Вообще, если говорить о стиле, в каком впоследствии строились все известные «аквариумовские» многоголосия, то выбор был между Бориной привязанностью к традиции The Beatles и моей страстью, что простиралась чуть далее, через океан, к Crosby, Stills, Nash & Young. В целом получалось нечто среднее, более похожее на Grateful Dead.

Так вот, в палитре беспечного досуга и репетиций под «небом голубым» в какой-то момент появился и театр. Джордж никогда не скрывал своей страсти к последнему, и он страсть таковую с собой и принес.

Сначала это были его небольшие, короткие пьесы. Мы их даже не разучивали.

Происходило все примерно так – на ступенях появлялся Джордж, и в действо вступали все, кто в этот момент там уже находился. Распределялись роли в основном по принципу – чтоб меньше слов. Текст переписывался на листочки из тетрадок, и тут же шел прогон того, что надо было говорить. Это и являлось единственной и генеральной репетицией спектакля.

После этого все вставали и шли в декорации, а ими в тот момент были строительные леса, что стояли вдоль огромного балкона, возвышавшегося над всеми ступенями Инженерного замка.

Основными артистами абсурда были Боря, Михаил, сам Джордж и я, правда, гений перечисленных оттенялся Мариной, Любой, Милой, Русланом, Родионом[21] и даже Майком[22], которого Родион и привел как сокурсника.

Так что степень абсурда уже была определена как самим методом постановки спектаклей и степенью технической оснащенности самого «театра на ступенях», так и его участниками.

Зрителями представлений становились прохожие, что также вносило непредсказуемость в происходящее, поскольку культура площадных действ в то время была начисто забыта соотечественниками. На площадях в то время случались только парады да праздничные демонстрации.

Все это только разжигало наш театральный задор и влекло к продолжению занятий. В какой-то момент интерес к этому делу заставил и Борю написать пьесу, которую тут же исполнили. То же было проделано и мной. Я хочу сказать, что написал короткую, лишенную всякого сюжета сценку на точное по количеству общих знакомых количество действующих лиц. Она вся изобиловала громкими нечленораздельными фонемами и в основном не читалась, а выкрикивалась… Не помню почему, но она не была «поставлена».

Столь бесшабашно такое увлечение долго продолжаться не могло. Должен был появиться кто-то профессиональный, чтоб поставить все точки над «i».

И такой человек в конце концов появился – это был Эрик Горошевский[23].

Со скоростью космического болида был выпущен спектакль. В основе – пьеса Джорджа: «Метаморфозы положительного героя».

Ставилась она уже не на ступенях замка и не в той методе, о которой я только что рассказал. На сей раз было все – и распределение ролей, и читки, и репетиции, и прогоны, и декорации, и костюмы, и музыка, и интриги… Короче, абсолютно все, что тащит за собой настоящий театр. А что поделаешь, за дело взялся ученик Товстоногова, а у Георгия Александровича и его учеников все и всегда было по-настоящему.

Но это дело сразу же поставило ряд проблем, о которых никто ранее не задумывался. Все, что мы делали до этого, включая, может быть, и сам «Аквариум», было на грани шутки и уж, во всяком случае, никакой ответственности не предполагало. А тут пришлось иметь дело с громоздким производственным процессом, финалом которого становился спектакль, да который еще и нужно было поддерживать и периодически играть.

Сложности такой постановки вопроса заставили несколько переосмыслить взгляды на многое из того, что нравилось делать, в отношении к тому, что нужно обязательно делать в театре.

В театре многое просто «нужно делать», а уже потом рассматривать это в категории «нравится делать». Именно такая постановка вопроса и обрекала театральные эксперименты «Аквариума» на умирание. Не потому, что по своей сути «Аквариум» – сообщество людей, что не собираются ничего делать из того, «что нужно», а потому что на тот момент еще не пришло время обрасти таким количеством условностей, что он, этот театр, за собой несет. Требовалась полная свобода, а театр ее не давал. Он, как известно, свободен только внутри себя, а снаружи очень несуразен и трудоемок…

Как в этом всем был хорош наш странный и, казалось, вечный знакомый Толик Ромм[24] по прозвищу Китаец. Как известно, получил он его после своего посещения тех мест. Обладатель изысканного баритона, Толик очаровательно пел романсы, был окружен смышлеными девушками приятной наружности и знал толк в напитках. К тому же жил в основном один и от этого был рад гостям. Может быть, благодаря ему в нашем сознании смогли хоть на время объединиться эти несовместные понятия – рок-музыка и театр.

И не ропщи, читатель! Я не оговорился – они несовместимы. В рок-музыке возможна лишь театрализация, а театр хочет лишь утилитарно использовать рок-музыку.

И никакой Jesus Christ Superstar не пример! Эта гениальная опера не имеет никакого отношения к театру. Даже в самом названии записано – опера.

К исходу первой постановки стало понятно – дальше так продолжаться не может. Нужно возвращаться в старую жизнь! Точнее – начинать новую.

Что касается меня, то я с надеждой молодого фавна и упрямством, присущим скорее парнокопытным, на какое-то время в театре остался. Уж за что взялся, так выпью до дна…

Но из театральных историй вот что заслуживает обязательного внимания – это как театр обошелся с собственно Джорджем.

Дело в том, что автор пьесы, как известно, лицо первое, но только для самой пьесы, когда она лежит в столе или на худой конец издана и находится в переплете на чьей-нибудь полке. Вот тут автор сам себе голова и подолгу может в любой компании рассказывать, как, почему и что он имел в виду в том или ином образе, тем или иным словом, той или иной ремаркой…

Когда же пьеса приходит в театр, то тут берегись! Автора – со сцены. Его слово здесь значит меньше всего. Мало ли что он имел в виду, когда скреб пером о бумагу! Режиссерское решение – вот голова постановки. Как режиссер увидит, как трактует, так дальше и пойдет. А уж артисты, взявшие на себя исполнение ролей, постараются еще глубже закопать тот первоначальный посыл, тот первородный смысл, который его создатель вкладывал в каждую строку.

Так что авторское дело – только писать, а дальше его детище начинает жить своей автономной жизнью.

Когда мы шалили на ступенях замка, то автору ничего не требовалось объяснять – наличие абсурда во всем, что тогда было, не требовало серьезной игры, но в «академическом» варианте постановки Джордж не узнал свою пьесу.

Он не только ее не узнал, но еще и пришел в ужас. Его гнев распространялся до такой степени, что был составлен и подробно написан «Меморандум драматурга», полный еще более глубокого абсурда, чем сама пьеса. Содержание его, наверно, уже невозможно восстановить, но зачитывался он перед всей труппой очень долго, ввел всех в состояние полного транса, собственно и спровоцировавшего скорейшее завершение постановки.

Труппа, повторяю, как настоящий театр, имела и своих примадонн, в которых все опрометью влюблялись, за что были одариваемы равными порциями улыбок и леденящего участия.

Марина и Люба нравились зрителю, нравились не только за свою внешнюю привязанность этому делу, но и за то, что были по-театральному красивы и в чем-то безупречны, как античные статуи.

Играть у них выходило примерно так же!

И от этого театр, теперь уже Эрика Горошевского, собирал вокруг себя публику примерно такую же, как и они, что никак не могло двинуть общее настроение в сторону весны. Все зарастало льдом и уже не могло выполнить роль чего-то подпитывающего, и более того – тянуло обратно в прорубь, на дно…