Исход из театра был неизбежен, да, собственно, как и из многого, что в свое время нами придумывалось. Достигнув понимания, необходимо начинать двигаться дальше. Театр к этому моменту уже все сделал!

Отдельно от себя хочу добавить, что мне все это безоговорочно нравилось, как какой-нибудь пайотль испанскому конквистадору из рук барышни облика Покахонтас. «Любовь зла – полюбишь и козла», – любил поговаривать Эрик.

И он был прав, и поговорка…

В продолжение этой истории есть все же то, что вернулось «Аквариуму» тысячекратно усиленным. Это песня Алексея Хвостенко и Анри Волохонского «Над небом голубым».

Она возникла из ниоткуда, среди музыки, что творилась к спектаклям и оставалась в сознании каждого до того момента, как выскочила на большую сцену и встала на ней благодаря Бориным усилиям. Встала как Джомолунгма или Килиманджаро.

В то время сама мелодия, оказавшаяся основой «Над небом голубым», часто звучала, спровоцированная на свое рождение выходом на «Мелодии» пластинки «Лютневая музыка» – сумасшедшим бестселлером целого поколения «отъезжавших». Этой песне суждено было выждать свое время, чтоб остаться в истории самой характерной эмоциональной краской своей эпохи.

В дальнейшей истории «Аквариума» этой песне не единожды пришлось сыграть роль ключа, открывающего все двери…

Театр остался сам по себе, «Аквариум» – сам по себе! И слава богу!

Джорджа после этого эксперимента вынесло из музыки окончательно. При этом он оставил свой медицинский институт и стал студентом-театроведом.

Решение сильное, но справедливое. По отношению к обществу – он не стал чем-то вроде хирурга-барабанщика, литератора-педиатра или стоматолога абсурда, а ведь мог бы по сей день бродить где-нибудь между больничных коек в белом халате и бормотать: «Мария-Луиза семь…»

Нельзя упустить и такую маленькую подробность семейной биографии Анатолия Августовича Гуницкого: его отец Август Гуницкий – знаменитейший российский психиатр. Один раз в Нью-Йорке мне пришлось выпивать в компании местных психоаналитиков. Рассказывая об «Аквариуме», я вынужденно назвал вслух и фамилию Джорджа…

– А не сын ли он того самого Гуницкого? – последовал вопрос…

Спустя уже длительное время, когда в «Аквариуме» появился Сева[25], его также можно было встретить в спектакле «Невский проспект» по Гоголю поющим под гитару великолепный романс на стихи Мандельштама, написанный Володей Диканским[26], и в образе «белого черта», олицетворяющем все светлое в этом произведении Николая Васильевича.

В его устах удивительно тепло звучали слова Мандельштама:

Факт сей опять же говорит за живучесть игрового начала во многом из того, что пронизывает рок-музыку. Не может музыкант не полицедействовать!

Как появился Сева Гаккель? А очень просто – как награда за верность рок-музыке и пренебрежение театром. В тот момент, когда я барахтался в ежедневных репетициях и подготовке будущих ролей, Боря, познакомившись с Севой поближе, начал домашние репетиции у него дома. На тот момент Боря вообще остался, если так можно сказать, практически один, и поэтому Сева не мог не появиться в составе исчезнувшей на короткое мгновение группы.

Его материализация произошла как бы ниоткуда, но была так необходима «Аквариуму», который, оставшись в единственном лице Бориса, перешел в состояние «внутреннего Аквариума», на манер пелевинской «внутренней Монголии». Михаил был тогда далеко в армии и ни на что серьезно влиять не мог.

Да и репетиции ли это были? Это было продолжение моделирования того музыкального таинства, что происходило на описанных выше репетициях у Смольного собора.

И как его всегда не хватало в театре, этого «таинства», а точнее «рок-н-ролльного таинства» там и не было. Было что-то другое, но оно не увлекало так, как это было в «Аквариуме».

Само же знакомство с Севой произошло во время концерта в «Эврике». Что это за место – расскажу более подробно, когда повествование дойдет до него самого.

«Аквариум» выступал там вместе с группой Берендюкова[27] «Акварели», в составе которой и играл единственный в ту пору рок-виолончелист. Хотя, поверьте, я до сих пор не понимаю, что это такое – рок-виолончель и чем она отличается от собственно виолончели.

Может, этого не знает и сам Сева? Хотелось бы в это верить. На сегодняшний день он играет на «гринчелло», которое как две капли воды похоже на «собственно виолончель». Но оставим эти рассуждения музыкальным аналитикам.

Насколько я помню, выступление «Акварелей» закончилось развеселым по тем временам действом. На манер группы The Who, «акварельский» скрипач к концу выступления полностью разнес все барабаны и половину аппарата без видимых на то причин, что сильно подняло общий дух и настроение зрителей, а это был какой-то то ли бал, то ли вечер отдыха…

После этого «Аквариуму» выступать было самое то! Полуакустическая и не очень длинная программа привела ситуацию к мирному настроению и логично закончила вечер…

Но виолончелист не выходил из памяти. Слышно его, конечно, не было, но этот загадочный инструмент среди гитар и барабанов, помноженный на Севин облик, рождал нечто фантастическое, а значит, тянул к себе…

Наверно, мы в тот вечер и познакомились, вроде ничто не мешало? Скорее всего, так и было. В любом случае обоюдная симпатия возникла сразу в тот день. Ей суждено будет остаться и получить продолжение уже в ближайшем будущем в Борином решении играть вместе. И слава богу! Как он тогда был прав. Я имею в виду Бориса.

Год 1976-й начался с события отменного. Группа отправилась в Таллин (да простят меня жители этого города за старое и неправильное написание этого имени собственного), на фестиваль. Это было, наверно, впервые в истории Ленинграда, когда местные рок-музыканты смогли выехать на «запад». Как и в последующие годы, нас там никто не ждал, но это не было помехой в материализации желаний.

До появления Rock Summer оставался еще десяток лет, а в Таллине уже вовсю что-то происходило. На март этого года выпал фестиваль в Политехническом институте.

Для питерской рок-сцены тех лет это было событие невиданное. Абсолютно все было не так, как в Ленинграде. Никакой тайны, никакой стремы, огромный зал, а соответственно, огромное количество народа, отменный аппарат. Выступающих групп – битком, и все нам неизвестные, включая «Машину времени» и «Магнетик Бэнд».

Случилось так, что я приехал в Таллин на день позже Бори и Севы. Обстоятельства за древностью лет мне не ясны, но факт остается фактом – знаменитую историю ненависти Севы к подледным рыбакам я прозевал. А дело было вот как.

Мы ехали в Таллин своим ходом, не организованно, а это значило, что каждый как мог и за что мог приобретал себе билеты на дорогу и, конечно же, должен был заботиться о себе в Таллине сам. Сева с частью музыкальной свиты приобрел себе на ночной таллинский поезд плацкартный билет. Не подумайте чего – просто других не оказалось!

Прихватил виолончель, хорошее настроение, самую длинную в городе прическу и погрузился в вагон. Здесь нельзя не объяснить, что такое виолончель в чехле и в дороге. Предмет сей невозможно никуда ни поставить, ни положить, ни даже на короткое время оставить без присмотра – жди беды! Хрупкий, требующий нежнейшего обращения, он, этот инструмент, со стороны напоминает большое и бесформенное тело, цепляющееся за все возможные выступы и с виду норовящее кого-нибудь зацепить и поцарапать. Короче, как и контрабас, являясь самыми ранимым представителем семейства «деревянных», – виолончель доставляет своему хозяину наравне с неописуемой радостью музицирования неописуемую муку передвижения с ней. Она третирует даже самых выносливых… Но таковым Всеволод всегда и был.