Мы давно сидели в подвале ночного клуба «ОГИ», других посетителей не было и не предвиделось по раннему часу. Деликатные официанты-бармены в количестве двух свыклись с невыгодными посетителями и изредка осведомлялись, не нужно ли чего. Получив очередной заказ по части кофе, мальчики-девочки меняли пепельницу и отплывали в тьму под сводами, вскорее появляясь у освещенного бара, где через раз включалась и деятельно шумела кофейная машина.

В продолжении долгого мучительного повествования я, кроме того, что пила кофе залпом и курила беспрестанно, в основном смотрела на выложенную плиточной мозаикой поверхность круглого стола и почти не поднимала глаз на собеседника. Понимала, что так ему легче вести рассказ, и что в моей части диалога никто не нуждался. Только про себя отмечала основные вехи истории и бессознательно укладывала их по плиточному рисунку круглого столика. К указанному моменту моя мозаика завершилась, описав овал вокруг куска с четырехлистным цветком клевера, центрального на круглой столешнице.

Четырехлистник, на сей раз отчаянно несчастливый, символизировал главную и непоправимую ошибку друга Вали, о коей должна была зайти речь в последующем повествовании. Я вполне догадывалась, это было несложно, в чём именно роковая оплошность состояла. С неё начался ступор в рассказе, именно это деяние согнало нас с места в конторе и погнало в подполье клуба «ОГИ». Однако элементарная вежливость требовала риторического вопроса, я его исполнила в излюбленном Валькой варианте.

– А именно? – спросила я, отрываясь от плиточного цветка неудачи.

– Интересно, кто бы поступил иначе? – Валентин с чувством задал встречный вопрос, далее доложил добавку. – Из любого соображения. Там был весь букет.

– Понятно, – я догадалась, как облегчить участь друга и предложила первую позицию. – Во-первых, она могла быть в отключке, но жива, и первая помощь…

– Ты очень доброе дитя, мало того, что прелестное, – Валька неохотно взял наживку. – Об этом я подумал потом, в целях доклада брату Петровичу, а колотил камнем в стекло, обернув его тряпкой, далеко не в таких гуманных мотивах, скорее в порыве неосознанных чувств.

После указанного места в повествовании возникла пауза, в течении которой материализовался мальчик из бара, получил заказ, унёс пепельницу и скрылся. До и после висела гнетущая сумрачная тишина, мне опять пришлось подставить плечо под неподъёмный груз чуждых эмоций.

– Валь, давай пошлём дяденьку Марселя Пруста к чертям собачьим? – я предложила вроде как по простоте душевной. – Он у нас лишний в этом подземелье, мне так кажется. Из каких соображений ты бил стекло – в принципе не очень важно. Я буду считать их гуманными, ладно?

– Ты опять права, пифия хренова, – сознался Валентин. – Как дойду до этого места, тянет выворачиваться наизнанку, просто мазохизм в чистом виде. Действительно, какая, собственно, разница что я себе думал, когда делал? Да никакой! Короче, протокол ты читала, я добавлю, что открыл дверцу изнутри, нашёл мёртвое тело, хотя не остывшее, вынул из окровавленных рук дамскую сумку и скрылся с нею в ночи. До того опознал, что кончина наступила ввиду порезанных вен на обеих руках и последующей потери крови. Сумка снаружи сильно промокла, но внутри почти нет.

Вновь над нашим маленьким круглым столом нависло тяжкое молчанье, усугубляемое подземельной тьмой, которая, как я вдруг поняла, наводила бедного Вальку на впечатления больного момента, оттого он запинался и зависал, как компьютер в обилии атмосферной статики. Наверное, подвал «ОГИ» выбрался неправильно, однако перемещаться было поздно, оставалось раз за разом восстанавливать сбитую схему с нуля. Даже за монитором это занятие меня раздражало, а по жизни, как говорят нынешние дети.

– И ты решил посмотреть, раз так склалось, – я подложила свою версию протокола, намеренно употребив излюбленное выражение друга Вали, чтобы зеркальным способом привести его в рабочее состояние. – Под дальним фонарём…

– Отнюдь, фонарь висел только у ментов под козырьком, они рядом кучкуются, туда я не решился, – встроился обратно Валентин. – Но за углом дома, подле арки, частная врачебная конторка светится в ночи. УЗИ-шмази и прочая мерзость на просвет по выложенному прайс-листу, чтобы в любое время суток знать, сколько с тебя возьмут. Там я присел на лавку за кустом, открыл сумку и долго искал карточку. Как полный идиот. Ждал от бедной Лары посмертного презента, мозги всмятку. Не нашёл, понятное дело, замарался кровью по уши и решил зайти помыться, ключи от дома всю дорогу лезли в руки. Как киллер в триллере, понял бедолаг. Как ни крути, людская натура даёт сбой в экстриме, будь ты киллер или полный чайник, без разницы. Это наукой замечено, а кто пишет в романах иначе, тот ничего подобного в руках не держал, только воображал себе.

В очередной раз, обо что-то мысленно запнувшись, Валентин замолк, тьма нависла и легла на стол, как облако на гору. «Да уж, бедный Валя», – тем временем спешно мозговала я себе. – «Раз он мне с такими муками вещает, то как оно было со старшим Петровичем? Подумать страшно. Что он не только сумку у мёртвицы (есть такое слово или нет?) из рук вынул, он в её квартиру пошёл искать проклятую карту. Точно, мозги всмятку, а чем помочь?» – И у неё в квартире, – я оказалась без состояния придумать что-то новое, просто навела Валентина на «продолжение следует», об авторах триллеров мы оба вспомнили не зря. – Когда открыл.

– То, разумеется, ничего подобного не нашел, – Валентин включился почти автоматически не в свой рассказ, а в поток общих размышлений на тему. – Хотя, помывшись, взял себя за шкирку, потряс и искал вполне разумно, по правилам. Сначала, где можно подумать и вообразить, далее по Эдгару По, в доступных, но маловероятных местах. В середине обыска почти предметно представлял, что смогу оправдать свои действия у Петровича лишь при наличии карточки, причём из рук в руки. Иначе получался полный конец света (Валька выбрал иное выражение), который в результате нас и настиг. Где находимся по самое некуда.

– А именно? – вставила я с долей интереса, поскольку постфактум и конец света лично у меня не вытанцовывались.

– Они все, Петрович первый, дружно решили, что я заначил карточку, – лаконично обозначил Валентин, далее пояснил главную обиду. – Им по фигу, замочил я клиентку или довёл до суицида, им обидно, что цель не оправдала средств и карточки нету, невзирая на труп. Если бы отыскал и отдал, они привязались бы к наследникам, с их согласия открыли чёртов ящик, в банковских договорах такое предусмотрено. Но только с карточкой, без неё – хрен в сумку! И они вообразили, что я отнял или замылил в проекте такой процедуры, через полгода, после ввода в права наследства. Подберусь к родным, тихо проверну дельце и заберу себе спорную вещь. Потом, если стих найдёт, стану с ними торговаться с позиции силы.

Этого момента в рассказе я не поняла, о чём Валентину честно сообщила. После того он вновь потерял нить печальной повести и долго сидел, тупо уставясь в пустое блюдце с окурком, пепельницы незаметно кончились. Наше непонимание на сей раз разрешилось с приходом девочки, она принесла целый кофейник, которого никто не заказывал, и нарядную жестяную банку из под чая. Надо думать, персонал отчаялся угодить неприятным клиентам и выделил услуги крупными ёмкостями, чтобы не сновать туда-сюда и не мешать приватным беседам.

– Поэтому категорически запретили мне заниматься этим делом, просто на пушечный выстрел, – Валька очнулся и продолжил с полуслова, зажевав хороший кусок рассказа вместе с моим вопросом. – Тебя, надо думать, предупредили? Чтобы не смела. Потому что известно, если ты взялась искать, то, возможно, найдешь то, что им надо. Вместе с тем, чего не надо совсем, планида у тебя такая. Кому станешь отдавать – спрашивать у Петровичей не будешь, это они учли. Тогда он наступит опять, этот самый конец света. Они согласны плюнуть и карточку потерять, чтобы никому не досталась. Сероухов пускай посидит или они его конфискуют, чем допустить, чтобы им в курятник залезла такая непредусмотренная лиса. Глупая, как последняя курица, но с нечеловеческим везением.