Он вспомнил, как впервые увидел её на перекрёстке Гудвин-аллее и Гелбензигель-штрассе. Стоял и смотрел через дорогу. Так хотел подойти, что даже сердце заболело. И не подошёл. Знал, что уже давно под колпаком у стражфюрера, и потому даже посмотреть лишний раз в её сторону опасался.

А потом всего две встречи, разговоры только о деле, инструкции, наставления — и так много осталось невысказанного…  Когда Эльза уходила в сторону розовеющих перевалов Шпрехии, неловко переставляя лыжи, он чуть не заплакал. Она была такая беззащитная, такая хрупкая, и совершенно не умела ходить на лыжах.

— Значит вы убеждены, что Лестар будет работать на вас? — повернулся он к агенту.

— Будет. Вообще я чувствую в себе призвание оппозиционера, вождя, трибуна…

— Ладно. Вы молодец, Руфус. Только не хвастайтесь сверх меры.

«Застрелить бы этого подлеца, — подумал Урфин. — Он же провокатор, предатель, и он искренне наслаждается процессом. А может быть, он болен? Жажда предательства тоже своеобразная болезнь. Застрелить — и труп в реку, чтобы не нашли. Нет, пока нельзя. Ещё не время. К тому же он наглотался столько порошка, что всё равно оживёт».

— Вам пора, Руфус, — сказал он. — Скоро отходит последний дизельпаром.

— А вас, Энкин, я попрошу остаться, — сказал Фарамюллер. — Слушайте, тут какая-то непонятная каша заваривается. Меня сегодня вызвал шеф. Они все выдумщики, наши шефы…

Шефом был генералфюрер Дингиорман, серый советник, пугающая многих всемогущая тень самого Стального Хольцфеллера.

— В общем, у нашего бородача вырос зуб на Урфина…

— На кого?!

— Да-да, на Урфина. Единственный человек в разведке Страшилленберга, который мне симпатичен. Не лизоблюд, спокойный мужик, без показного рвения…  Не очень-то я верю тем, кто выступает без нужды на наших митингах…  А он молчун. Я люблю молчунов.

— А я был уверен, что он болтун.

— Нет. Он молчун. По матушкиной линии. Мы проверяли очень тщательно. А отец, да — из жевунов. Крамолы в этом нет, наоборот, он в некотором роде земляк стальфюрера. И вот теперь он чем-то не угодил шефу.

— Я знаю Урфина пять лет, — сказал Энкин Флед. — Я был с ним в Блинкендорфе и видел его после выстрела той ужасной пушки. Он высечен из кремня и стали. Он не побежал даже тогда, когда, простите шеф, побежали наши доблестные панцир-дуболомы. Я не верю в его нечестность. Нужно убедить Дингиормана…

— Зачем? — после недолгой паузы спросил Фарамюллер. — А если он хочет, чтобы Урфин был нечестным? В конце концов, он ведь не из нашей конторы. Пусть Страшилленберг сам иголками шевелит…

— Я готов написать рапорт и дать за него любые ручательства.

Фарамюллер помолчал, потом подвинул к Фледу лист бумаги.

— Пишите, — сказал он. — Валяйте.

Флед долго обдумывал первую фразу, потом написал: «Начальнику четвёртого управления стражфюреру ИГ Фарамюллеру. Считая дуболомфюрера ИГ М. фон Урфина истинным патриотом, всецело преданным идеям стальфюрера, прошу разрешить мне не заниматься инспекцией по его делам».

Когда Флед ушёл, стражфюрер вызвал другого своего сотрудника, оберэмеральдфюрера Гвина.

— Послушайте, Гвин, — сказал он, не предложив ему даже сесть: Гвин по молодости мог и постоять. — Я поручаю вам задание чрезвычайной секретности и важности.

— Слушаю, стражфюрер.

«Этот, если вцепится, челюсти не разожмёт, — подумал Фарамюллер. — Этому наши игры ещё не надоели. Этот нагородит таких дел…  И хорошо».

— Вот что, — продолжал он. — Здесь работа дуболомфюрера Урфина за последний год. Курирование исследований по живительному порошку, контакты с огнепоклонниками, операция «Карфакс», проект «Сон Арахны»…  В общем, тухлые дела, но постарайтесь их покопать…

Когда несколько обескураженный Гвин уходил, Фарамюллер остановил его и добавил:

— Поднимите ещё его отчёты о службе на фиолетовом фронте, и посмотрите, не пересекались ли пути Урфина и создателя Большой Берты инженера Лестара.

«Джюстасу. По нашим сведениям в Гелбеленде появлялись высшие офицеры службы безопасности ИГ, которые искали выходы на вражескую резидентуру. В частности в Виллинбурге они пытались встретиться с людьми Фэйри Роузес. Вам необходимо выяснить, кто из руководителей зелёного рейха готов начать сепаратные переговоры с фиолетово-розовой коалицией. Гуам».

Мотора «ойхха» урчал мощно и ровно. Зелёный указатель на автостраде показывал тридцать километров до Эмерштадта.

«Семнадцать граней изумруда, — транслировали по говорящему ящику песенку Мари Рок, — отражаются в твоих глазах. Я верю, вокруг нас всегда будет музыка, и всё у нас будет хорошо, мой милый».

«Да, — подумал Урфин. — Всё у вас будет хорошо. Но не сейчас и не скоро. Как это ни горько сознавать, но стальфюреры приходят и уходят, а дуболомы остаются. И очень мешают людям нормально жить».

Урфин вдруг нажал на тормоз. Движения на шоссе не было, и он бросил автомобиль, не отогнав его на обочину. Он вошёл в лес и сел на землю. Он долго сидел и смотрел на траву, на деревья, на небо. Праздничный цвет молодой травы приятно отличался от зелёно-серой полевой раскраски дуболомов. Взгляд отдыхает, честное слово, подумал он.

Урфин знал, на что идёт, дав центру согласие вернуться в Эмерштадт. Он имел поэтому право сидеть здесь, смотреть на небо и гладить изумрудную траву руками.

Безмолвная пустынная равнина, усеянная камнями, изрезанная оврагами, лишённая воды и зелени тянулась до самого горизонта. Где-то далеко, за едва различимой грядой холмов начиналась та неуютная и неприветливая страна, в которую не было ни дорог, ни путей, ни тропинок. Никто туда не ходил, никто из тех краёв не возвращался, потому что там царило зло. Тёмная владычица не жаловала гостей и ревниво охраняла границы своих владений.

Но всё же что-то живое двигалось по этой равнине, двигалось вопреки всему. Ни мрачная слава этих диких мест, ни неизбежное столкновение с всевластным злом, ничто не помешало нескольким безумцам бросить вызов судьбе. Они упорно шли вперёд, день за днём, неделя за неделей. Судьба вела их трудным путём, и отступить они не могли.

Возглавлял группу огромный зверь с большой гривой. Он шёл первым, выбирая удобный маршрут. Порой он настороженно замирал, принюхивался, затем вновь, с поразительной для такого массивного зверя лёгкостью уносился вперёд. За ним шла девочка. Долгая и трудная дорога вымотала её, но она упрямо шагала по камням, не хныча, не жалуясь, подбадривая своих спутников. Иногда лев позволял ей проехаться немного верхом. Тогда девочка засыпала, ухватившись за густую гриву, и лев старался ступать так, чтобы не потревожить её сон.