Сам же Микаэль не ощущал необходимости ограждать себя, ему было все равно станут ли его спрашивать или нет. Подлечиваясь в больнице, он ничего не ждал, ничего не хотел. Он жил одним днем, одним моментом, не задумываясь о творящихся вокруг него вещах, без прошлого и без будущего. Врачи-психиатры не отмечали у него серьезных нарушений после перенесенной травмы, успокаивая этим отца, переживающего за шаткое состояние психика сына. Но на удивление Мика оказался очень стойким и уже на следующий день вел себя так, словно забыл о случившемся и весь его облик говорил, что он вполне готов вернуться домой и продолжить привычную жизнь. Правда того же нельзя было сказать о Натане. Если Мика и был способен безболезненно продолжить свою жизнь, то для мужчины настал момент изменить весь их уклад.

На следующий день, в больнице ему удалось встретиться с женой, которая пребывала здесь же, но в другой палате. Ранение Эндзая оказалось крайне серьезным, избежать осложнений было невозможно, более того, после его излечения должен был состояться суд, после которого он и те, кто принимал участие в жестоких расправах над ребенком, должны были ответить перед законом. Натан и помыслить не мог забрать заявление, а жена не могла раскрыть рта, чтобы попросить его забрать бумагу, грозящую годами заключения ее сыну.

Женщина была поражена случившимся не меньше мужа. Но не столько жалея пострадавшего от рук ее сына пасынка, сколько ужасаясь тому, что Эндзай был способен делать подобные вещи. Более всего она не могла смириться с тем позором, что обрушился на ее голову. Она опасалась слухов, сплетен, клеветы и теперь ей предстояло жить с именем матери насильника и садиста. Это было выше ее сил. Она ходила в окаменелом безмолвии, точно тень – бледная, осунувшаяся. Именно такой встретил ее в коридоре больничного отделения Натаниэль. В его сердце ничего не содрогнулось при виде измученной, растрепанной, с пустым обезумевшим взглядом женщины. Ведь это именно она допустила этот кошмар. Она, некогда обещавшая ему заботиться и оберегать его сына, клявшаяся заменить ему мать, загубила, искалечила жизнь его мальчику. О какой теперь жалости и сочувствии к ней могла идти речь?

– Надеюсь ты понимаешь, что наша совместная жизнь уже невозможна, – тихо, но с твердостью в интонации произнес мужчина.

Женщина обречено покачала головой, не поднимая на него глаз, быть может, где-то глубоко в душе, ощущая свою вину, или же скорее ею владели иные чувства, пусть это останется на размышление читателей.

– Через четыре дня я увезу отсюда Мику, – ровно продолжил Натан. – Эти дни ты можешь пожить в нашем доме, пока будешь искать новое жилье, не захочешь – можешь уходить сразу. Выбор за тобой.

– Куда вы отправитесь? – тихо спросила она, когда Натан уже уходил от нее.

– Далеко, – ответил он, не оборачиваясь.

«Туда, где он будет в безопасности… Подальше от этих слухов, от этих взглядов, от этих расспросов, туда, где он заживет новой жизнью, где ему откроются новые возможности и они не будут омрачены тягостным грузом прошлого. А эта жизнь останется позади…

Больше ты не вернешься сюда…»

Не так давно Натану на фирме, где он работал, было сделано хорошее предложение отправится работать в их новый филиал в Амстердаме. Тогда он не принял этого предложения, руководствуясь тем, что детям будет тяжело бросить здесь всё и переехать жить в другую страну. Он вежливо отказался, но теперь это предложение было ему на руку. Тем более, его до сих пор расценивали как кандидата на место одного из ведущих специалистов их голландской фирмы. Теперь можно было рискнуть всем, что осталось, и отправиться в другую страну.

Микаэль воспринял новость о переезде на материк весьма равнодушно. Он не видел в этом нужды, он бы прекрасно мог оставаться и учиться здесь дальше, но раз ее видел отец – пусть будет так. Он не сказал ни «да», ни «нет», а лишь слабо пожал плечами. Натан же был непреклонен в своем решении и не стал бы слушать Микаэля, даже если бы тот воспротивился его решению. Мужчина был убежден, что только переезд поможет Мике забыть о прошлом и начать новую жизнь. Впрочем, в переосмыслении приоритетов нуждался не только Мика, но и он сам… И трудно было сказать наверняка, кому этот переезд был важнее и нужнее – терзающемуся муками совести отцу или его пострадавшему сыну.

Случившееся оставило еще один рубец на его детском сердце и теперь, где бы ему не предстояло жить, ничего бы не смогло залечить эту рану и никто не смог бы стереть из подсознания четкое понимание того, что единственный на кого он может надеяться, единственный кто спасет его от невзгод – это он сам, даже люби его отец и не оставляй одного, он все равно бессилен перед многими вещами.

Спустя четыре дня Натан и Микаэль покинули Японию, как тогда казалось отцу, навсегда. Они не дождались суда, который приговорил Эндзая к заключению в тюрьме, не видели, как эта новость сказалась на матери насильника, не узнали слухов о ней, которые говорили о том, что, не сумев пережить такого позора, она в скором времени покончила с собой, вскрыв себе вены. Нет, ничего этого ни отец, ни его сын не знали, они были брошены в новый кипящий котел жизненных событий за тысячи миль от земли, долго служившей им родным и, как ошибочно казалось, безопасным домом.

И вот семейство Шиндо, сократившееся ровно на половину, ступило на земли чужой страны, оказавшей своим заблудшим гостям достойный прием. Если вспомнить, что в облике отца и его сына преобладали все же европейские, а не азиатские черты, то с уверенностью можно говорить об отсутствии межрасового аспекта, в котором представители одной нации настороженно относятся к представителям другой, порой проявляя необоснованную враждебность к тем, кто заметно отличается от них. Итак, поскольку Микаэль и Натан были лишены признаков, выдающих в них людей другого света – их удерживал в позиции иностранцев только языковый барьер, который они успешно преодолевали, пользуясь международным английским языком, – проблем с окружением у них не возникало. А со временем познав азы и овладев тонкостями голландской речи, граница и вовсе стерлась.

– Что скажешь? Как тебе? – мягко осведомился Натан у сына, глядящего в окна машины такси, везущей их из аэропорта к новому дому. Пусть и уставший после длительного перелета, мальчик с любопытством изучал город, в котором отныне ему предстояло жить. Было заметно, что его что-то увлекало в этой панораме узких, словно игрушечных, домиков с остроконечными крышами.

– Здесь красиво, – насколько это было возможно в движущемся транспорте, внимательно осматривая все вокруг, ответил Микаэль. – Легче дышать, – добавил он чуть погодя. А потом обернулся к отцу, в этот момент в его глазах отразилось волнение.

– Мы больше не вернемся домой?

Натан не смог понять говорит ли Мика с сожалением или надеждой, настолько были неуловимы интонации его остающегося нежным голоса и так замаскированы мысли непроницаемого взгляда, что мужчина ответил ему так, как должен был.

– Нет, не вернемся.

– Замечательно, – с тем же видом ответил Микаэль и прислонился спиной к сидению. На первый взгляд ничего особенного: усталость взяла верх над ребенком, но в этом жесте отец заметил некоторое расслабление. Его слова вызвали облегчение в душе сына, который словно бы все это время ожидал от него этого заверения и как только услышал, смог спокойно вздохнуть.

Значит, Мика не хочет возвращаться и рад, что этого не будет. Выходит, он правильно поступил, когда увез его из Японии. Это было первое появившееся чувство уверенности в собственных действиях, овладевшее мужчиной по прибытии в чужую страну.

– Я хочу осмотреться получше, – сказал Микаэль, переведя взгляд с окна на отца. Изучив дом и свою комнату, перенеся туда вещи, мальчик, стоя на коленях на стуле, глядел на простирающуюся за окном узкую улочку, стандартную для этого места обитания, но кажущуюся ребенку, который привык к более скромным размерам, широкой и просторной, собственно как и их дом.