Вторая женщина? Это он о матушке? Но тогда я вообще прекращаю понимать, о чем речь. Ведь это кто-то достаточно старый, чтобы знать матушку и меня одновременно. Но у меня нет таких почтенных знакомых. Хотя дедушка говорил, что бывшая королева — бабушка дофина — приходилась крестной моей маме. Неужели она?

Менталист задумчиво на меня смотрел, вертя в руках бокал, словно примериваясь, какая камера в Абасте подойдет мне лучше.

Я сжала ткань юбки, борясь со страхом. Не смотря на внешнюю браваду и все понимание своего долга перед страной, мне было страшно. Тюрьма не отпускала своих «посетителей» или, по крайней мере, широкой общественности не было известно о таких. Как это — провести всю юность в стенах Абасты, не видеть никого кроме своего тюремщика и книг? Я, конечно, люблю книги, но вряд ли смогу существовать в одиночестве.

— И как мне быть, месье? — робко спросила, когда молчание затянулось, — что делать?

Месье де Грамон поставил бокал на подоконник и, спрыгнув на пол, подошел к моему креслу вплотную. Мужчина наклонился вперед, заставив меня вжаться в спинку. Где то над моей головой сомкнулись руки «старика», а лицо «цепного пса» оказалось настолько близко, что еще пару мгновений и он коснется лбом моей головы.

Месье де Грамон шумно втянул воздух и посмотрел на меня безумными глазами.

— Ваш страх сводит с ума, мадемуазель… каждый порыв настолько сильный, настолько живой. Не удивительно, что ваши васконцы воплотились. Вы своей жаждой помочь призвали всех окрестных призраков, а учитывая личность вашей покровительницы… Возьмите же эмоции под контроль, мадемуазель Эвон!

— Воплотились, месье? Моя иллюзия? — дрожащим голосом спросила, не зная куда девать глаза.

Менталист походил на дикого зверя — покажи слабину и кинется. Почему-то именно сейчас мне казалось, для того чтобы перегрызть мне горло и устранить опасность для Франкии.

— Ваша иллюзия, мадемуазель, была идеальна, но она не смогла бы хорошенько потрепать спанское войско при всем желании, — пояснил де Грамон, — но огромная сила воли, самопожертвование, когда вы вычерпывали себя до дна, желание помочь и чувство чести достойное легендарных васконцев прошлого… Знали ли вы, мадемуазель, что за вашей спиной наступали сотни тысяч ваших соплеменников, которые веками умирали на границе во имя своей страны? Вы увидели их, создали их, пожелали, чтобы они встали на последний бой и предки откликнулись на призыв одной маленькой девочки, которая, как и они, шла умирать, чтобы Франкия жила. Вы топили окружающих в своих чувствах. Везде и всюду были только вы — васконка из рода де Сагон. Я даже не знаю, удалось ли бы хоть кому-то еще провернуть подобное. Вы в тот момент были совершенной: не просили от душ ничего для себя, наоборот, только отдавали. Я в восхищении, мадемуазель. Настолько, что не могу забыть этот момент до сих пор.

— Я… — голос сорвался. Я даже не предполагала подобного! Да, создавая свою иллюзорную армию, я молила о помощи, мечтала, что туда бы полк моих соотечественников, которые сражались до последнего, но…

— Вы, Эвон, — кивнул «старик», распрямляясь, — вы тот самый неучтенный фактор, который спутал все планы спанцев. И который никак не можем спрятать мы.

Я угроза для собственной страны! Это ужасно… для меня — ужасно! Я готова умереть ради Франкии, но там, на поле боя. А вот так, тут, только потому, что менталисты слышат меня — жутковато.

Месье де Грамон распрямился и несколько раз быстрыми движениями растер ладонями лицо, после чего посмотрел на меня уже гораздо спокойнее.

— Прошу прощения, мадемуазель, я с тяжелого допроса, это выматывает эмоционально и физически — не каждому дано погрузиться в самые мерзкие чувства преступника и остаться прежним. А вы с вашими незамутненными чувствами, словно бутылка хорошего вина голодающему. Ваши представления обо мне, пожалуй, не так уж далеки от истины.

Я тайком выдохнула, радуясь, что нашлось объяснение странному поведению месье де Грамона, а то уже успела испугаться.

— И как мне быть, месье? — робко спросила, боясь отвлекать задумчивого менталиста.

— Ваш случай — вызов отделу артефакторики. Они создали экспериментальный амулет, который будет гасить ваши эмоции и не даст ни одному шпиону прочитать мысли, в том числе и о том бое. Посмотрим, как он поведет себя. И, боюсь, вам придется посещать специальный факультатив по менталистике в академии. Там учат не только читать чужие мысли и эмоции, но и закрываться самому.

Мои плечи поникли — мне предстоит еще и опозориться перед кучкой «ледяных принцев», как называли ребят с факультета менталов. Неужели есть еще более ужасное наказание для меня? Нет, я, конечно, понимаю, что, если я не научусь управлять своими эмоциями, вся страна окажется под угрозой, но…

— А зачем я нужна спанцам, месье?

— Вас наверняка захотят убить, мадемуазель, ведь, если рассуждать, то вы можете повторить свой успех, хотя, сдается мне, на заказ провернуть такое не сможете, но спанцы про это не знают.

Я сжала пальцы на подлокотнике. Вот как. Все предельно честно и за это стоит быть благодарной. Фраза про то, что дикарям я не должна достаться живой — так и витала в воздухе. Боюсь, тут мне не поможет ничье покровительство, ни бывшей Королевы, ни феи крестной, ни кого-либо еще.

— Я буду стараться, месье, — спокойно, насколько могла, отозвалась, поднимая на мужчину глаза, — взять свои эмоции под контроль. Но не станет ли подозрительным, если такой амулет будет только у меня?

— Вы правы, — кивнул после минутного молчания менталист, — потому похожие артефакты, но попроще, получат все ваши подруги и мадемуазель Луиза. А то мадемуазель Армель слишком много думает последнее время о несправедливости мира.

— Но вы поступили весьма жестоко с Армель, — возмутилась я, не сдержавшись, — разве можно у девушки забирать любимого?! Все вокруг только и говорят о Лу и дофине, а бедной Армель только и остается слушать, как Луиза что-то щебечет о принце и встречах под луной с признаниями.

Подняла глаза на менталиста и осеклась. Очень уж удивленным выглядел мужчина после моего заявления. Внезапно «старик» расхохотался:

— Вы чудо, мадемуазель! Так сходу перечить мне могут далеко не все. Но ваша гневная тирада только подтверждает, что я поступил верно, согласившись на предложение мадемуазель Луизы.

— Но мне казалось — это вы заставили Лу! — удивилась словам де Грамона.

— И все же я не изверг, подвергать юную девушку такой опасности, но мадемуазель была так убедительна и так хотела наконец вырваться из бедности, что я не мог отказать такой самоотверженности. Приданное для одной девицы, разве это много для короны, когда на кону жизнь королевы? Тем более мадемуазель просила только за себя, ее не очень волновали родные.

— Не может быть!

Моему удивлению не было предела. Ведь род это все! По крайней мере, в моих краях, от родных и близких, их сплоченности зависело очень многое. Вот де Сагоны остались последние, наша ветвь никогда не была особо широкой, а потому и в момент безденежья оказались один на один с проблемой. В период смуты многие семьи держались только на родстве и выбирали сторону целыми ветвями старших и младших родов. Кровь она ведь не водица.

И как Лу могла просить только за себя? Не понимаю.

— Мадемуазель Эвон, потому что вы, благодаря воспитанию дедушки как из прошлого века.

Я вспыхнула. Разве это плохо?!

— Нет, мадемуазель, это прекрасно.

— Может быть вам лучше надеть амулет? — раздраженно бросила, осознав, что менталист не просто отвечает, будто случайно «попадая» в мои вопросы, а самым что ни на есть дерзким образом читает каждую мысль.

— Я с ним, — месье де Грамон подцепил край цепочки, звякнув амулетом, — но после допроса… побочный эффект. Скоро пройдет. Ваши чистые эмоции лишь благо сейчас. Чувства Элоизы всегда ровные, мягкие, вы же как ураган, но это очищает. Вы, мадемуазель, оказывается полезная зверушка для нас, менталистов.

Я нахмурилась. Зверушка! Как у «старика» вообще язык повернулся говорить такое юной леди?!