Он изменил меня.

Север и лед. Ворон и его Сердце. Я сама превратилась из каменного изваяния в текущее пламя, готовое принять ту форму, которую захочет он. Но что Эгиль пытается создать из меня? И как мне пережить эту боль превращения в каменный монолит, который все больше сковывает мою суть?

Из горла вырвался стон, а я спрятала заплаканное лицо в ладонях. И когда меня осторожно обняли мужские руки, прошептала:

— Только ты и верен мне. Только в тебе уверена. Чем же я провинила богов, что единственный, на кого я могу положиться, это тот, кто получает за это плату?

Даг дернулся, но не отстранился.

Только пробурчал сердито:

— Я давно уже скопил достаточно, чтобы не брать серебром, кюна.

— Прости, — поежилась, — Мне тяжко. Порой я чувствую себя единственным злом в этом замке. Бросившая свои земли колдунья, которая никак не может обогреть чужие. Потому что не нуждаются они в обогреве. Смотри как все здесь хорошо… Хрустальные на его защите, все им рады. Весна грядет, кладовые ломятся от запасов и богатств. И только намеки и тень надо мной… Я здесь зачем?

— Может стоит спросить у короля?

— Я спрашивала. Молчанием и словами. Но он будто боится произносить то, что нужно, что правда, потому, что как только облечет это в слова, станет невозможно противиться судьбе.

— Когда это было невозможно, кюна? — усмехнулся охранитель и переместился так, чтобы встать передо мной на колени и взять заледеневшие пальцы в свои руки, — Вы обладаете собственной силой, способной изменить предначертанную судьбу — даже если начертал её кто другой. Если хотите, скажу так: ваша Судьба в том, чтобы изменить предначертанную судьбу.

Дрогнула.

— Милость мне положена, а не наказание, — заявила с хриплым смешком, — раз мне послали Защитника и Мудреца в одном лице.

Кивнула и встала. Еще раз посмотрела на то, что показали кости, а потом наклонилась и сгребла их с пола.

И уже не распрямилась.

Напротив, встала на колени и подлезла под один из сундуков со свитками, чтобы достать завалившийся. А когда развернула — выдохнула:

— Боги ответили все-таки.

Уж слишком явственно было то, что там написано.

— Что это?

— Ты и сам видишь.

Десять рун. Знакомых нам знаков, но расположенных в конкретном, определенном порядке.

Сердце застучало где-то в горле, пока глаза изучали последовательность начертания и незнакомые завитки рядом с каждой руной. Тоже что-то значащие, только не для меня пока.

‍

Зато сами слова…

— «Чтобы не пришла смерть, ради жизни, принеси чернокнижницу в жертву»… — почти пропела я то, что увидела.

И пошла к выходу из библиотеки.

— Эсме! — Даг коснулся моей руки, а потом и вовсе схватил. — Кюна, не спешите! Легко сжечь все, не разбираясь, но…

Головой мотнула.

— Идем. Я знаю место, что должно стать алтарем…для меня.

— Но… — повторил охранитель, вот только я уже шагала вперед… чтобы остановиться, как вкопанная. К нам подбежала слегка запыхавшаяся служанка, одна из тех, что обслуживала королевские покои и стол:

— Кюна! Вас все уже заждались… Король отправил меня на ваши поиски…

Зубы стиснула.

Я не то что бы забыла об ужине, совместном со всеми обитателями, но среди важных и остро-колючих сведений этот ужин казался совсем лишним. Вот только и отказать я не могла. Королю… Пока — не могла.

Прошла в зал и села за стол, натянутая, как струна гигьи. А когда после сытной еды по традиции мне её передали, давно ведь не слышали моего пения, выплеснула на инструмент и окружающих все свои чувства, что бурлили во мне полноводным потоком, грозя затопить всё вокруг.

На тех выплеснула, кто понял… И, сославшись на усталость, удалилась, пока в воздухе все еще звенели мои слова.

И что же мне прикажешь делать

Если я хочу вести речь о мире и взаимопонимании

Но тебе ведом лишь язык меча?

Как заставить тебя понять, что путь избранный тобой к гибели ведет

Если тебе ведом лишь язык меча?

Как сказать, что бы ты оставил меня и родных моих в покое

Если тебе ведом лишь язык меча?

Клинку дам я слово…

Так язык мой станет железом

А слова мои великим кличем боевым

С которым стрела моего божественного гнева будет разить

Свою песнь меча пою я для тебя

Колыбельную гибели

Чтобы смог я просыпаться с улыбкой

И покоем в сердце

И покоем в сердце

И покоем в сердце

Все ради всеобщего блага

Мое отражение я вижу в глазах твоих

Но моя эра только началась

Там слишком мрачно даже для Сердца Ворона, в этой комнате.

Какая издевка — и в сердце Эгиля-Ворона тоже настолько мрачно, что я просто не могу найти ответов за темнотой.

Бегу, задыхаясь, — то ли от бега, то ли от того, как крутит внутри жернова душа. И Даг за мной бежит… ни о каком сне и речи нет. Не время спать, хоть и грядет самая темная часть ночи.

Мы легко находим эту комнату. Вверх-вниз, вправо — по паутине лестниц и ходов. За лунный месяц успели изучить замок досконально, так, как могут знать лишь убийцы — но я бегу, будто сама преследуемая этими убийцами. Или не «будто»?

Меня и верно привезли сюда убивать? Так отчего же до сих пор лишь любили? Надежду дарили, что меня можно любить — дочь короля и чернокнижницы, найденную на рассвете с самым черным камнем на груди?

Что там говорила колдунья? Что я начну чувствовать свой камень?

Я и правда чувствую, наконец.

С черным хрусталем не страшно умереть и отправиться в божественные чертоги — он и там защитит. Он не для наведения порчи, а для устранения. Чтобы от усталости избавлять и от тревоги. Защищать от слишком безрадостной Судьбы. И помогать пережить потери… хоть своих близких, хоть части души.

Ведь это был твой камень, да, мама? И как ты обошлась без него, оставив не только дочь, но и возможность защититься от боли?

Что там говорил охранитель — я вправе решать? Я и решила. Сделала шаг, много шагов навстречу правде, пусть даже и моей только, а уж что делать с ней…и это решу.

Что там говорил Ворон? Не время? Он ошибся, король. Время давно пришло — в тот момент, когда я ответила своему отцу согласием на то, чтобы убить тебя, мой чужой король. Ты не стал убивать в ответ, не сразу… но кто тебе сказал, что я все так же беспечна по отношению к жизни?

— Здесь, — охранитель закрепляет два наших факела.

— Я вижу.

И верно.

Слишком мрачное даже для Сердца Ворона место. Никаких алтарей и крови — только пустота и знакомые руны кругом на полу.

И голос сзади нас:

— Ты сама пришла, дочь Асвальдсона.

— А ты умеешь ходить бесшумно, а не звенеть, хрустальный.

Мы смотрим друг на друга.

Предводитель беловолосых так же серьезен, как и я. Но не пытается наброситься — он не для того здесь. И не для того вдруг сделался нарочито близким, перестав быть нарочито вежливым. Хотя когда он был вежлив?

Он один, но вряд ли я смогу побороть его своим колдовством, а Даг — оружием.

Хрустальный пришел за своими ответами… и кто получит их первым? Может, кто первым задаст вопрос?

— В чем было твое проклятье, дочь Асвальдсона?

— Откуда ты знаешь моего отца? Или всё это лишь к слову?

Кивает пригласительно. Вопрос за вопрос, ответ за ответ. Он первый спросил — я первой говорю. Но не могу удержаться от горечи:

— Король тебе все сообщает?

А потом слова льются легко.

— Я убить его хотела… чужого короля. Девственной кровью, проявленным знаком, забранным дыханием. Но вместо этого смешала нашу кровь и чувства, сбила стук наших сердец и не сама проникла в его суть — а будто больше открыла свою. Не знаю я до конца, что произошло. Полагала — неудачная попытка. А на самом деле…