— Мне жаль…

Он сделал шаг ближе и остановился.

— Я не собирался с тобой об этом говорить, но увидев тебя снова… Прежде чем мы расстанемся, Пэт, скажи мне еще раз, должно ли все закончиться. С моей стороны…

— После всего, что было, как может быть что-то еще? Нет, Том, как такое может быть? Мы никогда… не обманывались. Скажи мне, что собирался.

Между ними воцарилось молчание, под прикрытием которого сползлись тени воспоминаний. Воспоминания, приятные и не очень, походили на марионеток, они двигались и притворялись живыми, но лишь благодаря воздействию извне. Отмахнуться от них было невозможно, и они давно стали частью их отношений.

Патриция развернулась и пошла к двери, подсознательно готовясь к побегу. Ее движение было поспешным и импульсивным, навязанным недопустимыми чувствами.

— Куда ты?

— Если тебе больше нечего сказать… Мне нужно увидеть Мэдж. Я еще с ней даже не разговаривала.

Том преградил ей путь. Он разрывался между своими побуждениями. Этот вопрос был настолько важным, что Том отчаянно хотел получить ответы. Но он знал, что если будет настаивать, Патриция уйдет, а никак нельзя позволить ей увидеться с Мэдж.

— Позволь мне пройти, — сказала она.

— Я должен тебе сказать, Пэт. Я должен тебе сказать. Кто-то должен. Тело… тело твоего отца позапрошлой ночью эксгумировали. Его и…

Больше он не мог ничего добавить.

Патриция положила руку на стул, и уставилась на Тома, как будто подозревая, что таким образом он пытается ее задержать. Но потом она поняла, что Том говорит всерьез. Все волновавшие ее минуту назад чувства улетучились, и она погрузилась в бездну удивления и ужаса.

— Папу?.. Для чего?

— Возникло подозрение о причине его смерти. Понимаешь… Я затеял это дело, полиция стала наводить справки. Я затеял… и все покатилось…

— Какое подозрение?

— И не без причины. В теле твоего отца нашли более четырех гранов мышьяка.

Мэдж Вил почти час сидела у огня не шевелясь. В дверь ее спальни кто-то постучал. Она умела оставаться совершенно неподвижной, как одетая в парчу восковая фигура. В такие минуты казалось, что живой личности внутри нее как будто не существует. Ее тело походило на пустой дом с единственным горящим ночником, предупреждающим, что хозяин еще вернется.

Она попросила разжечь огонь в камине, сказав, что ей холодно в постели, и кажется, она простудилась. Но на самом деле она нуждалась не столько в тепле, сколько в поддержке ярко мерцающего пламени. Всю свою жизнь она находила утешение, глядя в огонь. Это стимулировало мысли, а в этот вечер ее мозг заржавел, устал и отказывался работать, как старая железнодорожная ветка, которая долгое время не использовалась.

Многие месяцы и годы ее мысли следовали удобными путями, почти бездумно. В строгом руководстве не было необходимости, совесть и инстинкты делали всю необходимую работу. Она считала, что подталкивать ее на незнакомые пути в высшей степени несправедливо, и подсознательно пыталась вернуться в такое состояние ума, когда можно их избежать, чтобы не прийти к неприятным выводам.

Стук в дверь пришелся как раз кстати, чтобы отвлечься, восковая фигура медленно ожила и накинула халат, а потом откликнулась:

— Войдите.

Вошел худощавый мужчина в очках в золотой оправе, и она сразу пожалела, что не надела жемчуга. Мэдж подтянула шарф на тройной подбородок и посмотрела на гостя сверху вниз.

— Да?

— Миссис Вил?

— Верно.

— Простите меня за вторжение, мэм. Я не мог найти никого, кто мог бы меня представить. Я из «Вестерн дейли пост».

— Да?

Она очень ревниво оберегала свое достоинство.

— Я собираю персональные впечатления о кораблекрушении. Мне рассказали, где расположена ваша спальня. Надеюсь, я не помешаю.

— Можете войти, — холодно сказала она.

Пока он проходил дальше в спальню, Мэдж оглядела его с головы до ног, и ей пришла в голову мысль, что она была бы рада с кем-то поговорить, если бы только это оказался кто-то умный и понимающий, как Перри. Умны ли репортеры?

Он начал расспрашивать о здоровье и самочувствии, и пока Мэдж отвечала, необходимость сбросить бремя горечи становилась ей все более очевидной.

— Вы были владелицей судна, мэм, верно? Да уж, очень печально. Вы часто путешествовали на нем?

— Ну… — Миссис Вил махнула рукой. — Временами. После смерти моего дорогого мужа, по необходимости.

— Да, конечно.

— Бристоль, — сказала миссис Вил. — Там дела. Мой бедный деверь. Какой ужас. Капитан не имел права… подвергать опасности. Раньше надо было уходить в порт. Мой бедный деверь…

— Мистер Перри Вил. Очень жаль. Насколько я понимаю, он погиб, пытаясь доплыть до берега с линем.

Репортер терпеливо ждал, пока Мэдж Вил рылась в складках трех халатов и наконец извлекла носовой платок.

— Я считаю… всегда буду считать, что он отдал жизнь за меня. Настоящий джентльмен. Сказал мне: «Я должен идти, Мэдж. Я приведу подмогу. Не бойся. Ничего не бойся». Вот как он сказал.

Репортер записал слова.

— Что вы почувствовали, когда судно налетело на скалы, миссис Вил?

— Меня понимал только один мужчина. Мой дорогой муж, такой понимающий, но у его брата Перри более тонкий ум. Большая потеря. Я скорблю, мистер… э… Пути господни неисповедимы. Лучше бы на его месте была я. Воссоединение в загробной жизни. — Она прикоснулась платком к носу. — Много прекрасных душ. Ушли в мир иной. Хотелось бы быть к ним ближе. Я часто думаю об этом. Очень чувствительна к таким вещам. Глубоко чувствительна. А люди такие черствые.

Репортер поднял взгляд. И подобающим в этой ситуации сочувственным тоном спросил:

— Как долго вы были в море, когда?..

— Страдала, — произнесла тетя Мэдж, закатив глаза. — Всю жизнь страдала. Преследование, прискорбное дело, мистер… э… Когда умерла моя дорогая сестра. Накануне своего тридцатилетия. Острый гастрит. С ней была до конца. Люди обсуждали. Но что я выиграла, потеряв сестру? Полностью отдавала себя. Полностью. После этого мы с мамой жили только друг для друга, но разве так не было раньше?

— Вашему племяннику, к счастью, повезло спастись, хотя и позже. Если…

— Я была полна решимости, — сказала миссис Вил, — всю жизнь идти по прямому пути. Прямому и узкому. Навлекала насмешки и брань обывателей. Но совесть велела. Несчастная женщина, мистер… э… Вы видите перед собой такую. Ужалена скорпионами. — Она махнула ему рукой, забыв на мгновение, как его презирает, помня только, что может выговориться. Переживания последних трех дней расстроили ее больше, чем она думала. Ее щеки дрожали от негодования. — Ваша газета. Вставьте это. Ужалена скорпионами. У каждого свой крест. Я попыталась… Утешение в вере. Одинокие люди всего мира.

Сквозь туман мыслей она поняла, что репортер обращается к ней.

— Миссис Вил.

— Да? — Она замолчала, и ее маленький рот открылся, как дамская сумочка, которую кто-то забыл застегнуть. — Да?

— Не могли бы вы просто… просто рассказать мне о своих чувствах, когда ваш судно село на мель, — тихо сказал репортер. — Так необычно, когда на борту… дама, и мне очень хочется узнать вашу точку зрения.

Мэдж посмотрела на него с презрением.

— Всю жизнь судьба меня лишала… Близких людей. Да, мистер… э… Это была моя беда. Не моя вина. Я не жалуюсь. Моя дорогая, дорогая сестра в расцвете юности. Моя дорогая матушка, когда я так нуждалась в ее совете. Мой добрый муж. Я. Одинокая женщина. Повержена горем. Первая жена моего мужа часто говорила: «Мэдж, ты как будто согнулась под тяжестью тайного горя». Это правда. Только Перри чувствовал и понимал. Он один знал, каково это.

Репортер заерзал и взглянул на дверь. Он не делал заметок.

— Это очень, очень печально, мэм. Естественно, мы всегда сожалеем, что вторглись в…

— Необычно, — упрямо сказала миссис Вил. — Тот, кто выделяется. Стадо всегда отвергает. Необычная женщина. Я часто думаю. Предначертано. Никто не знает. Конец еще не наступил.