Цвет мандаринов насыщал томное сумеречное небо, бросающее рефлексы то тут то там на верхушки домов, шляпки деревьев, на чудные щиколотки Селестины, так изящно летящей куда-то вперед, что сам летний теплый ветерок менял свое направление к ее сущности, грациозно подгоняя к чему-то, видимо, сто́ящему для милой девочки. В ее завитых средне-русых локонах порхала перламутровая лента, небрежно заключенная в бант, на лице девчонки отражалась невесомая радость. Она несла перед собой стопку книг, пять или шесть, в новеньком для того времени переплете, и пребывала в некоем наслаждении, неведомом никому более. Она порхала как бабочка, а за нею как за Сидхартой едва распускались лотосы. Селестина забежала под арку во внутренний дворик, звуки отдаляющихся каблуков эхом отразился в ушных перепонках каждого прохожего. Все они оборачивались, и скорее причиной были не сами звуки, а странная энергетика, излучаемая от девушки, так удачно настоянная в аромате приятной туалетной воды Габриэль Мэдисон, ее матери.

Наконец она сняла свои изящные босоножки, подхватила их в левую руку и побежала по раскаленным камням, по стеклам, по горячей желтоватой, но такой уютной летней пыли. Это был ее город, ее улочки, запах этого местечка, моря с песком, который напрочно вклеился в ее кожные клетки, дабы напоминать ей, какому именно месту принадлежит ее молодая душа. Зной стоял еще над наивными людьми, прогуливающимся по старым улочкам Палермо, такого грязного и будто брошенного.

– Селестина, ты снова бегаешь босиком? Мало ли что ты можешь вогнать себе в ногу, ты только вспомни, как к тебе в ногу вошел гвоздь месяц назад, – вечно твердили ей мама с бабушкой.

– Вот именно, тогда я была в сланцах, а теперь я без них. Я смотрю себе под ноги.

Каждое лето в компании своих родителей, а иногда и любимой бабушки Авроры, Селестина, как правило, на поезде, выбиралась из своего богом забытого городка Бьеллы в этот курортный и самый прекрасный город Палермо. Ей было тринадцать, и ее чувство собственной важности, амбиции и воля бурлили в ней стремительно вверх. Она даже завела дневник, утаив этот факт, конечно, от всех, как это обычно бывает с подобными меланхоличными девочками. Ее подруга, Инэс, тоже вела подобную рукопись, но она была наделена скучным повествованием будней. Селестина порой глумилась над этим, «ведь настоящий дневник предназначен для глубоких тайных мыслей, которые вряд ли еще раз навестят даже самую гениальную голову, ибо наше восприятие меняется каждый день, а ощущения и подавно».

Одна из первых записей Селестины:

«Прошлого и будущего не существует: есть только настоящее.

Я просыпаюсь и чувствую запах жареной картошки. Который час? Открываю глаза, эта комнатка кажется такой маленькой в сравнении с моими мыслями. Слышны чьи-то женские шаги, конечно мамы. Поворот дверной ручки…

– Селеста, вставай, иди завтракать.

Месяц назад мне исполнилось тринадцать. Всегда считала, что это самый прекрасный возраст. Я начала пользоваться косметикой, глупо, не правда ли?

Воскресенье, а значит завтра школа, снова этот кошмар. Как же я всех там ненавижу… или это все ненавидят меня? Но нужно идти, следует быть выше ожиданий других людей. Моя жизнь столь скучна и постоянна, что мне порой и жить то не хочется. Как человек может жить без невероятного, без волшебства, магии? Частенько в моей жизни происходит что-то необычное в присутствии Инэс, моей лучшей подруги, как она считает. Для меня она стоит на ступени не выше Виолетты, высокой кудрявой девочки, в которой, как мне кажется, много амбиций. Но вторую я уважаю, она способна заявить о том, что ее не устраивает, у нее всегда имеется свое мнение. Странно, почему она так закрыта со всеми? Я думаю, она очень одинока…

В любом случае, одинокой скорей назовешь меня, а не их, т.к. многие от меня отвернулись. Со мной что-то творится, мама называет это переходным возрастом, и думаю, я согласна с ней. Мне скучны эти дни, эта неизменная канитель будней. Я часто являюсь предметом ссор друзей… Я бы хотела стереть им память, как это ловко проделывают некоторые вампиры, в которых я, на удивление, в свои 13, почему-то верю. Меня привлекает мистика. Может быть, это все отголоски моей старой прапрапрабабки, которая была ведьмой?

Снова мой тайный сосед со второго этажа играет прекрасную мелодию Моцарта «Музыка ангелов». Ах, как же хочется познакомиться с ним…

Этим летом я прочла почти все книги Роулинг о Гарри Поттере. Эта писательница творит настоящие чудеса, потому что до нее меня вряд ли кто мог заставить взять в руки книгу. Наверное, чтобы создать в воображении такой мир, нужно быть настоящим гением. Но эта женщина открыла мне не только любовь к чтению, к познанию новой Вселенной, она открыла и кое-что во мне, помимо накопленных знаний, эмоций, она открыла во мне то окно, что так распахнуто у моей матери, любовь к письму. Да, я хочу писать, о том, что вижу, что чувствую. Моя мама пишет стихи, но я горю не поэзией, я желаю написать роман, создать новый мир, как создает художник, доступный только автору. Боюсь, у меня ничего не выйдет… но начало положено, ведь я купила дневник. И как без него я раньше обходилась? Иногда я даже прибегала к разговорам с самой Луной, но это уже другая история…

Однажды я стану другой, начитанной, образованной, глубокомыслящей, такой же благородной, как мама, и харизматичной эмоциональной, как бабушка Аврора, а пока нужно потерпеть.

P.S. И почему, как только интересные мне парни уделяют мне знаки внимания, мне тотчас же становится от них тошно?»

Для Селестины никогда не составляло проблемы найти друзей, которые будут ее искренне любить, уважать, восхищаться ею и даже нуждаться в этой юной леди. Но ей нисколько не нужна была эта дружба, она порой даже мешала ей, едва созревшая девушка заполняла этими людьми маленький пустой уголок внутри себя, не значащий не более чулана в доме. Селестина мечтала все глубже и глубже погружаться в саму себя, совершенствоваться, выявить в своем характере какие-то отличительные черты. Ей хотелось заявить всему миру, что вот она, чудная и особенная, но пока на нее мало, кто обращал внимание. Но чем же ей зацепить общество, удивить, внести что-либо новое? Да, в ней был потенциал, несомненно, навыки и умения, в ней была вся милость и привлекательность созревающей тринадцатилетней девочки, но ей не хватало языка, напористости, уверенности, чувства собственного эго. Понимала ли она это тогда, что однажды эти качества станут верными ей и самыми близкими подругами, которым позавидует сама юная соседка и лучшая подружка Селесты, постоянно проживающая в этом солнечном городке Палермо, а также и ее новый приобретенный кузен, и старый верный друг Льюис? Нет, она и предположить не могла, что может измениться кардинально, вывернуться наизнанку, показав свои истинные эмоции. А ведь в далеком детстве, когда ты ни на секунду не задумываешься, чем тебе позавтракать, когда двери школы еще для тебя так плотно закрыты, что даже начинает казаться, что это придет так не скоро, как и будущие смерти самых близких, это совершенно ей и не требовалось, влияние и легкий налет лидерства в ней был как само собой. Конечно, в глубоком детстве к нам совершенно ни коим образом не могли залезть подобные мысли в голову, и в особенности к Селестине. Эта девчонка твердо верила в то, что мир настолько красочен, всесторонен и светел, что все различные плохие вести из уст родителей или знакомых, даже вещания телепередач есть не более чем выдумки, плотная платформа для развлечений, что так на досуге взрослые увлекаются неким фольклором, и у кого эти басни лучше, краше и звучнее, тот несомненно заслуживает авторитет, аплодисментов и необходимую полочку в обществе. Да, дети глупы порой до отвращения, но стоит взглянуть на них, так понимаешь, что это единственные, кто так глубоко любят жизнь, наслаждаясь каждым мгновением. Они не останавливают себя на мысли, что сегодня нужно придерживаться такой точки зрения, они не убеждают себя и других, что только этот день – самый прекрасный из всех. Для них это должно, они на самой легкой волне знакомятся друг с другом и также расстаются, не допуская серых мыслей о значении, поисках выгоды, о возможной потери гордости, не стремясь что-либо доказать себе или другим, о том, что возможно никогда уж более не встретятся. Дети – это, как же мне не хотелось быть предсказуемым, но иного и быть не может, дети – это цветы жизни.