Проснулся в три ночи.
Сбегал отметился в избушке на курьих лапках за сараем. Лёг досыпать. Не спится.
Раз не спится… Займись делом!
Постирал в тазике рубашки, бельё.
Повесил на стену план туристических поездок на этот год Центрального Дома журналиста.
И делать больше нечего. А всё темно.
Снова лёг.
Задремал. И снится…
В каком-то высоком присутствии на приёме я требую:
– Хочу венок! Не на гроб. А на голову! Да не из трамвайных билетов и не из квитанций об уплате штрафа за бесплатный проезд. Лавровый! Желаю! Чтобы как у товарища Данте! Можно, как и у Боккаччо…
Очнулся я и больше не заснул.
Лежу собираю крошки вчерашнего дня.
Вспоминается, как вчера весь вечер Анохин тщательно брил хорёвку перед трюмо.
Брил долго, влюбовинку.
– Чего так стараетесь? – кольнул я.
– А ка иначе, Никифорович? Красота ждёт жертв.
– Вас сороки не украдут?
– Мне много сорок не надо. Тут хотя бы одна сорока не выпихнула из своего радостного тепла до утра.
С двумя букетиками побежал на торжества к своей Лидии Кирилловне. Пока нету. Значит, всё сладилось.
Студент Гуркин ездил в аэропорт. Купил цветов и упросил кого-то из улетающих в Алма-Ату вручить их его жене Оленьке. Любовь – центробежная сила времени! У любви свои милые подвиги.
Есть чему хорошо позавидовать…
Уже было позднее уютное утро, когда вернулся весёлый Анохин.
– Как погодушка? – спрашиваю его.
– Снег типа дождя! И солнце!
Без долгих переходов принялся он мастерить какую-то тумбочку.
Скоро пришли его дочка Тамара и сыногрей Володя.
Николай Григорьевич поздравил дочку с праздником. Поднёс два букетика.
– Спасибо, пап! Так приятно получать подарки.
Когда ушли брат с сестрой, я сказал Анохину:
– Вы такой богач!
– Чем же?
– У вас такой жених и такая невеста!
– Славь Бога, есть от кого получить по шее.
– Ну-у… На таких они не похожи.
За окном куражится крупный снег.
Николай Григорьевич возится со своей тумбочкой, довольно мурлыча:
– Коля, Коля, Николашка –
Колокольчик труляля…
– Однако! – сбил он кепку на затылок. – Надо трудовому народу подкормиться. С хлебцем терпимо… – Он разломил железобетонный батон двухнедельной давности. В получку под балдой купил в один раз пятнадцать батонов. С той поры и едет на этих батонах. – Одного хлеба малувато… Идём готовить праздничный завтрак… Пошикарней, чем у французского короля Людовика![68]
И он, размахивая руками, как в строю, идёт к лазу в подпол с песней:
– Солдаты, в путь, в путь!
У лаза он поясняет:
– Хорошо, что хоть немного картошки спрятал в этом подполе, а то б студентьё всю пожрали, как под полом на кухне.
Он спрыгнул в погреб и выставил на обзор картошину с ростками в четверть:
– Что бы это значило?
– Это значит, душа у вас широкая.
– И горло, – усмехается он. – Надо б четвертинку с картошкой ляпнуть. Да купилок нету.
– Сегодня не ваш день и я вам не сочувствую. Кредитовать не стану.
– Где их достать?
– Подпишитесь на журнал «Деньги в кредит».
– Толь, дай вшивик.[69]
– Вы же не женщина.
– Но у нас равноправие. Картошка всухую не пойдёт. Мне один фужерон.[70] Боль не буду!
Даю десятку. В счёт оплаты за койку.
Руку с десяткой, зажатой меж пальцами, он прикладывает к груди, кланяется с пением:
– Пред Родиной в вечном долгу…
– Никифырч! Надо не унывать. Там, на границе, всякие инциденты. Того и гляди, косоглазые повалят. А я домину отгрохал. Жить некому… Поем и задам хропачка-гопачка… Сыпатуньки… Спатуньки – райское дело.
Он принёс из магазина на разлив етвертинку.
Я засел за свои бумаги.
Не прошло и часу – суёт он мне под нос сковородку с жареной картошкой:
– Деликатес! Вот как надо жарить! Пошли есть, Никифырч.
И мы побрели на кухню. Он со своей картошкой, я со своим тортом «Сюрприз».
Я порезал торт на большие куски. Мы взяли по куску и со словами «За мужской женский день!» – чокнулись ими, как стаканами, и разговелись.
Анохин уныло поморщился, будто и в самом деле опрокинул в себя огромный стаканище антизнобина и порыскал глазами по сторонам. Чем бы запить!?
На глаза попалась его чекушка. Он зубами выхватил из неё газетный катышек и духом всю осушил.
Наш Анохин зацвёл.
– Вот это по мне! Вот это наша жизняка!.. Толька! Ты чего сидишь, словно тебе яйца прищемили железной дверью? Ты сейчас такой, будто жизнь тебя взяла и пришибла. Знаю, на какую тему страдаешь. Не дуй голову из-за баб!.. Меньше читай. Глаза убьёшь! Когда тебе трудно, помни, что ты мужик, а потом человек. Тебе плохо. Ты интеллигент. В тебе нет хамства. А это самая большая потеря сейчас. Интеллигентов я называю пижонами. Они в жизни беспомощные…
Я выставил ладошку заградительным щитком:
– Да. Мы, интеллигенты, слюнтяи. Но как припрёт, мы сумеем отыскать на горле врага яблочко!
– Хороший ты человек. Толька! Хочешь я тебе бабу найду? Я старый знаток женских сердец… Женщина весьма слаба-с. Ножки сами, не спросясь хозяйки, раскидываются в стороны перед этим, – похлопал он себя ладошкой по груди, – варяжским гостем. Я знаю, какую тебе надо. У меня у самого целых две пчёлки. Кирилловна и Тамарушка. Первая моя щеколда,[71] в мать твою канарейку, запрессовалась с татарином. Сам скулемал я самопал. Два раза стрелял в неё. Не отправил к верхним людям.[72] Только слегка лодыжку поцарапал. Зато твёрдо отсидел четыре года… Вот такая была ёпера…[73]
У нас в доме маленький Ташкент. Анохин так натопил – жара. Не продохнуть.
Николай Григорьевич осоловело жалуется:
– Не могу… Голова в штаны падает…[74]
Жаруха срезала его. Сидя на табуретке у печи и уснул. От его жирного, художественного храпа тараканы боялись высунуться на свет.
К вечеру он проснулся.
В комнате всё стояла духота. Я распахнул окно.
– Его Величество открыли окно в Европу! – театрально вскинул он руку и засобирался к своей свет Кирилловне.
– Какой же вы шустрый, как электровеник.[75] Ну вы же вчера были у неё!
– Так то было вчера. Мужичок я тёртый. Действую в рассрочку. Вчера подарил ей, своей эмансипопочке,[76] рейтузы. В благодарность был оставлен на ночёвку. Слились в хулиганистом экстазе… Сегодня понесу цветочки. Ну кто откажется от цветочков?
9 марта
На почве цветов!
Бесшабашное пенье разбудило меня:
– Раздайся, народ,
Анохин со свидания идёт!
– Николай Григорьевич! Где вы были ночь?
– В самовольной отлучке по случаю случки с разведённой женой на почве цветов!
– Всю ночь поздравляли?
– Как есть всю!
– Рядовой Анохин! Два шага вперёд! Объявляю вам в лицо перед лицом строя благодарность!
– Служу Отечеству!
После завтрака Николай Григорьевич довёл до точки свою тумбочку под трюмо и повёз её на Ангарскую заказчику. Сашке-узбеку. Сашки не было дома. В двери записка «Ушли гулять».
Николай Григорьевич оставил тумбочку соседке и приехал назад грустный.
