События того дня разделили его жизнь надвое. С утра он был ребенком, а к вечеру стал наполовину взрослым, отвечал сам за себя. Все, что с ним произошло, он никому не рассказывал. Так пришел конец его откровенности.

Его вытолкали во взрослую жизнь. Никто по-настоящему о нем не заботился, никто не интересовался, о чем он думает, и никого не волновало, что он узнает. Никто ничего не скрывал от него.

Он вспомнил дядю Джо, пересчитывающего свои кучки золота. Снова увидел, как дядя Перри проскальзывает в ресторан с парой бутылок джина, спрятанных под пальто. И прочие события. Происходило нечто, что он не совсем понимал, поскольку еще не обладал проницательностью взрослого человека.

Снова и снова он вспоминал лицо Патриции, когда она спустилась в ресторан неизвестно откуда. Какое-то сдерживаемое неистовство превратило его скорее в красивое, чем просто хорошенькое. Она не поднимала глаз, чтобы никто этого не заметил.

Он вспомнил, и как пару дней назад Патриция высоко закатала рукава, стирая что-то в кухне, а дядя Перри смотрел на ее бледные тонкие руки. Отведя взгляд, Энтони вдруг увидел, что за дядей Перри наблюдает тетя Мэдж. И она сказала: «Джо думает, что «Серый кот» будет здесь завтра. Ты будешь рада, Пэт…Нед Поулин».

Раз или два он задремал, но резко просыпался, будто услышав голоса. Энтони казалось, что он слышит, как дядя говорит: «В Фалмуте, парень, Вилы живут с тех самых пор, как появился сам Фалмут. И мы этим горды, понимаешь? Прямо и чётко. Сын сына, и так всю дорогу». И смех Перри: «Вон оно как. Значит, у нас на борту появилась еще одна пара рук. Приветствую тебя, парень! Второй помощник мне не помешает». За этим следовали пьяные спотыкающиеся шаги и та странная охотничья песня:

То Тёмный охотник!

И холод пронзил

Сер-рдца тех, кто стр-раха не знал.

…Он проснулся внезапно, будто в кошмаре. Казалось, откуда-то снизу доносятся странные неприятные звуки. В ушах до сих пор шумело. В комнате стояла непроглядная темнота, и Энтони не имел представления о времени. Он лишь понимал, что сон сломал оборону его мужества, и он напуган. Угроза, невидимая и неизвестная, от этого казалась лишь страшнее. Все затихло в этот темный час. Он поежился, перевернулся на другой бок и попытался зарыться в сбившиеся простыни.

Так он лежал, пока сон, как медленная волна ужаса, потихоньку уходил, оставляя за собой илистые озерца. Страх смерти, страх болезни, страх чувственности, страх перед пещерной пустотой всей жизни туманили ему голову. Свет мог бы помочь, но спички лежали на столике у окна, и он никак не мог заставить себя вскочить, покинуть относительную безопасность кровати и оказаться среди неведомых опасностей комнаты.

Прошло время, и он снова согрелся, а с теплом вернулась и сонливость. Проваливаясь в блаженный сон без сновидений, он резко очнулся.

Это был не сон. Звук доносился из темноты внизу.

Обычно во сне с угрозами бороться сложнее, чем наяву, поскольку их очертания неясны и устрашающи. Но иногда даже кошмар не сравнится с жестокой ясностью факта. Человеку может сниться удар ножом, и он проснется в холодном поту. Но это ничто по сравнению с реальным ножом.

Едва привстав на колени, Энтони услышал шаги по непокрытой ковром лестнице, ведущей в его комнату.

Он замер. Шаги приближались медленно, но с намеком на спешку, как будто торопливость предполагалась, но не удалась.

В щели под дверью показался свет, и кто-то начал дергать дверную ручку.

— Да? — надтреснутым голосом сказал Энтони.

Дверь открылась, и кто-то вошел. Дрожащий огонек свечи обрисовал неясный силуэт тети Мэдж.

— Да? — повторил Энтони, когда она не ответила. Он видел, что она дрожит.

— Одевайся, — сказала она. — Оденься. Твой дядя очень болен. Мы хотим, чтобы ты… пошел за доктором Пенроузом.

В полусвете серповидной луны Энтони пробирался по пустынным улицам города. Он был рад, что шел в ином направлении, чем когда бегал за полицией. В четыре утра главные улицы, вероятно, были так же пусты и молчаливы, как и остальные, но воспоминания о них остались.

Патриция, в белой ночной сорочке и халате, спустилась по лестнице вместе с ним.

— Ты помнишь дорогу на могилу моей матери? Выше кладбища к морю ведет переулок. Там четыре дома, доктор Пенроуз живет в последнем. Ты его не пропустишь.

— Дядя Джо…Он…

— Он болен, Энтони. Я в таком ужасе, будто это моя вина. Доктор говорил, ему не следует волноваться.

Энтони поборол застенчивость в достаточной степени, чтобы дотронуться до ее руки.

— Это не твоя вина, нисколечко. Уверен, все будет в порядке. Я побегу со всех ног.

И сейчас он выполнял обещание. Он бежал вверх по холму, бесшумно ступая резиновыми подошвами и судорожно дыша. Он двигался среди теней, то скользя в темноте, то пересекая сверкающие полосы лунного света, расчертившие узкую улицу. Вскоре он достиг Вестерн-Террас, и стало легче. Он начал спускаться к Лебяжьему озеру.

В лунном свете кладбище казалось призрачным и незнакомым. За белыми могильными камнями тянулись черные плащи тени. Будто вверх по холму маршировала армия, армия захватчиков, высадившихся на берег и идущая в атаку на город.

Через каждые несколько ярдов мальчик оглядывался, не идет ли кто за ним. Один раз он остановился и перешел на другую сторону дороги. Но объект, преградивший ему путь, оказался лишь тенью уродливого боярышника.

Его утешала мысль, что на обратном пути он будет не один. Энтони подошел к дому доктора и позвонил. Спустя долгое время на его призыв ответили, и минут через десять он уже трусил рядом с высоким врачом, чье дыхание в холодную лунную ночь было хриплым и свистящим.

Они дошли до дома Прокуренного Джо, почти не разговаривая. Доктор Пенроуз казался слегка обиженным на опрометчивость человека, заболевшего в такое время. Энтони проводил его наверх, и затем мальчика выдворили из освещенной спальни. Некоторое время он слонялся на лестнице, прислушиваясь к голосам внутри, потом медленно спустился.

Фанни, красноглазая и заспанная, сидела у плиты, на которой закипали чайник и таз. Поглядев на Энтони, она спросила:

— Пришел?

Энтони кивнул.

— Ты слышала, как там дядя?

— Мисс Пэт только что спускалась. Она ничего особенно не говорит.

Энтони сел с другой стороны от плиты, и разговор прекратился. Фанни задремала.

— Что это? — вдруг спросил Энтони.

Она подскочила.

— А? Что? Что что?

— Мне показалось, что внизу кто-то разговаривает.

— А? Ах да. Это мистер Перри. Прибирает беспорядок. Он вообще не ложился.

Снова наступила тишина. Фанни протянула к теплу ноги в потрепанных туфлях, мыски которых соприкасались. Ее рот потихоньку открывался.

Энтони встал и на цыпочках вышел. Чем сидеть без дела, лучше помочь дяде Перри. Все равно невозможно уснуть, пока не уйдет доктор.

В ресторане отбрасывал на разруху свой анемичный свет единственный газовый рожок. Энтони не сразу увидел дядю, и предположил, что тот подметает пол. Но обнаружилось, что дядя отдыхает от трудов праведных, сидя за столиком в углу у окна, откуда все и началось.

Резиновые подошвы Энтони не издавали ни звука, пока он не наступил на стекло. Дядя Перри подскочил и воззрился на мальчика.

— Стоп! Черт меня подери, я думал, это призрак! Никогда не носи резиновую обувь, мальчик, это дьявольское изобретение.

Энтони заметил на столе три бутылки, две из них пустые. Дядя Перри принялся отдыхать от трудов, едва их начав.

— Простите. Я подумал, что мог бы помочь… Мне все равно не заснуть.

Перри быстро пришел в себя.

— Не уходи, не уходи. Конечно, ты не хочешь спать. Ни один любящий племянник не захочет в такой час. И я не хочу. Потому и сижу здесь, пытаюсь думать о чем-нибудь другом. Доработался до изнеможения. Хочешь рому?

— Нет, спасибо, дядя Перри. Я просто подожду здесь, пока доктор уйдет.

— Ты за ним сбегал? Вот молодец. Я говорил, что ты сбегаешь, сказал: «У юного Энтони самые быстрые ноги из всех нас. Почему вы просите меня? — сказал я. — Я сегодня ни на что не годен. Я сам расклеился. Переживаю за Джо, — сказал я. — Меня одолевает тревога». Я… я воздержанный человек, Энтони, каждый тебе это скажет, но тревога за Джо одолевает. Я должен был чем-то заняться, поэтому пошел сюда и начал наводить порядок.