— Ер-р-рунда совер-р-ршеннейшая! — каркнула Кагги-Карр. — Когда у Страшилы ржавели булавки, он становился рассеянным и забывчивым, но никак не злым. К тому же, пр-рофилактическая замена булавок и иголок пр-роводилась всего два дня назад. Я сама на ней пр-рисутствовала и могу подтвердить. Мозги у правителя в полном пор-рядке.

— Да-да, — согласился и Фарамант. — Мы отвесили правителю отборнейшие отруби и очень тщательно перемешали их с самыми острыми иголками и булавками. Я могу даже показать вам упаковку из которых мы их брали. Вот, посмотрите.

Фарамант подал Лестару картонную коробку наполненную блестящими булавками и иголками.

— Их прислал в подарок Страшиле сам Гудвин, — пояснил Фарамант. Он продолжил, понизив голос и многозначительно улыбаясь. — Как мы знаем, Великий и Ужасный у себя на Солнце открыл скобяной магазин и торгует там такими булавками. Говорят, дела у него идут очень успешно.

Мастер Лестар собственноручно убедился в остроте булавок и иголок, затем внимательно изучил коробку. На одной стороне коробки был наклеен ярлычок с надписью «Made in China».

В центре одной из площадей Изумрудного города, там, где с недавнего времени начались работы по возведению памятника неизвестно кому, неторопливо работали два каменотёса. Один пожилой, крепкий, слегка сутулый, с румяным, широким лицом никогда не унывающего балагура. Второй значительно моложе, обличьем простоватый и недалёкий, явно житель деревни, недавно попавший в большой город на заработки. Пожилой, судя по всему, в родне имел Болтунов, поскольку языком молол, не переставая.

«Вот так оно и было. Прилетает, значит, однажды к Страшиле, к правителю нашему трижды премудрому, ворона Кагги-Карр, мы с тобой вчера её на рынке видели, прилетает, понимаешь, и говорит человечес…  в общем, рассказывает. Так, мол, и так, появился в Голубой стране некий угрюмец из бывших по имени Урфин по фамилии Джюс. Из каких, спрашиваешь, бывших? Ну, из этих, из зловолшебных приспешников. С ходу объявил себя ни много ни мало колдуном, натесал топором огромных деревянных болванов с оскаленными мордами, оживил их каким-то непонятным гуррикапом, и через то натурально сделался у жевунов самым главным, а они и не пикнули. А ты попробуй-ка пикни, когда этакий болван с дубиной стоит над твоею душой и того гляди приголубит тебя по голубой шляпе. Только бубенцы и звякнут на прощанье. М-да. Болванов этих, говорят, потому и прозвали дуболомами, что они своими дубовыми колотушками всё вокруг ломают с превеликим удовольствием, только прикажи. Что говоришь? Иначе рассказывали? Знаю, знаю, слыхал я такую байку, что он своих дуболомов в огороде выращивал, как репу или там кукурузу. Да только всё это неправда, я тебе говорю, а уж мне-то точно известно.

В общем, чуть ли не с полсотни таких болванов Урфин себе вытесал. Рукастым оказался, да упёртым каким! Другой на его месте вытесал бы с десяток — да и довольно. А этот, слышь, увлёкся. Затянула его, видать, работа. Потом глянул — мать моя жевунья! Энто ж цельная армия получается. А значить что? Правильно, выхода нет, придётся Изумрудный город завоёвывать. С такой бандой на что помельче серьёзному человеку и замахиваться стыдно. Вот Урфин так и заявил. Город, говорит, захвачу, чучело соломенное (это он так, типун ему на язык, о правителе нашем отозвался) свергну, сам на трон сяду, буду новым Гудвиным, говорит.

А ворона по ту пору как раз на родине гостила, в Голубой стране. Проведала про таковские крамольные речи, всё бросила и помчалась в Изумрудный город с докладом. Прилетает встрёпанная, перепуганная, сразу во дворец шасть! — ну и огорошила нас, вестями-то недобрыми. Что тогда началось — не перескажешь! Шум, крики, вопли, беготня…  Давненько такого не бывало, чтобы на нас вражье войско войной шло. Да никогда, почитай, и не бывало. На Бастинду-то мы, помнится, сами в поход наладились, век бы тот поход не вспоминать. А тут, глядь, на нас идут войском деревянным.

У правителя нашего Страшилы от таких новостей иголки с булавками из головы повылазили. Как, понимаешь, быть, что, скажите на милость, делать? Под злобного Урфина идти гордость не позволяет, значит что, ополчение надо собирать, город от ворога оборонять, авось получится отбиться. Кинули клич, раздали оружие… Мне копьё досталось, тяжёлое, старинное, едва-едва от ржавчины отскрёб. Неделю ждём, две ждём — нету никакого Урфина. Не идёт, понимаешь. Где-то застрял. Тут бы и заслать разведчика, да вот беда — приболела наша ворона! Подхватила где-то по пути заразу заморскую, этот, как его…  птичий мухомор! Да, а ты как думал, тут у нас ещё и не такое бывает, только успевай поворачиваться. Лежит ворона, помирает, себя не помнит, перья на хвосте повылазили, крылья не поднимаются. Работник из неё в таком виде, сам понимаешь, никакой. Это ты, предположим, коли вдруг облысеешь, инструментом орудовать всё одно смогёшь. А вороне без перьев — никакого полёту.

Может, соврала, спрашивают у неё, пока она ещё в сознании была, может, нету никакого Урфина с болванами? Есть, хрипит, не соврала, ждите, скоро появится. Штурмом город возьмёт, всех побьёт, правителя на солому пустит, одни, говорит, убытки.

Три раза ополчение собирали, и все три раза взад по домам распускали. Не видать Урфина. И дуболомов не видать. Сгинули. Соврала-таки ворона. Пора её в отставку списывать, ежели, конечно, после мухомора своего выживет. Поползли такие шепотки по дворцу, даже сказать могу по секрету, кто громче всех нашёптывал. Троица эта неразлучная — Флед, Билан и Гвин. Почти убедили правителя нашего Страшилу, что ворона нарочно его обманула, и никаких дуболомов в окружающей природе не существует.

Почему других птиц на разведку не заслали? Вот головастый ты, человече! Полагаешь, Страшила, правитель наш, сам до такого не додумался бы? Это у нас с тобой под шляпами не пойми что, а у него мозги отборные, Гудвиным законно подаренные. Как, скажи, птиц этих зашлёшь, коли они на службу не записаны, приказов слушать не хотят, на уговоры не поддаются, приманить их нечем? Порхают себе с ветки на ветку, никакого дела им нет, что вскоре вражьи дуболомы до города доберутся. В Голубую страну им лететь, видите ли, далёко, к таким расстояниям они непривычные…  Разбаловали мы их, вот что я тебе скажу, разленивили.

Кое-как уломали одного дятла в Голубую страну слетать, разузнать правду про вражескую армию, есть она или нет её вовсе. Кто же знал, что дятел этот всего несколько человеческих слов помнит. Мозги-то себе давно стряхнул, поди-ка подолби с утра до вечера головой, не так ещё отупеешь. Прилетел дятел обратно. Видел, Урфина, спрашивают. Видел, говорит. Армию видел? И армию видел. Что делают? Идут. А дуболомы что, всерьёз такие страшные и непобедимые? Твёрдые, говорит. И больше ничего от него не дождались. Но, главное, не обманула ворона, идут на город враги, опять надо ополчение собирать.

Как полагается опять шум, крик, паника, ночей не спим, к битве готовимся, стены укрепляем, а чего их укреплять, коли они и без того крепкие?

Месяц ещё ждали, веришь ли, до того дошло, что чуть ли не каждому хотелось дуболомов этих поскорее своими глазами увидеть. Сколько можно, понимаешь, на нервах играть? А Урфина всё нет и нет. Вот такая вот загадка природы. У Страшилы от переживаний даже отруби в голове отсырели. Может, случилось, спрашивает, с Урфином чего? Может, говорит, он случайно свернул не туда? Может, дорогу потерял и к Марранам подался?

А тут и ворона возьми да выздоровей. Полечу, говорит, сама разузнаю, что с коварным завоевателем случилось и почему он за три месяца до Изумрудного города дошагать не сумел. Ну и полетела.

Вскорости вернулась, снова докладывает правителю. Так, мол, опять и так, Урфин есть, болваны его дуболомные тоже есть, но бояться их незачем и ждать в ближайшие два года не стоит. Не скоро они до Изумрудного города дойдут. Почему? Поворотов слишком много. Каких поворотов? Да обыкновенных, на дороге которые. Никто ничего понять не может, а ворона только похохатывает. Весело ей, понимаешь, отчего-то, видать, мухомор птичий так на неё повлиял, думают. Но нет — всё с ней в порядке оказалось, просто новости она добыла такие, что впору всем городом хохотать.