно она пришла к нам ненадолго и ее время истекло. И я не знаю ни единого способа ее удержать или потом вернуть. Как будто их и не существует. А что, если и правда не существует?

– Не делай такое лицо, – хмурится Кошка, прилепляя пластырь, который совершенно точно на мне долго не продержится. – И надень штаны! Кажется, я достаточно насмотрелась!

Она заканчивает истязать мою несчастную пятку, отходит к шкафчику, чтобы убрать остатки ваты и мазь. Чтобы не смотреть мне в глаза. Чтобы отвернуться от того, что она так боится в них увидеть.

Поднявшись с ее постели, я пару секунд борюсь с легким головокружением. Стоять на двух ногах сложнее, чем на четырех, а высота, с которой я возвышаюсь над полом, потрясает. Но справиться с этой слабостью просто. Гораздо проще, чем с той, что горчит и саднит где-то глубоко в душе.

Я всегда молчал. Не поднимал эту тему и вовсе не потому, что не хотел расстроить Кошку. Мне самому было трудно говорить об этом. Я боялся всех этих слов, считал, что если не произносить их вслух, а пугающие мысли спрятать поглубже и не прокручивать в голове день за днем, все как-то само собой разрешится. Рассосется. Уляжется. Если бы я не наблюдал за ней там, наверное, смог бы убедить самого себя в том, что она пришла сюда насовсем, и ее место отныне здесь, с нами. Но каждый раз, навещая девушку, лежащую в коме, я думаю о том, как близко она подобралась к смерти. Слишком близко, и лучше бы ей вернуться в свое тело, пока еще не поздно это сделать.

– Кэт, ты должна вернуться.

Ее позвоночник сковывает льдом. Я не вижу ее лица, но могу себе представить, как застыл ее взгляд, как сжались губы в тонкую полоску.

– Куда вернуться? – уточняет она тихим голосом.

– К себе. Ты понимаешь.

Конечно, она понимает. Она все прекрасно понимает кроме одного: почему я на этом так настаиваю. Почему я против того, чтобы она оставалась с нами и дальше.

– Мы не будем это обсуждать. – Отрезает Кошка.

Она отдаляется от меня стремительно, прячет все свои чувства по сундукам и каждый запирает на ключ. Ее присутствие в комнате становится едва ощутимым. Вдобавок к этому она решительно шагает к двери, и мне приходится преградить ей путь.

– Как же ты не поймешь, – в беспомощной ярости кричу я. – Ты умираешь! Там, с каждым днем твое тело слабеет! Ты должна вернуться в него, чтобы жить!

– Жить? – переспрашивает Кошка. В ее блестящих от слез глазах усмешка. – Ты называешь это жизнью?

– Кэт…

– Нет, послушай! – напирает она. – Ты видел, что со мной случилось? Ты знаешь мой диагноз? Полный паралич нижних конечностей. Ты хочешь, чтобы я вернулась в это тело? Осталась инвалидом на всю жизнь? Стала обузой для родителей? Не могла без чужой помощи делать самые простые вещи?

– Кэт!

– Ты тоже умираешь, Волк! Рождаясь, мы всю оставшуюся жизнь идем к своей смерти, и чем твой путь лучше моего?! Хотя бы просто попытайся принять мой выбор!

Она с силой толкает меня в грудь, освобождая себе выход. Я успеваю схватить ее за руку. На одну крошечную секунду, в которую я могу решить все. Я знаю ее настоящее имя. Я могу произнести его, и она вернется. В тот же миг откроет глаза и выйдет из комы. У имен есть магическая сила – возвращать. Но я не делаю этого. Не из благородства. Не потому, что не имею права решать за нее. А просто потому что боюсь. Ее рука в моей руке – это все, что у меня есть, и я страшно боюсь, что это в последний раз.