— Это мы понимаем, — кивнул Иван Тимофеевич. — А мы твоего коня пешечкой турнем — 1…d4! He угодно ли убраться?

— Так в этом все и дело. Теперь белые играют 2. Kf5.

Мальчик залез обеими ногами на стул. Встал на коленки.

— Ишь, какой хитрый. Хочет меня на вилку подцепить. Не выйдет, молодой человек. У нас еще есть порох… на базе снабжения. Пожалуйста: 2…h4!

Костя даже подскочил от возбуждения и с размаху поставил коня на g3.

— В этом соль! После 3. Kg3 вам нечего делать (рис.2).

— Как нечего? Взять коня можно, а можно и мимо пешкой проследовать.

— И прекрасно! Если пройдете пешкой, я возьму ладью конем, вы заберете коня, а я встану королем на f2, и вам пат. Заметьте, черным пат! А если возьмете коня пешкой — 3…hg, то 4.Кре2!, и теперь любой ход черных ведет к пату или белым или черным. Еще два пата, всего три! Смотрите: 4…g2 5.Kpe1, и черным еще раз пат. А если 4…Kpg2, то сразу пат, но белым!

Гусаков некоторое время смотрел на доску.

— Так… взаимопат, говоришь? А теперь, чтобы мы с тобой взаимно пат получили и с ничьей разошлись, скажи-ка мне, друг Костя, зачем ты эти листовки придумал?

— Как зачем? — удивился Костя. — Чтобы люди знали. А если бы я картину нарисовал в нескольких экземплярах и по воздуху пустил? Это тоже плохо?

— Вот это мы сейчас и разберем. Выходит дело, устроил ты собственную воздушную газету с бесплатным распространением. Что ж, тебе подписных изданий мало?

— Я боялся в журнал послать. Забракуют еще…

— Ишь, ты! С гонором мы! Неудач боимся!

Иван Тимофеевич подметил, как быстро меняется у мальчика выражение лица. Смущенный, тот поспешно складывал шахматы.

— А я думал, вы решили.

— Я и решил. Еще на скамейке в саду решил. Но не все.

— Решили? Так чего же я вам показывал? Вы уже знали?

— Знал, да не все. А чтобы узнать, и сказал, будто ничьей тут нет. Подзадорил тебя малость.

В передней хлопнула входная дверь. В комнату с кошелкой в руке быстро вошла худощавая, начинающая седеть женщина с усталым лицом, но такими же живыми глазами, как у Кости.

— Здравствуйте, гражданка Кулакова. Я ваш новый участковый уполномоченный. Зашел познакомиться.

— Пожалуйста, садитесь, я сейчас…— и она засуетилась.

— Ты что же, задачку эту сам сочинил? — обратился к Косте Иван Тимофеевич.

— Сам, — признался Костя и встряхнул шевелюрой.

— Постричься бы следовало. — заметил Гусаков.

— Я уж твержу ему, твержу! Прямо не знаю, что делать. Мода какая-то дикая….

— Стариннейшая, — отозвался Гусаков. — В средние века так щеголяли. И в прошлом веке так носили… и в каменном тоже. А вот в армии не положено. Потому… гигиена…

— Я голову часто мою! — вступил Костя. — А стричься сам буду. В парикмахерскую ни за что не пойду: там окромсают — уши потом торчать будут.

— Вот ведь почему парикмахеры нынче простаивают, — вздохнул Иван Тимофеевич.

— Ну вот я и освободилась, товарищ уполномоченный. Чем могу быть вам полезной? Я — Куликова Серафима Ивановна, учительница. Живем вдвоем с сыном.

— А он в дымоход кирпичного завода лазает. Маме потом штаны, рубашку стирать… А вот ботинки самому бы надо очистить от глины. В передней два дня, поди, ждут.

Костя стоял оторопелый, опустив голову. Серафима Ивановна прижала руки к подбородку и с укором смотрела на сына.

— Я знала, что так кончится, что эти его выдумки…

— Выдумка здесь есть, это верно. — согласился Гусаков.

— Как вы узнали? — прошептал Костя.

— Видишь ли. Костя, сидел я на скамеечке в парке и сразу две задачки решал: одну шахматную, а другую — откуда твои листки вылетели и как их ветром понесло? И тут дымком потянуло, понимаешь?

— Из кирпичной трубы! — воскликнул Костя.

— Вот именно. — подтвердил Иван Тимофеевич. — Иногда ветер дым к земле жмет, в том же самом месте, где листовку в парк занес. Листовки в воздух вчера вылетели. Завод эти дни не работал. Ветер в воскресенье был с той стороны. Листовки свободно могли через речку перелететь.

— Ничего не понимаю, — призналась Серафима Ивановна.

— Вы костюмчик ему чистили вчера?

— Чистила. Как трубочист перемазался.

— Еше бы. В дымоход ведь надо было забраться.

— Зачем?! Зачем?! — в ужасе воскликнула Серафима Ивановна.

— Трубы почему длинными делают? Чтобы тяга в них была. И даже когда завод стоит, в трубе тяга все равно есть. Особенно в ветренный день. За счет разности температур воздуха на вершине трубы и у ее основания. Это потому, что теплый столб воздуха, наполняющий трубу, легче такого же столба снаружи. И если теплый воздух наполнит трубу, то наружный его и вытолкнет вверх. Попросту — тяга.

— Откуда вы все это знаете? — удивилась учительница, рассматривая пожилого милиционера.

Иван Тимофеевич улыбнулся:

— От отца знаю. В партизанах он был. Из этой же самой кирпичной трубы завода он листовки в город через речку по ветру пускал. Никак гитлеровцы но могли догадаться, откуда они летят. Эсэсовцы из себя выходили. Об этом потом писали. Вы могли прочитать.

— Я не читал! — воскликнул Костя.

— Значит, на выдумку ты мастак, друг Костя. Взаимопат ты отменный выдумал. И с использованием тяги знатно у тебя получилось. А если до тебя люди так делали, ты гордиться этим должен. Выходит, правильно выдумал! И не вздумай тужить, если этюд твой с предшественником окажется или с побочным решением. И еще я тебе скажу: от проигрышей в шахматы человек сильнее может стать. Закалять характер шахматами надо, вот что! «Характер состоит в энергичном стремлении к достижению целой, которые каждый себе указывает». Это Гете сказал, великий поэт и знаток людей.

— Сначала я думал, вы — шахматист, потом — что Шерлок Холмс, а вы, оказывается…

— Ну что я! О тебе речь идет. Выдумка — великая вещь. Когда отец мой в Великую Отечественную из кирпичной трубы прокламации против фашистов запускал, его выдумка была отличной, потому что нужна была. А твоя выдумка вроде бы та же самая, а зачем, спрашивается? Чтобы слабость твою прикрыть? В шахматный журнал этюд свой послать не решаешься, ветру судьбу вверяешь — пусть, мол, люди листовки поймают и шахматные задачки решают. Нет, брат. Если хочешь тягу использовать, то как-нибудь по-другому, чтобы людям польза была побольше.

— Там в трубе тяга такая сильная, что вентилятор закрутится.

— Вот это славно, сынок. Вентилятор — это уже машина! А машины людям служат. Так извините меня, граждане хорошие. Разрешите откланяться.

Прощаясь в передней, Иван Тимофеевич спросил Костю:

— Так сколько ты «листовок» через трубу запустил?

— Сто семь штук.

— А ответов кроме моего, значит, нет?

— А мне больше и не надо! Спасибо вам. Большое спасибо!

— Это за что же? Что не штрафую?

— Нет, за тягу.

— Ах, за тягу! Ну, давай, давай! Растите сыночка, Серафима Ивановна. Будьте здоровы.

И капитан милиции Гусаков тяжелым шагом вышел из квартиры Куликовых, не подозревая, какой переворот совершил в юной душе.

Серафима Ивановна, сама не зная почему, заплакала, по-матерински отгадав значение случившегося для судьбы сына.

Вращавшийся зал ресторана рывком остановился. Вика даже качнулась вперед. Она видела, как перепуганные люди вскакивали с мест, даже опрокидывали стулья. Вика посмотрела в окно, и ей стало жутко. Далеко внизу сквозь туманную сетку дождя неясно проступал как бы архитектурный макет города с многоэтажными коробочками домов.

Настольные лампы вдруг зажглись, потом тревожно замирали и все разом погасли.

Люди бросились к выходу. Началась давка. Очевидно, лифты ни работали. Вике стало совсем не по себе. Она вдруг ощутила, что находится на огромной высоте, что до земли сотни метров! Ей тоже хотелось вскочить, но было совестно соседей по столицу.