Шишков в смятении опустил голову. Краснеет.

– Надо, – яростно жестикулируя, продолжает, заикаясь, Артёмов, – подчитывать по своей отрасли пять-шесть журналов!

Лукавая реплика с места:

– Говорите точнее. Пять или шесть? Какая точная установка?

Иван Павлович обиделся. Махнул растопыренной пятернёй и сел.

Солидный Борис Лукьянов, заведующий редакцией международных связей, был подчёркнуто конкретен:

– Раз решили делать Октябрьскую революцию у себя, то её надо делать и на местах. В агентствах республик и среди собкоров. Пусть знают, чего от них хотим. Они-то основной поставщик информации. И если они будут идти всё той же старой дорожкой, то мы ничего не сделаем.

Ставропольский корреспондент Мищенко был категоричен:

– Товарищи! Бить нас надо! И крепко! Это мы даём вам плохие заметки. Так и вас надо бить. Вы потеряли с нами связь. Обзоры – лазейки для оправдания ТАССа перед корреспондентами – нам не нужны. Они раздражают, отбивают охоту писать. И совсем зря отменили похоронки, ответы на забракованные материалы. То хоть знаешь, что с твоей заметкой. А сейчас посылаешь, как в пропасть. Вот Медведев забраковал мою заметку о кинескопах для цветного телевидения. Требовал написать, какая разница между обычным и цветным кинескопом. Кому это интересно? Кто знает разницу? Вот вы знаете? – Мищенко положил руку на плечо соседа.

– Знаю! – ответил сосед. – Разница в цене.

Тут вскочил Медведев:

– Ты даже по телефону не смог внятно сказать!

– А что переливать из пустого в порожнее? Я в «Правду» послал ту заметку и её дали! А Медведев говорит: «Правда» для нас не пример!» А кто ж тогда пример? Многотиражка «Тассовец»?

Медведев на нервах:

– Непонятные заметки будем браковать! Жёстко будем подходить к информации. Наши устои при отборе информации непоколебимы!

Светлана Бахметьева:

– Я тринадцать лет в газетах. Мне абсолютно непонятно, как тут получается. Где это видано? Журналист за журналиста переписывает все информации. В газете можно переписать за читателя. А тут же… Квалифицированные журналисты на местах, такие же, как и мы, а что они присылают?

Реплика откуда-то справа:

– Об этом хорошо расскажут корзины и папки отсева.

Ничего интересного не сказал в заключительном слове Колесов. Всё те же горячие призывы писать живо, интересно, давать постоянно оперативную информацию.

– Сначала, – добавил он, – на меня давили авторитеты. «Статью читал тот-то. Разрешает к печати только в таком виде». Просмотреть ответственным товарищам давайте и не связывайте себя обещаниями. За семь лет в «Правде» редакционные статьи читали секретари ЦК, на гранках делали свои поправки. Но мы слепо их не переписывали. Редактировали. Повторюсь. Да, писать надо интересно. Если материалы и впредь будут писаться в лучших, – он кисло усмехнулся, – тассовских традициях, будем бросать их в корзину.

Шёпот за спиной:

– Тайком убрать из ТАССа все корзины!

– Александр Иванович, весенняя ярмарка в Лейпциге открывается второго марта. Вы едете?

– Так точно, Таня! Только открытие ярмарки задержат, пока не оформят мои документы.

Зазвонил телефон. Александр Иванович снял трубку, немного послушал и, морщась, прикрыл трубку ладонью:

– Володь, поговори с ним. Это Рогинский. Я не могу. Я с ним говорил, объяснял, почему забраковали. А он «Ну, мне 58 лет и слушать я не желаю!»

Татьяна услужливо подпела:

– О! Этот гусь лапчатый готовится к большой пенсии. Дуется изо всех сил. Гонит нам всю тягомотину, пустые семечки.[63]

– Дела плохи, – говорит Новиков в трубку. – Была летучка. Запретили переписывать за вас, за корреспондентов. Одну вашу заметку переписывают трое! Получается коллективное творчество. Больше этого не будет. Надо вкусно подавать информацию. А то суконным, тоскливым языком пишете.

Татьяна спокойно понесла на выпуск А отредактированную заметку, а вернулась бегом. Вся гневом пылает.

– Александр Иванович! Это убиться! – шумит она. – На выпуске отметили двухбаллкой и вывесили на доску лучших зыкинскую халтуру «Кто придумал колесо?»! Ну как это понимать? Дикую халтуру подсунул нам этот Зыков. Я сидела, сидела… Всё облизывала, облизывала! И на! На доске лучших наш Зыков! Не-ет! Я категорически против!

Медведев робковато машет ладошкой книзу. Мол, сбрасывай обороты, сбрасывай:

– Так прямо выступать нельзя. Это ж бунт на тассовском корабле! А мне ещё надо подписаться под двухбалльным решением…

– И неужели вы его подпишете?

– Не знаю… Как верхи…

– За верхи не переживайте. Я уже Краевского дожала! Убедила, что халтуру поощрять нельзя.

– Ну, это уже лучше.

Сегодня получка.

Бузулук сияет:

– Саша Петрухин не удержался на волне. В прошлую получку он на рубль меня обогнал. А сейчас у меня гонореи 69, а у него 39. Ну ладно. Запишу это в свой актив. И на закуску выдаю занятную байку. У пасечника медведь воровал мёд. Пасечник вырыл яму, замаскировал ветками. Медведь долго не появлялся, пасечник забыл думать о нём. По забывчивости пасечник сам ввалился в ту яму. Не может выкарабкаться. Скоро туда попал и медведь. Медведь лизнул раз пасечника, сморщился, но драть не стал. Невкусный дядька! Медведь прыгнул ему на плечи и выскочил из ямы. Потом бросил в яму бревно и палку. Пасечник вылез. Терзает его совесть: «Хотел мишке плохое сделать, а он меня выручил!»

После обеда Василевская выдаёт в нашей комнате зарплату. Рядом сидит Хромова, собирает по рублю для чёрной кассы. Умасливает заплатить Чантурию.

Галантный грузин выдал пока ей лестный комплимент:

– Посмотрит – рублём подарит!

– Так давай!

– Что?

– Назад давай подарок. Рубль!

Радиопередача о Верстовском.

Русь…

Наворачиваются слёзы…

Весна.

У меня брюки у карманов поистрепались в лохмотья.

Еду в ГУМ. Куплю ткани на брюки. Пошить дешевле, чем купить готовые.

Дежурю на выпуске А с милым Александром Борисовичем Денисовичем.

Дежурить с ним легко, приятно. Он прост, нечванлив, неспесив. У него нет этих глупых качеств самовлюблённости и самовозвеличения, без которых немыслим ни один средней руки тассовец.

Он даёт мне заметку из Рязани «Молодёжь и клубы»:

– Сделайте её в свете последних веяний. Фразы делайте проще, чётче, человечнее. Тут автор перечисляет доклады. Не делайте этого. Кавычки уберите. Скажите, что обсуждались такие-то важные проблемы. Не спешите. Время есть. Подумайте.

Вслед за рязанской я выправил луганскую информашку.

А одесскую заметку «Славная дочь Франции» я озаглавил «Цветы на могиле Жанны Лябурб» (к 50-летию её расстрела).

– А почему вы переиграли заголовок?

– Слишком суховат… Да ещё и проверить надо насчёт дочери.

– Верно. Сверьте, называет ли энциклопедия её дочерью Франции.

Мои опасения оказались не напрасными.

Александр Борисович пожал мне руку:

– Благодарствую! Вы спасли нас от такого ляпа…

Уже три.

– Вам не хочется поесть? – спрашивает Александр Борисович.

– Не прочь.

– Сходите вы поешьте, а потом схожу я.

Дело к вечеру. Поток информаций мелеет.

Можно расслабиться.

Мне лестно, что со мной он держится на равных.

– Ка-ак время всё стирает, – вздыхает он. – Еду вчера с женой на такси. Вышли. Навстречу идёт Молотов с супругой. Я хорошо его знаю. Я в Монголии семь лет был корреспондентом. Там сталкивался с ним и по работе, и по партийным делам. Идёт… Никто его не видит. Не замечает… А прежде какой был вокруг его имени ажиотаж! Время всему положило конец. Мне кажется, слишком круто с ним поступили. У всех бывают ошибки. А у нас р-раз! – он резко провёл рукой в воздухе две линии крест-накрест, – и перечеркнули всего человека…