Но к обвинениям в уголовном прошлом пропагандисты добавили любопытный штрих: Парфенков якобы участвовал в киевском Майдане еще в 2004 году. К нашему удивлению, это оказалось правдой. «Я поехал на “оранжевую революцию” осенью 2004-го и оставался в Киеве до ее конца, до января. Вступил в УНА-УНСО, это была одна из движущих сил той революции. Мы отвечали за сектор безопасности, всегда стояли на самых острых направлениях. После первого тура приехали ребята из “Молодого фронта”, всего человек сто из Беларуси. Мы стояли на улице Лютеранской напротив Администрации президента, а ближе к Крещатику — люди Януковича, из Партии регионов. Они устраивали разные провокации: били людей, распускали слухи, что протестующие — бандиты. Ну, мы зашли в офис “регионалов” и при помощи физической силы объяснили им, чтобы больше в подконтрольном нам районе не появлялись», — вспоминал Парфенков весной 2019 года. Так что будущий доброволец был связан с Украиной задолго до войны.

По делу о «массовых беспорядках» после Плошчы Василий Парфенков сидел недолго: в августе Лукашенко помиловал его своим указом. Незадолго до этого политзаключенный написал прошение о помиловании на имя президента, но «вины не признал, а только просил отпустить». Выйдя на свободу, он оставался под превентивным надзором. Несмотря на это, активист продолжал политическую деятельность. За нарушение условий надзора Василия осудили на полгода.

Летом 2013-го Парфенков опять нарушает превентивный надзор, но в этот раз его отправляют в лечебно-трудовой профилакторий. ЛТП действуют в Беларуси с советских времен и входят в структуру Департамента исполнения наказаний МВД: обычно туда направляют по решению суда людей с алкогольной зависимостью, склонных к правонарушениям. По сути, это своеобразный принудительно-трудовой лагерь. Если раньше правозащитники признавали преследование активиста политически мотивированным, то в случае с ЛТП этого не произошло — о проблемах с алкоголем у Парфенкова упоминали его знакомые.

Каждый раз после очередной отсидки Парфенков возвращался к участию в акциях протеста, что неизбежно влекло за собой новую посадку за нарушение превентивного надзора. Последний раз, в конце 2013-го, он получил год колонии строгого режима. На целенаправленный прессинг администрации колонии за его политические взгляды наслоился вспыльчивый характер Парфенкова — в итоге его почти все время продержали в штрафном изоляторе. В декабре 2014-го истек срок наказания. Первое, что сказал журналистам, оказавшись на свободе: «Я вышел из тюрьмы в тюрьму». Действительно, жизнь в Беларуси не сулила никаких перспектив. Все складывалось плохо: конфликты в семье, отсутствие постоянной работы, и, как можно догадаться, вытекающая из этого общая неудовлетворенность. В феврале стало известно: Парфенков воюет на Донбассе в составе батальона ОУН. «Кто-то называет эту войну АТО — антитеррористической операцией, но на самом деле идет освободительная война против захватчиков. Поэтому я решил помочь своим украинским друзьям. У меня здесь много побратимов еще с первого Майдана, с “оранжевой революции”. Два из них уже погибли в Иловайском “котле”. Вот решил поучаствовать, помочь, чем смогу», — рассказывал Парфенков журналисту «Радио Свобода». Через полгода, в сентябре 2015-го, в заголовках беларуских СМИ появилась новость: Парфенков ранен в бою под Песками. Бойцы выдвинулись на перехват вражеской ДРГ и были обстреляны из АГС (станкового гранатомета). Пятерых раненых доставили в госпиталь Днепра. Парфенкова ранило в ногу и бедро, но артерию не задело, поэтому, в отличие от сослуживцев, его поместили не в реанимацию, а в обычную палату. Вскоре Парфенкова перевели в Одесский военный госпиталь.

Узнав о ранении Парфенкова, вечером 18 сентября я отправилась в Одессу. Это было мое первое столкновение с «донбасской» темой. Мы скооперировались с активисткой Ольгой Николайчик — она как раз собиралась навестить Парфенкова. По дороге заехали в Киев, где жили подруги Николайчик — украинские волонтерки.

Вагон метро с грохотом пересекает огромный мост над Днепром, и мы въезжаем в спальный район Левобережья, испещренный советскими панельками. Яркий месяц в темно-синем небе, лай собак, матерная ругань у местного «Сильпо», который горит островком в непривычно душной для конца сентября ночи. В одной из серых многоэтажек живет волонтер Татьяна Давыденко — с первых дней войны она с соратницами на собранные с миру по нитке деньги покупает для добровольцев медикаменты, продукты, одежду, предметы первой необходимости вроде салфеток и зубных щеток и кое-какие элементы снаряжения. Ее собственная небольшая «двушка» больше напоминает штаб благотворительной организации — одна из комнат полностью завалена мешками с вещами для солдат. Каждые пару недель волонтерки группы «Ми для війська» отвозят посылки в АТО. Таких, как Татьяна, около 13 % населения Украины, приводили цифры социологи в 2015 году. На тесной кухне на столе, среди пакетиков с кровоостанавливающей сывороткой, лежат контейнеры с горячими домашними пирожками, которые волонтерки испекли для раненого беларуса. Нагруженные гостинцами, спешим на ночной поезд до Одессы.

Все последние дни в Одессе за Парфенковым присматривает местная волонтерка Людмила Чебан. Немолодая, но яркая и энергичная, с типичным одесским юмором, Людмила встречает нас у ворот военного госпиталя. Бойцы по-свойски обращаются к ней по позывному — «Глория», перед этим добавляя уважительное «пани». Раньше Людмила была далека от политики — она профессиональная спортсменка, тренер по гребле на каноэ. Ее сын — Юрий Чебан — дважды брал олимпийское золото в этом виде спорта. После событий 2 мая в Одессе, когда в результате столкновений между проукраински настроенными жителями города и антимайдановцами погибли 48 человек, Людмила не смогла оставаться в стороне и начала активно помогать добровольцам. С того дня она взяла себе позывной «Глория», что означает «слава» — слава Украине. «Если бы мы тогда не защитили Одессу, у нас было бы то же самое, что на Донбассе. А теперь — нет, они уже не пройдут», — говорила женщина в интервью РС.

По узким ступенькам поднимаемся на второй этаж военного госпиталя, в отделение хирургии и травматологии. В воздухе пахнет йодом и лекарствами, но примешивается незнакомый мне раньше запах — сладковатый, затхлый и жуткий. Так пахнет обожженная, разорванная и заново сшитая плоть. У окна совсем молодой парень с ампутированной ногой, придерживаясь за стенку, кричит в телефон: «Если ты это сделаешь — ты мне больше не друг, понимаешь?!» Бойцы постарше полушепотом переговариваются на лавочке в углу, глядя на парня. Ольга и Людмила заходят в палату, а я, замешкавшись на секунду, вдруг вижу, как из противоположного конца коридора приближается мужская фигура в каких-то лохмотьях: замотанная грязным бинтом голова, тельняшка в желтых разводах пота. Там, где была нога, свисает пустая штанина цвета хаки. Мерно стуча костылями, солдат лет сорока, с уставшим лицом и свалявшейся бородой, останавливается прямо напротив меня и не мигая смотрит в глаза. Затем молча достает из кармана серебристый простой карандаш и также молча протягивает его мне. Беру карандаш и хочу заговорить с ним, но мужчина как-то стремительно подхватывает костыль и исчезает за дверью больничного блока. С тех пор простой карандаш — подарок неизвестного добровольца — всегда со мной в журналистских командировках.

В палате от суеты Ольги и пани Глории становится весело: женщины, шурша пакетами, раскладывают на тумбочке у койки пирожки, фрукты, вареную курицу, наливают сок-мультифрукт в пластиковый стаканчик. Василий лежит на боку, из груди торчат катетеры от капельниц, на лбу — ссадина, но он улыбается и даже пытается шутить. Несколько дней назад бойцов навещали здесь школьники: дети написали письма с пожеланиями здоровья, нарисовали картинки. На одном из этих рисунков — аист, радуга и надпись угловатым детским почерком — «Мы за мир!». Парфенков поглядывает на него иронически: «Ну да, конечно, за мир… За мир без москалей!»