Внимание к себе как возможному эксперту по изобретениям инженер Верейский привлек своей нашумевшей статьей «Да и нет». Он писал, что слишком часто в самых различных областях людям, принимающим решения, выгоднее сказать «нет», чем «да».

Скажешь «да» — и взвалишь на себя ответственность принятия или признания чего-то нового. Не оправдается «признание», не окупится новшество в технике, не подтвердится научное открытие, не будут приняты публикой пьеса или литературное произведение — того, кто сказал «да», можно призвать к ответу. Другое дело сказать «нет». «На нет и суда нет!»

Если человек, отвергнувший новинку, окажется неправ, его пожурят, но к ответственности не притянут и, как правило, вообще не вспомнят. Так Сергей Александрович обрушился на безответственное «нет» всех перестраховщиков и ретроградов.

Он призывал к тому, чтобы отрицание было не менее обоснованным, чем принятие, не менее доказательным и убедительным, а главное, не менее ответственным. Ошибка человека, сказавшего «нет» и тем затормозившего прогресс, должна быть для «отрицателя» столь же неприятной, как и ошибка неправомерного признания заведомой нелепости. Полемика, вызванная статьей Верейского, привлекла внимание к ее автору. И скромный научный сотрудник одного из НИИ, более известный как шахматист, получил приглашение Комитета по изобретениям и открытиям занять место штатного эксперта.

На новом месте Верейский показал себя с неожиданной стороны. Он давал по преимуществу отрицательные заключения на любые заявки. Для него стало делом чести, престижа, наконец, болезненного его самолюбия так отвергать заявки, чтобы обезоружить заявителей. Он гордился тем, что у него больше обоснованных отказов, чем у кого-либо другого из экспертов.

Борьба с заявителями стала для него новой спортивной игрой, которую он обязан был выигрывать. И, как правило, это ему удавалось.

Поэтому сейчас, выйдя из кабинета с двойной обитой дверью.

Сергей Александрович чувствовал, как горят его уши и что у него есть сердце. Боль отдавала в левую руку.

И тут секретарша Лиза, тайно влюбленная, как и многие другие сотрудницы Комитета, в красавца Верейского, желая сделать приятное, протянула ему свежий выпуск газеты.

— Здесь о вас. То есть вам, — смущенно поправилась она. — Вам посвящается. — И вздохнула. — Как приятно быть таким известным!

Была Лизочка простоватой толстушечкой и внимания к себе Верейского никогда не привлекала. Он рассеянно взял из ее рук газету и увидел этюд К. Куликова — «Посвящается С. Верейскому»). «Белые начинают и выигрывают».

«Опять этот Куликов! Только что получил из-за него оскорбительное внушение.

Ему мало изобретать абракадабру, он еще и этюд посвящает наверняка с эффектным матом, чтобы оскорбить! Ладно, инженер Куликов! Ладно, мастер по композиции!

Если в споре об энергетической трубе с помощью давления сверху ваша взяла, то на шахматной доске торжествует лишь абсолютная истина!» И мастер Верейский решил во что бы то ни стало докопаться до этой абсолютной истины и опровергнуть посвященный ему этюд. И вместо оформления принятой заявки Куликова и Нелидовой он погрузился в глубины шахматной позиции.

С досадой снял он трубку трезвонившего телефона и довольно резко ответил обожавшей его жене, просившей прийти сегодня пораньше домой, что будет очень занят.

Мастер Верейский был превосходным шахматистом. Возможно, он мог бы стать гроссмейстером, будь у него покрепче нервы. Но сейчас, когда его не ограничивали часы и нервная обстановка турнира, все свои шахматные силы, удесятеренные злостью задетого самолюбия, он обрушил на этюд Куликова.

И результат не замедлил сказаться.

Оказывается, в позиции, получавшейся после первых ходов авторского решения: 1. ЛЬ7+ Кра6 2. Kpb8 Фh8+ 3. Крс7, нашлись скрытые возможности защиты у черных (29). Автор рассчитывал, что черные возьмут слоном на d5, после чего серия блестящих жертв белых приводит к мату одной пешкой. Но черным вовсе не обязательно бить на d5, они могут сыграть хитрее, просто жертвуя слона на е6-3…Се6!, и теперь авторский замысел не проходит, потому что после 4. а8Ф+ Ф : а8 5. ЛЬ6+ Кра7 6. Ь5 у черных есть спасительный шах ферзем на с8. Никакого мата черным нет! (30).

Сергей Александрович тотчас же нашел по телефону международного гроссмейстера, редактора шахматного отдела газеты, и с притворным огорчением сообщил ему:

— Мне очень жаль опровергать этюд, посвященный мне, но «Платон мне друг, но истина дороже!» Потому прошу вас известить читателей, что… — и он продиктовал свое опровержение.

Так он взял реванш за утреннее поражение.

— Учить вас надо, — сказал он невидимому противнику.

После этого ему пришлось заняться оформлением выдачи авторского свидетельства К. А. Куликову и В. В. Нелидовой («Не дочь ли это самого Нелидова, вмешавшегося в это дело?» — подумал он).

Кончив работу, он вспомнил о жене, ждавшей его сегодня пораньше с работы, и потянулся к телефону. Но позвонил он одной из своих поклонниц-шахматисток. Имел же он право показать свою сегодняшнюю находку той, которая поймет ее!

Об опровержении своего лучшего матового этюда Костя Куликов узнал в тот же день в шахматном клубе, где встретился с Александром Максимовичем.

К их столику подошла броско одетая яркая брюнетка. Она ожгла взглядом иностранца и попросила Костю отойти с нею на минутку к другому столику.

Там она показала ему опровержение его этюда, найденное мастером Верейским, чьей ученицей и была Зоя Крейцер, довольно сильная московская шахматистка.

Костя поблагодарил «злую черную вестницу», как он шутливо сказал, и мысленно обругал себя за спешку.

— Что-нибудь неприятное? — осведомился ван дер Ланге, когда Костя вернулся. — Эффектная дама огорчила вас?

— Ничего особенного. Впрочем, я не о ней, а о себе. Мы обменялись с тем же мастером Верейским ударами, как на ринге.

Последний удар остался за ним.

Ван дер Ланге бросил украдкой взгляд в сторону столика, куда отходил Костя, и сказал:

— Но ведь следующий ход ваш!

«Милая моя Катя!

Как летит время! Досадно, что мы с тобой не держим слово и не пишем друг другу так часто, как решили после распределения. Но я постараюсь исправиться и во всяком случае рассказать тебе сейчас если не все, то самое главное. Ты поступай так же.

Что же у меня самое главное? Не знаю, с чего начать. Ты была на нашей свадьбе. Конечно, это и есть главное, но теперь я начинаю понимать, что главное у меня еще и мой Никитка.

Ты не представляешь, какой он крохотный, беспомощный, какие у него игрушечные ручки и ножки, какие милые складочки!

Он смотрит на меня своими круглыми, удивленными глазенками а я воображаю, что он что-то понимает. Когда-то он еще начнет понимать и кем станет?

Как только он родился, мама настояла, чтобы мы переехали с Костей и Никиткой в их новую квартиру. Папе дали четырехкомнатную, так что мы не очень уж стесним родителей. Кроме того, без нас троих большую квартиру трудно было оформить.

Но теперь все устроено. Папа доволен. Он ведь души во мне не чает! Мама же обожает малыша, не дает мне ничего делать. Теперь я даже не представляю, как бы могла обойтись без нее. Она следит, чтоб кормила строго по часам, не позволяет ребенка брать на руки, а с пеленками у нее целая конвейерная система — массовое производство: стирка, сушка, глажка. И священнодействие завертывания. Ну, а о купании я уже не говорю! Тут даже мужчины допускаются для подсобной работы: и отец, и дед. И от всех этих забот, как это ни странно, я получаю истинное наслаждение. Но ты скоро и сама это изведаешь. Я рада за тебя!

У мамы на все железные установки. Ты ведь ее знаешь. Она считает, что сделала из папы человека, а теперь мечтает и из меня «вылепить» крупного инженера. А потопу решила, что забота о ребенке не должна вытеснить у меня того, что она считает главным, ради чего я училась, окончила институт, даже стала изобретателем. Словом, как ни говори, а бабушки — это здорово! Ты выписывай к себе маму из Воронежа без разговоров.