Добросердечие Золушки оказалось заразительным, точнее, мне пришлось поучаствовать в гуманитарной акции, чтобы не терять контакт с Лизой, для неё самопожертвование было явлением обыденным. В тот момент она начала вещать интересную информацию, даже не про шубу. Тем не менее последствия для меня развернулись самые драматические. Однако по порядку.

Как я упоминала, в середине монолога Лизе пришлось прерваться, потому что в клинику пожаловала парочка необычных посетителей. Главной была ветхая старушка в сопровождении взрослого сына. Первое описание, приведенное выше, не говорит о данной парочке практически ничего, личности и ситуация вышли из под контроля в первую минуту и стали развиваться в драматическом направлении. Как я докладывала, старушка Вера Аркадьевна пришла в клинику для диагностики, точнее, заказала сделать УЗИ по поводу злокачественного образования в груди, с которым она проживала лет десять, но иногда беспокоилась. Лет пациентке было далеко за семьдесят, на ногах она держалась нетвёрдо, и в клинику её привёл сын Сергей. По виду мужику едва стукнуло сорок, позднее дитя, инфантильное и избалованное. Ко всему прочему было заметно, что дитя не чуждается общепринятых пороков, оно явилось обследовать мамашу неохотно, не избыв тяжкого похмелья. В остальном дитятко было весьма симпатичным, гляделось, как образчик брутальной мужской красоты.

Сразу по представлению в регистратуре парочка пациентов выложила проблему солидных размеров. Сергей привёл мать в клинику, чем очень гордился, однако в кабинет к доктору идти наотрез отказался и помочь мамаше раздеться просто не мыслил. Мамаша сама не хотела, однако призналась, что управиться самостоятельно ей не под силу, она одевалась для доктора полтора часа и повторить подвиг в кабинете не сможет. Ей требовалась женская помощь, наверное, здесь найдётся медсестра, она, конечно, отблагодарит.

А вот этого в клинике на данный момент просто днём с огнём сыскать было невозможно. Напарница Лизы по регистратуре приболела или у неё заболела дочка, но не явилась в клинику и с концами. Доктор Вениамин Жанович, спрошенный по телефону, заявил, что раздевать и одевать пациентку в таких годах он не станет ни за какие деньги, Лиза может застрелиться или заставить сына раздеть старушку мать, ему в принципе без разницы, в камеристки он не нанимался! Тирада отлично донеслась из близкой трубки, но я понадеялась, что стеклянный щит оградил пациентов от бессердечия доктора.

Кризис зрел и наливался, Лиза попыталась склонить сына Сергея, взывая к авторитету доктора и объясняя невозможность достать камеристку, но напрасно. Оба пациента дружно отказались, причём Вера Аркадьевна искусно манипулировала своей беспомощностью и близостью к роковой черте, а сын заявил, что ни за что на свете, и демонстративно двинулся на выход, оставляя нам заботу о старушке. Другие медицинские работники пожали бы плечами, и дело с концом, но только не Лиза Гурьева. Как заметил национальный поэт, «есть женщины в русских селеньях». Выяснилось, что реликт сохранился на мою голову.

Лиза глянула на ситуацию, затем на меня с искренним отчаяньем и предложила два варианта выхода из кризиса. Либо она возьмётся раздевать старушку, и оставит регистратуру на мое попечение, либо наоборот, в кабинет к Вениамину Жановичу пойду я, он очень обаятельный мужчина. К своему позднейшему сожалению, я испугалась служебной ответственности и, как зачарованный кролик, выбрала старушку с доктором, думая, что подвиг милосердия впоследствии зачтётся, а если я не справлюсь с иными клиентами, то у Лизы возникнут неприятности. Как оно водится, букет мотивировок завёл в тупик, я вышла из-за стойки и повела пациентов в ближний кабинет, в душе проклиная всех участников без разбора, однако свою бесхарактерность в первую голову.

На месте сразу выяснилось, что я бранила себя недостаточно. Доктор Вениамин Жанович, невзирая на обещанное обаяние, оказался беспримерным хамом. Увидев неизвестное женское лицо рядом со старушкой, он, не стесняясь, предположил, что Лизочка проявила изобретательность и снарядила пациентку из очереди, чтобы та не ждала направления на аборт слишком долго, а обследовалась сразу после Веры Аркадьевны.

Оказывается, дамская очередь сидела в клинике именно по этому поводу, такова была специализация. УЗИ определяло сроки, а доктор рекомендовал клинику, где вмешательство делалось быстро и безболезненно, в отличие от привычной постсоветской медицины.

Когда я усвоила информацию в процессе раздевания старушки, то не замедлила выдать милому доктору нецеремонный ответ, после чего он заключился в обиженное молчание. Я тем моментом сосредоточилась на деталях туалета Веры Аркадьевны, решая не всегда успешно, что и для чего именно на ней намотано, далее – как оно держится. Старушка по мере раздевания консультировала, объясняя, что обыкновенно обходится без лишнего исподнего, однако для медицинского визита сочла нужным принарядиться.

Однако то были семечки, как мы любили выражаться в отроческом возрасте. Когда я уложила старушку на кушетку, оставив при ней предмет былой роскоши, именно лиловую комбинацию, а доктор совершил последний акт, приподняв полинявший шёлк, то мне срочно потребовалась личная кушетка! Не знаю, каким чудом я устояла на ногах. Злокачественная опухоль на груди у бедной женщины оказалась открытой и предстала наглядно, как в медицинском атласе. Описывать увиденное я не буду, оно долго стояло у меня перед глазами, остальное в тот момент удалилось и поплыло «в сиреневом тумане». Как «мертвые седые корабли» в известном романсе Вертинского. Строчки о том, что «плавают в сиреневом тумане мёртвые седые корабли», скорее всего, навеянные видом выцветшего шёлка, пришли из памяти, наложились на заунывную музыку и витали подле кушетки, не позволяя опуститься на пол и рыдать в голос от обуявшего ужаса.

Гуманитарные и прочие соображения развеялись, только слова и музыка угрюмого романса поддерживали угасающие силы и не позволяли сбежать в панике. Поэзия, даже не самого первого сорта, оказывается, имеет над людскими душами определённую власть.

«Утром их немые караваны молча опускаются на дно» – толковал вполголоса давно ушедший поэт, тем временем, как доктор водил по телу старушки аппаратурой и обменивался с нею впечатлениями. Никого из них кошмарное зрелище не смущало, Вера Аркадьевна, надо полагать, привыкла, а Вениамин Жанович, скорее всего, видел и не такое.

Когда, в течении гробового романса наметились просветы, я уловила содержание беседы и поняла, что доктор поздравляет старушку с тем, что опухоль находится в хорошем состоянии, не слишком быстро развивается и даст возможность прожить столько лет, сколько владелице отпущено провидением. Не то чтобы я активно обрадовалась, увы, гуманность в моих чувствах не ночевала, испарилась под напором жутких впечатлений, но стало легче и не так стыдно предаваться неприличной панике. Если я стояла не перед лицом близкой смерти, а наблюдала медицинский факт.

Дополнительная пара соображений пришла на ум, как только Вертинский закончил морскую эпитафию. Первой явилась детективная догадка: вот если Лариса Златопольская узнала, что её ждёт подобная участь, то не мудрено, что она предпочла уйти заблаговременно, о сокровищах и интересах ближних не беспокоилась, ей стало на все в высшей степени наплевать! Карточку Лариса выбросила на помойку, мол, пускай теперь попрыгают! Я бы на её месте поступила в точности так же или хуже.

Далее последовало медицинское соображение, оно повергло меня в бездну страха и вновь вызвало постыдную панику. Нет ли возможности, в содрогании думала я, вдохнуть близкую инфекцию, и есть ли научные основания под теорией о вирусном происхождении рака? Что там невинные палочки Коха! Я представила себе, как в воздухе витают канцерогенные вирусы, и буквально перестала дышать!

Изложить последующие события довольно трудно и очень не хочется, однако, увы, приходится. Когда обследование закончилось, и доктор дал команду, я одела пациентку онемевшими руками и вывела из кабинета, по пути яростно отказываясь от чаевых, честно заработанных в должности медицинской камеристки. Кстати, доктор свою долю принял и беззаботно сунул мятые бумажки в карман халата, ну да Бог с ним!